Один лишь Фарандуль размышлял о необычности встречи. Что-то в сэре Филеасе Фогге и Паспарту ему определенно не нравилось, и он пообещал себе покинуть их, как только они окажутся в безопасности на противоположном берегу Рио-Негро.
Восходящее солнце обнаружило всех уже поднявшимися и готовыми к отбытию. Сейчас же началась погрузка на огромный плот, образованный из повозок Филеаса; дамы расположились в центре, матросы распределили посты спереди и сзади; что до лошадей и быков, то им, привязанным к плоту с боков, предстояло перебираться вплавь. «Судно» выкатили как можно дальше от берега, и по свистку Фарандуля был поднят большой парус.
Господа патагонцы
Это надо было видеть!
Наполнивший парус ветер внезапно отнес плот на несколько метров вперед, утянутые следом быки и кони погрузились в воду с испуганным мычанием и ржанием, к которому примешивались отдельные женские вопли. Располагавшиеся на пригорке гаучо также взревели, но уже от ярости – от них ускользала добыча! В течение нескольких минут беглецы взирали на то, как они отчаянно галопируют по равнине, но так как маневр плота требовал неустанных хлопот матросов, вскоре последние совершенно перестали обращать на гаучо внимание. Огромный плот плыл быстро и плавно: ветер нес его к противоположному берегу, очертания которого были уже пусть и смутно, но все же различимы. Ровно в полдень Фарандуль с чувством исполненного долга высадил всех в целости и сохранности на вожделенную сушу. Тотчас же, не отвечая на сердечные благодарности женщин, матросы вновь привели повозки в пригодное для езды состояние, запрягли лошадей и быков, и после легкого ланча караван двинулся на юг.
Первые патагонцы показались в тот же вечер; скача во весь опор на своих быстрых лошадях сбоку от каравана, они долго таращили на чужеземцев глаза, после чего уносились вперед, в бескрайнюю пустыню. С полдюжины всадников приблизились к каравану для положенной в таких случаях разведки; вынуждая лошадей становиться на дыбы, они издавали громкие крики при виде женщин. Покричав так с полчаса, а то и больше, они в завершение предались некой веселой пантомиме, а затем умчались прочь, так и не ответив на дружеские жесты матросов.
– Знакомая картина! – воскликнул безутешный Паспарту. – Это всегда начинается одинаково!
– Сколько у нас патронов, Паспарту? – холодно вопросил Филеас.
– Восемнадцать!
– Минутку! – заметил Фарандуль. – Давайте-ка попробуем вести себя мирно; единственная еще открытая для нас дорога, дрожайший господин Филеас, – вальдивийская, которая тянется по ту сторону от Кордильер, в Чили, а это порядка двухсот лье по патагонским и арауканским пампасам! Я надеялся отправиться по собственным делам, указав вам направление, но теперь вижу, что смогу вас оставить, лишь когда мы перейдем через горы. Едем же, и пусть наш девиз будет: «Осторожность и быстрота!»
На следующий день, несмотря на все усилия матросов, пытавшихся ускорить ход каравана, они проделали всего три лье. Теперь патагонцев в пампасах им встречалось все больше и больше. Путники как попало разбили лагерь и после короткого ужина, в буквальном смысле валясь с ног от усталости, уснули. Горацию Биксби явно пришлось не по душе это злосчастное приключение, шедшее наперекор его планам. Они с Филеасом обменялись резкими словами, и Фарандуль был вынужден вмешаться в их спор во избежание разногласий, грозивших просочиться в его лагерь.
Утром, по пробуждении, путешественники с изумлением обнаружили метрах в двухстах от себя другой лагерь – патагонский. Часовые ничего не слышали; судя по всему, ночью и их тоже сморил сон.
Матросы уже запрягали повозки, когда появились двое конных патагонцев. Фарандуль знаком предложил им приблизиться.
Дикари остановились у костра дозорных и с широкими жестами патагонской вежливости попытались начать нечто вроде беседы.
– Черт возьми, – проговорил Паспарту, – они что, думают, у нас в коллежах преподают патагонский?
– Помолчите, – сказал Фарандуль. – Наш друг Гораций Биксби уже имел с ними дело; он знает их язык.
– Верно, – заметил Гораций. – Я немного говорю на кечуа. Сейчас попытаюсь выяснить, что им нужно.
Индейцы уже спешились; стоя перед Фарандулем, они о чем-то стрекотали без остановки, много жестикулируя и то и дело указывая на окружавших их женщин.
– Черт, – произнес Гораций, оборачиваясь к сэру Филеасу, – это касается лично вас. Эти господа никогда не видели белых женщин и явились исключительно для того, чтобы испросить разрешения для их товарищей посетить наш лагерь.
– Этому не бывать, – сказал Филеас, – отошлите их.
– Прошу прощения, – перебил его Фарандуль. – Давайте обойдемся без грубостей. Я даю разрешение при условии, что они будут подходить по двое. Скажите им, мой дорогой Биксби, что в полдень мы отбываем.
