Английские канонерские лодки
На каждом из этих судов уже шли приготовления к бою: вот-вот должен был пробить час решающего сражения!
В лагере мятежников поднялась невообразимая сумятица; наконец-то осознавшие опасность обезьяны пытались рассредоточиться по прибрежным редутам. Пока Фарандуль раздумывал над тем, не встать ли ему во главе этой беспорядочной квадруманской армии, чтобы дать отпор общему врагу, английский флот открыл огонь.
Бортовые залпы больших английских фрегатов накрывали форт с регулярностью, делавшей честь их хронометрическим артиллеристам. Обезьяны с отвагой отчаяния отстреливались из двадцати минометов, размещенных в форте; настоящие чудеса творила тяжелая морская пушка, направляемая то влево, то вправо по приказу Мандибюля: один из ее снарядов угодил в машинное отделение «Плотоядного», получившего немало пробоин еще в сражении у мыса Кэмпбелл, и нанес фрегату такие повреждения, что вскоре тот затонул.
Что до форта, то его превосходная конструкция служила вполне надежной защитой от вражеских снарядов. На пляже транспортные суда уже приступали к методичной высадке бойцов.
В лагере мятежников по-прежнему царил жуткий беспорядок, тысячи воплей, тысячи приказов потонули в общем шуме; когда же большие шлюпки, груженные солдатами – англичанами, шотландцами и сипаями, – отделились от кораблей и направились к берегу, хаос, похоже, достиг своего апогея.
Горцы преследуют беглецов
Защитники форта на минуту даже прекратили огонь – им и самим было интересно, что же случится. Пагубные плоды недисциплинированности и невоздержанности! Тщетно обезьяны, еще не пришедшие в себя после вчерашней пьянки, пытались занять свои боевые позиции. Одни напяливали на себя униформу наизнанку, другие силились вспомнить последовательность заряжания ружья в двенадцать приемов. Напрасные усилия! Неописуемая неразбериха! Многие вновь становились дикими и уносились прочь, перебирая всеми четырьмя конечностями и издавая глупые крики… Где вы, герои Джилонга, Чип-Хилла и Мельбурна?
Макако – какая стыдоба! – ищет спасительные идеи в шампанском; он чешет лоб и затылок, и вот уже весь его генштаб в силу старого духа подражания начинает делать так же!
Тем временем лодки пристают к берегу, вражеские армейские подразделения устремляются вперед и теснят пытающихся сопротивляться обезьян. Баркасы снуют туда и обратно между пляжем и кораблями, и вскоре на берегу оказываются уже 8000 англичан, 8000 храбрецов, жаждущих отомстить за неслыханные прошлогодние поражения. Наконец по сигналу флагманского фрегата музыканты заиграли «God save the Queen»[7], и англичане двумя колоннами пошли в атаку на позиции квадруманов.
Колонна пленных
Фарандуль и заметно обеспокоенные обезьяны рассчитывают увидеть, как батареи Макако расстреливают красномундирников и хайлендеров, но орудия молчат. Пользуясь замешательством квадруманов, английские войска берут батареи приступом.
Дым от открытого фрегатами шквального огня на мгновение застилает поле брани, но вот ветерок разгоняет этот дым – и Фарандуль бледнеет! Все кончено: герои Чип-Хилла разлетаются во все стороны, вместо того чтобы биться!.. Это не сражение, а беспорядочное бегство во всем его ужасе!..
Смятение, хаос, резня – и нет больше ни полков, ни офицеров, ни солдат!
Земля усеяна оружием 40 000 обезьян; кавалерия, вместо того чтобы прикрыть отступление, побросала своих кенгуру и теперь карабкается на деревья. Целые гроздья беглецов свешиваются с ветвей эвкалиптов; хайлендеры преследуют их по всему лесу, в то время как англичане собирают трофеи.
Как представляется, из всей армии Макако лишь две обезьяньи роты отказались последовать примеру товарищей и теперь настроены дать англичанам решительный отпор! Эти храбрецы сосредоточены у бараков интендантской службы, под прикрытием порожних или полных бочек.
Англичане бросают на этот последний рубеж обороны элитный полк. Устремившись вперед, красномундирники с яростной настойчивостью штурмуют воздвигнутые из бочек баррикады.
Фарандуль и его матросы ожидают какой-нибудь неожиданной развязки, какого-нибудь отчаянного акта героизма – вроде подвига гренадеров-биманов в битве при Ватерлоо.
Англичане потрясают штыками и, издавая боевой клич, взбираются на стены… где замирают в недоумении…
Что происходит?
Никто по ним не стреляет, ни одна обезьяна даже не шевелится! Несчастные пьяны в доску! Получив приказ охранять припасы, они квасили трое суток напролет и ничего даже не заметили. Ни канонада, ни сражение, ни бегство – ничто не смогло вырвать их из этого отупения; они и сейчас сонно покачивают головами, щурясь на англичан, а то и вовсе дрыхнут без задних ног.
Все кончено! Всего за четверть часа целая армия растаяла, рассеялась, исчезла! Около тысячи обезьян попало в плен к англичанам, остальные, вновь обратившись к дикой жизни, разбежались по глухим дебрям.
