Хижина не пустела ни на минуту; обезьяны обоих полов прибывали из соседних лесов, принося младенцу фрукты и кокосовые орехи, которые тот отталкивал ручками и ножками, дабы снова припасть к квазиматеринской груди.
Снаружи, в кругу стариков-орангутанов с седыми бородами, приемный отец Фарандуля рассказывал о своей находке. Возможно, он давал показания властям, и во всех случаях – что было видно по их доброжелательным жестам – эти почтенные старики одобряли его поведение и, похоже, единодушно его хвалили.
Мало-помалу смятение, вызванное появлением младенца, улеглось, и жизнь снова пошла обычным ходом.
Будь Фарандуль чуть старше, возможно, он пришел бы в восторг от того патриархального существования, какое вели обезьяны. И действительно, счастливые популяции этого блаженного острова, затерянного на бескрайних просторах Тихого океана, вдали от обычных морских путей, все еще жили в золотом веке! Остров был чрезвычайно плодородным, все фрукты Земли произрастали здесь в изобилии и, естественно, совершенно не нуждаясь в окультуривании; никакие опасные хищники не наводняли леса, в которых в полной безопасности обитали самые безобидные виды.
Фарандуль цеплялся за шерсть матери
Обезьяний род стоял на самом верху лестницы существ и доминировал благодаря своей смышлености над всей живой природой острова; человек был здесь неизвестен и потому не угнетал эту самую природу своим варварством или извращенностью, подобно тому как он испортил множество видов падших и предающихся различным низостям обезьян, которым предстоит вечно влачить жалкое существование в местах обитания людей, если только какой-нибудь гениальной обезьяне не удастся в один прекрасный день вновь обратить их к чистой жизни древних времен в недоступной человеку глуши.
Эти обезьяны представляли собой переходный вид между орангутанами и понго; объединенные в трибы, они счастливо жили в своеобразных деревнях, состоявших примерно из пятидесяти хворостяных хижин каждая.
Каждое семейство пользовалось полнейшей свободой в частной жизни, а что до проблем общего характера, то ими, судя по всему, занимались старейшины, довольно часто собиравшиеся на совет под сенью гигантского эвкалипта, в листве которого, не принимая участия в дискуссии, резвилась молодежь.
Следует сказать, что все были преисполнены уважения к этим достопочтенным прародителям и что никогда проворные молодые обезьяны не позволяли себе прыгать им на спину или дергать их мимоходом за хвост без предварительного на то разрешения.
Фарандуль вот уже с год как находился в семье.
Он охотно катался по траве со своими молочными братьями, регулярно играл с ними во все милые игры молодых обезьян, но, к величайшему изумлению своих родителей, так еще и не овладел в совершенстве искусством прыжков и решительно отказывался взбираться на кокосовые пальмы.
Такая робость у мальчугана полутора лет от роду чрезвычайно беспокоила славных обезьян. Тщетно братья пытались показать ему пример, совершая самые отважные восхождения и делая самые воздушные кульбиты, – Фарандуль подобной гимнастикой не интересовался.
Он вырос и быстро превратился в крепкого и выносливого паренька, но вместе с тем усилилось и беспокойство его родителей. Оно стало настоящей печалью, едва они поняли, что он решительно за ними не поспевает, когда во время вылазок на природу все семейство, ища развлечений, принималось лазать по деревьям и заниматься веселой эквилибристикой среди кокосовых пальм, этих приятных качелей, дарованных самой природой.
Братья Фарандуля устраивали ему всевозможные проказы и скрывались в листве деревьев лишь затем, чтобы побудить его подняться туда вслед за ними, но он оставался внизу, совершенно опечаленный и удивленный своей неспособностью подражать им.
Славная кормилица Фарандуля, любившая его не меньше, чем других своих детенышей (а возможно, даже и больше, так как он, бесспорно, был из них самым слабым), не знала, что и делать, дабы развить в нем качества профессионального гимнаста, которые, как она полагала, должны были наличествовать у него в той же мере, что и у всех обезьян.
То, зацепившись хвостом за нижние ветки какого-нибудь дерева, она начинала раскачиваться, призывая Сатюрнена укоризненными криками; то делала тысячи кульбитов, прохаживалась на руках, забрасывала его себе на спину и вместе с ним взбиралась на дерево; но в первом случае Сатюрнен Фарандуль оставался на земле, словно вовсе не слыша ее призывов, а во втором в испуге цеплялся за шерсть матери и ни за что не желал ее, эту шерсть, отпустить. Как тут не взволноваться славным орангутанам!
В семье
Вскоре эта их озабоченность переросла в ежеминутную тревогу. Фарандуль рос, не становясь более ловким. Его приемный отец, который со дня находки сделался одной из самых уважаемых обезьян острова, часто беседовал со старейшинами, почтенными орангутанами, которые, как мы говорили, собирались под большим деревенским эвкалиптом. Было очевидно, что темой этих разговоров является Сатюрнен Фарандуль.
