Иногда братья, спрятавшись в листве деревьев, подстерегали его во время прогулок, и в тот момент, когда бедняга Сатюрнен Фарандуль проходил, посасывая сахарный тростник и не думая ни о чем дурном, игривая ватага составляла цепь, самый сильный цеплялся хвостом за какую-нибудь высокую ветку, остальные повисали на нем, и последний неожиданно подхватывал Фарандуля под мышки и поднимал вместе с собой. Затем его подбрасывали в воздух (не обращая особого внимания на пинки, которые он раздавал направо и налево) до тех пор, пока вся шайка не решала наконец упасть в траву.
Мало-помалу эти шутки закончились сами собой.
С годами его братья-орангутаны поняли, что не слишком-то великодушно злоупотреблять своим физическим преимуществом, постоянно напоминая младшенькому о его неполноценности, и даже напротив, теперь, прибегая к всевозможным предосторожностям и оказывая братские знаки внимания, они старались заставить его забыть о ней напрочь.
Но было уже слишком поздно! Не по годам смышленый, Фарандуль понял причину этой внезапной обходительности и оттого испытал еще большее унижение.
Впрочем, он и сам прекрасно видел, что вся триба смотрит на него со снисходительным состраданием. Во всех обращенных на него взглядах отчетливо читалось нежное сочувствие. Славная обезьяна, приемная мать, любила его с тем большей нежностью, что полагала обреченным влачить существование несчастное и, быть может, одинокое!
Размышляя о будущем, она всерьез опасалась за грядущее устройство им своей личной жизни. Удастся ли ему когда-нибудь жениться? Как примут его молодые деревенские обезьяны, когда он начнет о них думать?
Ох, если бы его сердце могло говорить!.. Что, если его возлюбленная откажется выйти за него, а потом когда-нибудь он увидит ее в объятиях другого? Как он перенесет такие страдания?.. Ах, сколько печалей ждет его в будущем!.. А возможно, и драм!..
Все эти мысли омрачали жизнь родителям Сатюрнена Фарандуля.
Но подобные опасения рождались не только в мозгу славных обезьян – терзался ими и сам Фарандуль.
Сатюрнен прекрасно осознавал, сколь сильно он отличается от своих братьев или других молодых обезьян трибы. Тщетно он вертел шеей, пытаясь рассмотреть себя сзади, или разглядывал свое отражение в чистой воде источников – он ничего не замечал. Ничего такого, что могло зародить в нем хотя бы слабую надежду на то, что когда-нибудь и у него появится такой же хвост трубой, какие были у тех, кого он полагал своими родными братьями. В конце концов бедный Сатюрнен Фарандуль счел себя увечным калекой и с этого самого дня помышлял лишь о том, как бы бежать, покинуть родину, дабы скрыть свою боль и унижение вдали от тех, кто был дорог его сердцу.
Кокосовая пальма отдалилась от берега
Долгими неделями и месяцами он бродил по берегу, смутно надеясь найти способ претворить свой план в жизнь. Наконец как-то утром, после урагана, он обнаружил на пляже большую кокосовую пальму, вырванную с корнем, – способ был найден! Спустя сутки, ни свет ни заря, обняв добрых и нежных приемных родителей, столько лет относившихся к нему как к родному сыну, Сатюрнен Фарандуль вместе с пятью братьями направился к берегу, где лежала пальма.
Он попросил их, вроде как забавы ради, спустить дерево на воду; когда дело было сделано, Фарандуль, решившись, нежно, но быстро обнял братьев и прыгнул на удалявшуюся от берега кокосовую пальму.
Пятеро братьев издали пять воплей испуга и в отчаянии вскинули вверх пять пар рук! Он был уже слишком далеко, бедные обезьянки это понимали; пока они метались словно обезумевшие по берегу, на их крики сбежались другие орангутаны. Фарандуль, глубоко тронутый их горем, узнал родителей; зарыдав, он отвернулся лицом к открытому морю и с помощью ветки ловко провел кокосовую пальму через рифы, избежав кораблекрушения. Крики несчастных обезьян уже едва были слышны; поднявшийся бриз дул в листву дерева, унося его все дальше и дальше.
Спустя несколько часов Обезьяний остров исчез из виду и пальма оказалась посреди Тихого океана.
Сатюрнен Фарандуль, спокойно сидевший на перекрестье двух веток, был счастлив: в нем просыпались инстинкты мореплавателя! Его запасы состояли из нескольких десятков кокосовых орехов, все еще висевших на дереве, и солнце метало лучи на его совершенно голую спину; проведя всю жизнь среди обезьян, сам себя полагая обезьяной, он и не мог знать, что такое одежда.
На шее у него – со дня прибытия на остров – болтался кисет, в котором находилось его свидетельство о рождении; приемные родители, уж и не знаю зачем, повесили этот мешочек малышу на шею, и Фарандуль так и носил его с тех пор, не снимая.
Глава II
Мы знакомимся с «Прекрасной Леокадией». – Общество «Бора-Бора и Ко», пиратствующее в Зондских морях. – Шрапнельный кабан
Капитан Ластик и старший помощник Мандибюль
– Капитан Ластик, видите эту точку на юго-юго-востоке?