Фарандуль и его люди, ошеломленные, но сердитые, возвращаются к своим орудиям, чтобы в отчаянной борьбе спасти хотя бы честь квадруманов. Ураган огня и железа накрывает форт. Героические обезьяны-артиллеристы едва успевают банить орудия – они горят таким рвением, что и с наступлением ночи отказываются покинуть позиции и продолжают вести огонь по врагу, даже когда английский флот снимается с якоря и выходит в открытое море.
Героическое поведение фарандулийской артиллерии
Глава X
О том, как плененные англичанами генералы-биманы снова обрели свободу. – Сокровище Бора-Боры. – Печальная участь «Прекрасной Леокадии»
Радость англичан не знала границ: колония была отвоевана; в руках квадруманов оставались лишь форт Фарандуля и дворец губернатора, обороняемый Диком Броукеном.
На следующий день после высадки сэр Родерик Блэкли, главнокомандующий английской экспедицией, торжественно въехал в освобожденный Мельбурн.
В городе царила праздничная атмосфера, во всех окнах развевались английские флаги; было забавно наблюдать, как заметно приободрившиеся биманы толпятся вокруг победителей, осыпая их поздравлениями. Те, кто еще вчера был объят страхом, теперь гордо поднимали голову, о недавнем завоевании Австралии обезьянами уже почти ничто не напоминало; само слово «квадруман» оказалось под запретом, граждане усердно скребли стены зданий, на которых оно было написано.
Артисты-квадруманы столичной оперы были с позором изгнаны из театра товарищами-биманами, репетиции оперы-микст Коко прекращены, сам маэстро Коко исчез[8].
Верхом же гнусности стали уже раздававшиеся то тут, то там предложения воздвигнуть статую тому, кого теперь биманы именовали «героическим Крокновым»!
Часа в три пополудни длинная колонна пленных прошла между двумя рядами бородатых хайлендеров, перед которыми стоял волынщик в клетчатой юбке, игравший веселые песни. Среди пленных, с которых лохмотьями свисала недавняя униформа, пришибленным и безутешным видом выделялся экс-полковник Макако. При виде леди Арабеллы Кардиган, державшейся рядом с сэром Блэкли, он вскинул вверх обе руки и промычал нечто заунывное и невнятное. Леди Арабелла наклонилась к генералу, тот улыбнулся, подал знак – и тут же освобожденный Макако был передан в руки коварной англичанки.
Чтобы успокоить читателей относительно судьбы экс-полковника, сразу же скажем, что теперь он принадлежит к дому леди Кардиган; в соответствии с данным обещанием, леди Арабелла не пожелала отделить судьбу Макако от своей собственной и потому забрала его с собой в Англию, в фамильные владения, которые Макако так желал посетить однажды на правах хозяина. К несчастью, сейчас Макако там отнюдь не хозяйничает: сначала его удобно устроили в снабженной решеткой клетке в большой оранжерее Кардиган-Касл, но покорность и печаль экс-полковника вскоре вернули ему относительную свободу. Макако больше не скован цепями, он влачит жалкое существование, вспоминая свои былые мечты о величии и уныло натирая воском сапоги лорда Кардигана. Иногда он видит леди Арабеллу – в те дни, когда ему снисходительно позволяют исполнять при ней функции доверенного слуги, принося на серебряном подносе ее письма.
Гости леди Кардиган не всегда обращаются с ним надлежащим образом, отчего аристократическое сердце Макако сжимается и мучительно стонет. Несмотря на все свои горести, в общении с простыми людьми Макако держится высокомерно и гордо: былой феодальный дух патрицианской обезьяны с острова Борнео все еще жив в нем. Недавно он даже пренебрежительно отказал в интервью репортеру одной крупной газеты либерального толка, который навестил экс-полковника в надежде выудить из него какие-нибудь интересные воспоминания.
Но вернемся в Мельбурн, где яростно отбивались от неприятеля обезьяны Дика Броукена. Основательно забаррикадированный дворец губернатора непоколебимо выдерживал накатывавшие на него одна за другой атаки англичан; руководя обороной, Дик Броукен, верный своим недавним привычкам репортера, время от времени отсылал заметки в уже начавшую поправлять свои дела газету «Мельбурн геральд», но этим его отношения с врагом и ограничивались, – отклоняя все предложения о капитуляции, он отвечал на атаки противника отважными вылазками во главе элитного, пусть и состоящего всего из пятидесяти бойцов, отряда обезьян. Один из боковых павильонов дворца губернатора раз двадцать переходил из рук в руки; вот уже целую неделю на крышах шли бои за обладание куполом этого павильона. Когда англичане, полагая его уже отвоеванным, устраивались на нем и начинали готовиться к решающей атаке на прочие строения, обезьяны внезапно взбирались на крышу, штурмовали купол, сбрасывали с него врага и снова водружали на верхушку постройки фарандулийский флаг.
К сожалению, съестные припасы оборонявшихся были уже на исходе. Дик Броукен не упоминал об этом в своих заметках, однако же жестоко мучился опасением скорого голода.