Переговоры с патагонцами заняли у Горация Биксби минут десять; в конце концов стороны пришли к согласию, и оба дикаря, в соответствии с достигнутой договоренностью, приблизились к дамам в сопровождении самого Биксби, Филеаса и Фарандуля. Казалось, патагонцы пребывают на седьмом небе от счастья; они смеялись и шутили, засыпая инженера вопросами, на которые тот – в меру своего владения языком – старался давать как можно более полные ответы.
Дамы от всего сердца смеялись над ошеломленными физиономиями патагонцев, их манерами и нелепыми вопросами, которые женщинам переводил Биксби.
Когда дикари вновь оседлали коней, чтобы вернуться к своему отряду, Мандибюль решил составить им компанию. По их прибытии все племя испустило радостный клич и предалось неистовой джигитовке; первыми знакомиться с белыми отправились наиболее прославленные воины, тогда как Мандибюль, приглашенный к завтраку, остался у их костра.
Утро прошло в увеселениях; патагонцы, принимаемые сначала по двое, теперь прибывали уже полудюжинами. В наибольшее изумление всех до единого патагонцев привел вид двух негритянок, спасенных, насколько помнилось Паспарту, в Адене. Некоторые из туземцев, охваченные сомнением, даже испытывали их цвет на прочность, смачивая палец и рисуя им кресты на руках негритянок. Цвет оказался прочным. Один из вождей пожелал предложить это развлечение всему своему семейству и, сбегав в патагонский лагерь, вернулся с четырьмя женами и лейтенантом Мандибюлем. Патагонки были весьма любезны; особенно самая молодая, крепкая бабенка пяти футов и шести дюймов ростом, – смуглая до черноты, увешанная ожерельями и украшениями из стекла, она казалась настоящей дикарской королевой, Венерой пампасов!
Похищение повозки вместе с ее содержимым
В полдень Фарандуль отдал приказ об отъезде. Дамы заняли свои места в повозках, и после прощания с патагонцами караван двинулся в путь.
Тем временем патагонцы, судя по всему, совещались. Спустя полчаса Фарандуль, обернувшись, увидел, что их новые друзья снялись с лагеря и движутся вслед за караваном.
Семь часов марша и два лье пути – таким был итог дня. Обе группы заночевали в одном и том же месте, метрах в ста одна от другой. Следующий день был проведен с большей пользой: удалось преодолеть уже четыре лье, но с наступлением сумерек патагонцы снова приблизились к лагерю и вызвали для переговоров Горация.
– Уж не намерены ли они напроситься к нам на суаре? – воскликнул Филеас Фогг.
– А даже если и так! – заметил Мандибюль. – Как-никак это наши знакомые!
Дело в том, что за два дня Мандибюль уже успел практически побрататься с патагонцами. Наиболее теплые отношения у него установились с Молучо, тем самым вождем, у которого было четыре жены, и особенно с красавицей Халпа-Талкой, смуглой патагонкой, о которой мы уже упоминали.
Не выказывавшие ни малейшей враждебности патагонцы были крайне предупредительны к путникам; если они и подходили к каравану, то всегда – с какими-нибудь подарками, главным образом в виде съестных припасов, которые вследствие нехватки продовольствия Фарандуль охотно принимал.
Но постоянно возрастающее число патагонцев, их визиты, их знаки внимания, их упорное стремление следовать по пятам за караваном – все это весьма тревожило белых. Филеас Фогг кусал губы, Паспарту ни на секунду не расставался с револьвером; один лишь Мандибюль выглядел вполне всем довольным.
Как-то вечером, производя проверку, Паспарту насчитал всего триста пятьдесят пять дам – трех молодых особ не хватало. Филеас распорядился пересчитать женщин, рассыпавшись в угрозах в адрес находившегося здесь же, в лагере, патагонского вождя. Ситуация грозила перерасти в бурную стычку; к счастью, Фарандуль подмигнул Паспарту, тот понял и постарался максимально затянуть перекличку. Фарандуль, отойдя в сторону, подал знак трем матросам, и те, укрывшись за спинами других женщин, подали голоса вместо отсутствующих леди.
В тот вечер проблем удалось избежать, но долго так продолжаться не могло – рано или поздно, но Филеас непременно обнаружил бы подлог. И потом, похищения могли продолжиться; дамы все время находились на виду, и тем не менее трех из них патагонцам, ловким воришкам, каким-то образом все же удалось умыкнуть. Уже на следующее утро Филеас решил произвести утреннюю перекличку лично, с особой тщательностью. Несмотря на возражения Фарандуля, он намеревался попросить дам пройти перед ним строем, одну за другой. Схитрить уже не представлялось возможным.
– Если бы недоставало только одной, – пробормотал Мандибюль, – можно бы было еще что-то придумать.
Никто в общем переполохе не поинтересовался у него, что именно. Впрочем, теперь уже речь шла не об одной и даже не о трех недостающих дамах; на перекличку явились только триста сорок семь – одиннадцать женщин и одна повозка исчезли!
Патагонцы проверяют прочность окраски
Сэр Филеас Фогг уже готов был предаться одному из своих приступов холодного гнева, но прежде – в последней надежде! – решил осмотреть все повозки. Стоявший в стороне Мандибюль едва сдерживался, чтобы не расхохотаться во весь голос.