Нередко некоторые из этих обезьян приводили его на собрания, гладили по голове, внимательно рассматривали, просили пройтись, пробежаться, советовались между собой, чесали свои носы и качали головой, судя по всему, ничего не понимая в данной ситуации.
В один из дней Фарандуль с удивлением увидел, что его отец возвращается после довольно долгой прогулки с очень старой обезьяной, прежде пареньком никогда не виданной. Обезьяна эта была дряхлая, морщинистая, местами плешивая; длинная белая борода обрамляла ее величественное чело, смешиваясь затем с также уже заметно поседевшей шерстью.
Этот старец, вероятно давно уже разменявший вторую сотню лет, явился из отдаленной части острова, куда приемный отец ходил проконсультироваться с ним. Очевидно, он пользовался репутацией величайшего мудреца, так как тут же сбежавшиеся из окрестных деревень орангутаны принялись всячески оказывать дряблому старцу почтение и все как один пытались помочь ему доковылять до места назначения, в то время как обезьяны издали показывали его своему потомству.
Встреченный старейшинами у входа в деревню старик-орангутан уселся под эвкалиптом, посреди огромного стечения уже знакомых Фарандулю обезьян.
Судя по всему, именно Сатюрнен Фарандуль являлся, наряду со старцем, предметом всеобщего внимания, так как приемный отец разыскал его среди катавшейся по траве малышни, дабы отвести к мудрецу.
Последний долго рассматривал паренька со всех сторон, усадил себе на колени, затем снова поставил на ноги и поочередно проверил все сочленения рук и ног.
Все они функционировали наилучшим образом, что, похоже, удивило старика-орангутана, так как он повторил свою проверку с тем же результатом, после чего погрузился в долгое раздумье, из которого вышел лишь для того, чтобы возобновить осмотр.
Спустя минуту-другую он хлопнул себя ладонью по лбу – с таким видом, будто только что мысленно произнес триумфальное: «Эврика!», – подозвал к себе одного из братьев Фарандуля, поставил его и Сатюрнена рядом друг с другом, спиной к собранию, и указал на то, что зад маленькой обезьянки располагает восхитительным хвостовым придатком, сверкающим плюмажем, столь необходимым для воздушной гимнастики, пятой рукой, которой дивная природа щедро наделила этот вид, тогда как бедняга Фарандуль мог предъявить лишь самую малюсенькую ее видимость.
Невинные игры
Совет
Тут уж все воздели руки к небу; сидевшие подальше (и потому ничего не видевшие) поступили так же и шумно приблизились, дабы узнать причину этих выразительных жестов.
Почтенные старейшины трибы восстановили надлежащий порядок, поспорили немного, изумленно размахивая руками, после чего все обезьяны продефилировали процессией позади маленького Фарандуля, останавливаясь один за другим рядом с мальчуганом, дабы осмотреть его внимательно и убедиться в фатальном упущении природы.
Некоторые делились между собой наблюдениями и, похоже, задавались вопросом, не поправимо ли дело, на что старая седая обезьяна отвечала, что даже малейшая надежда не может основываться на самой незначительной вероятности.
Тем не менее по приказу, который она отдала по новом размышлении, некоторые обезьяны направились к скалам, пока все прочие с нетерпением ожидали. По прошествии нескольких минут посланники вернулись с пучком трав, которые затем вместе с крупными улитками и слизнями, были измельчены между двумя камнями.
Одна весьма ловкая обезьяна изготовила из всего этого компресс и живо наложила на отсутствующую часть удивленного Фарандуля. Несмотря на его гневные крики, компресс как следует закрепили, дабы бедный малыш, с коим обошлись столь жестоко, не испытывал от его ношения неприятных ощущений.
Достопочтенной обезьяне принесли легкое угощение, но та согласилась принять лишь с полдюжины кокосовых орехов. Передохнув часок под эвкалиптом (за это время ему пришлось дать еще кое-какие советы родителям мучившихся от прорезывания зубов малышей), старый орангутан вместе с приемным отцом Фарандуля двинулся в обратный путь.
Все разошлись, вернувшись к своим обычным занятиям.
Лишь тогда, впервые за долгие часы, Фарандуль нашел уединение и принялся прогуливаться по песчаному берегу – все так же в компрессе, причинявшем пареньку ощутимую боль.
Вследствие того что назначенное лекарство не принесло сколь-либо заметных изменений, уже через неделю менять компрессы перестали. Несчастная обезьяна, приемная мать Сатюрнена Фарандуля, какое-то время пыталась тайком втирать ему мазь, преподнесенную знакомыми кумушками, но и это лечебное средство помогло не больше.
Бежали месяцы и сезоны, но неполноценность Сатюрнена Фарандуля лишь усиливалась! Это, однако же, был высокий и сильный парень, хорошо сложенный, ловкий, проворный, умелый во всех физических упражнениях, такой, который без труда бы разобрался с четырьмя самыми крепкими мальчуганами его возраста, но рядом с его молочными братьями эти преимущества исчезали, и Фарандуль вынужден был признавать себя побежденным.