– Онфлёрские[1] громы! Да именно на нее-то, старший помощник Мандибюль, я и смотрю вот уже с четверть часа в мою подзорную чушку!
– И что вы о ней думаете?
– Да разразит меня онфлёрская молния, старший помощник Мандибюль, если это не обломок какого-то потерпевшего кораблекрушение судна!
– Но там что-то шевелится, капитан Ластик!
– Онфлёрские громы! Да это же дерево, старший помощник Мандибюль, и на нем кто-то есть!
Этот короткий диалог произошел на полуюте «Прекрасной Леокадии», чудесной трехмачтовой шхуны из Гавра, между капитаном и старпомом этого судна. «Прекрасная Леокадия» доставила груз фортепияно, платьев и конфекций для молодых мисс Окленда, крупнейшего города английской колонии Новая Зеландия, и теперь на всех парусах летела в свой порт приписки с грузом новозеландских шкур.
Капитан Ластик быстро принимал решения; две минуты спустя, передав зрительную трубу старшему помощнику Мандибюлю, он приказал лечь в дрейф, и к косовой пальме нашего героя Сатюрнена Фарандуля направилась весельная шлюпка.
При виде корабля, который издали он принял за ужасающего монстра, у Сатюрнена округлились глаза, тем не менее он даже не попытался удариться в бегство, решив дождаться развития событий. Шлюпка подошла к нему уже через полчаса; облик находившихся в ней людей поверг Фарандуля в ступор. Они имели лишь весьма отдаленное сходство с обезьянами его острова, и их лица отнюдь не носили отпечаток тех же моральных качеств. Сатюрнен встревожился, но стоически встретил этих новых для него обезьян с широкой улыбкой.
– Как ты здесь оказался, разрази тебя онфлёрский гром? – вопросил сидевший в лодке старший помощник Мандибюль, который полагал необходимым для поддержания своего авторитета использовать излюбленные бранные словечки капитана, когда командовал вместо него. Сатюрнен никогда не слышал человеческого голоса, а посему ничего из этих аккордов не понял и нашел их менее гармоничными, нежели возгласы обезьян своего семейства.
– Ты что, глухой? – переспросил старший помощник.
Сатюрнен снова не ответил, но, приняв реплику за приглашение, перескочил в шлюпку в один большой прыжок, несказанно удививший матросов.
Лодка переменила галс и взяла курс на корабль. Других вопросов старший помощник юному Сатюрнену не задавал, – в конце концов, то было дело капитана.
На «Прекрасной Леокадии» все взгляды были устремлены на шлюпку; капитан Ластик не отрывался от подзорной трубы до тех пор, пока лодка не оказалась в паре кабельтовых от судна.
По знаку старшего помощника Сатюрнен – опять же, в один скачок – первым забрался на палубу, едва не сбив с ног не ожидавшего от него подобной ловкости капитана.
– Онфлёрские громы! Ах ты, свинка морская!.. Вижу, вежливость тебе неведома! Да я – капитан Ластик!
Сатюрнен уже карабкался по рангоуту
Мальчуган в ответ лишь улыбнулся. Его уже окружили матросы, и старший помощник Мандибюль поведал капитану, что не смог вытащить из потерпевшего кораблекрушение паренька ни единого слова. Охваченный глубочайшим оцепенением, Сатюрнен таращил глаза. Внезапно он подскочил к капитану и обошел того кругом; затем то же самое проделал со старшим помощником, потом – с каждым из членов судовой команды. Один из матросов находился на рангоуте; Сатюрнен без малейших колебаний ухватился за канат и в мгновение ока забрался на фор-марсель фок-мачты. Марсовой взирал на него сверху и ничего не мог понять в этом стремительном подъеме совершенно голого паренька. Сатюрнен обошел его кругом, как до этого всех прочих, громко вскрикнул и проворно спустился на палубу. «О радость! О счастье! – думал он. – Этот новый вид обезьян имеет почти такое же сложение, как и я сам! Вот и пришел конец моим унижениям, моему позору!» Вне себя от радости, Сатюрнен сделал несколько кругов по палубе, то и дело совершая кульбиты и иные прыжки; последний он проделал прямо перед ошеломленными матросами, приземлившись на ноги рядом с капитаном, вокруг которого – для пущей уверенности! – покрутился еще немного.
– Это еще что такое, разрази меня онфлёрская молния! – вскричал капитан.
Сатюрнен, пребывая на седьмом небе от счастья, разумеется, ничего не отвечал.
– Ну так как, онфлёрские громы, – продолжал капитан, – скажешь ты нам, кто ты такой?
– Возможно, эта морская свинка не понимает по-французски, – заметил старший помощник.
– Попробуем по-английски, – сказал капитан, беря Сатюрнена за руку.
– What is your name?..
Никакого ответа.
– Was ist ihre name?..
– Siete Italiano?..
– Habla usted Espanol?..
– He хочешь отвечать – ну и ладно!.. Вот только тогда мотай отсюда, и да разразит тебя онфлёрская молния! – выругался капитан, исчерпав весь свой лингвистический запас. – Не с луны же ты свалился?..
Сатюрнен Фарандуль пытался понять все эти новые для него звуки, но, насколько ему помнилось, человеческий голос никогда не доносился до его ушей – обезьяний язык был единственным, который он понимал.