Глава VII
Касторвиль[13] атакован! – Прискорбное поведение трехсот пятидесяти дам. – Предательство за предательством. – Таинственная гибель Паспарту. – До последней капли крови никарагуанцев!
До рассвета оставалось еще два часа. Фарандуль решил употребить это время на то, чтобы «помочь» исчезнуть повозкам и упряжкам, что было затруднительно, но совершенно необходимо. Матросы съехали на повозках в реку, скрывая от патагонцев любые свои следы, и поднялись на пару километров по течению до другого, достаточно глубокого озерца. Распряженные быки и кони были выгнаны в пампасы и вскоре, напуганные несколькими ружейными выстрелами, разбежались. Озеро достигало значительной глубины уже в нескольких метрах от берега; воспользовавшись этим обстоятельством, матросы затащили повозки на ближайший склон. То была тяжелая работа, но и наши друзья были парнями крепкими и выносливыми; спустя час все пятьдесят повозок покатились в озеро, воды сомкнулись над ними, и теперь ничто уже не могло указать на них патагонцам.
Вскоре над бывшим поселением бобров повисла глубокая тишина; каждый, удобно устроившись в своей хижине, пожелал использовать эту передышку для целительного отдыха.
Когда деревушка пробудилась, солнце уже стояло высоко над горизонтом. Несколько взъерошенных голов, высунувшись из «дамских» хижин, внимательно осмотрели окрестности. Все было спокойно и пустынно; в поле зрения – ни единого патагонца. Эта новость была встречена с радостью. Фарандуль распорядился соорудить из больших деревьев, уже приготовленных бобрами, прочный настил между несколькими хижинами в центре деревни, в надежно защищенном месте, куда население могло бы поочередно приходить дышать свежим воздухом.
После того как были расставлены часовые, обитатели деревни, уже не опасаясь каких-либо неожиданностей, собрались на совет, дабы решить, как быть дальше.
– Я полагаю, – сказал Фарандуль, – мы будем спасены, если сможем пробыть здесь с месяц-другой; от гор нас отделяют не более сорока лье, притом что патагонцы, обычно проживающие на тех равнинах, что соседствуют с океаном, не станут долго задерживаться в этой стороне, когда констатируют наше полнейшее исчезновение. Через пару месяцев мы вернем бедным бобрам их деревушку и двинемся дальше… Да, это еще одна задержка, мой дорогой Биксби, но она необходима.
– Но чем мы будем питаться? – обеспокоенно вопросил Филеас.
– Не волнуйтесь: без вашего ростбифа вы не останетесь! Здесь хватает бизонов, которых наши люди изловят при помощи лассо, да и в озере водится много рыбы, – будем охотиться и рыбачить!
– А что, мне здесь нравится! – воскликнул Паспарту. – Почему бы нам не основать тут настоящую колонию? Довольно с меня уже этих странствий!
– Не забывайте, – ухмыльнулся Филеас, – что ваши газовые рожки́ все еще горят!
– Да плевать я на них хотел, если мы не вернемся! Пусть даже доведу газовую компанию до банкротства!
За исключением парочки перебранок между легкораздражимым Филеасом и вспыльчивым Биксби, от нетерпения не находившим себе места, в следующие три-четыре дня в колонии не произошло ничего примечательного. Матросы соорудили несколько плотов для облегчения сообщения между хижинами, но плотами этими приходилось пользоваться с крайней осторожностью – в окрестностях Касторвиля уже вовсю рыскали отдельные отряды патагонцев, не оставлявших надежд напасть на след каравана.
Готовкой занимались по ночам, под чутким руководством бывшего кока с «Прекрасной Леокадии»; пищу распределяли уже утром, после чего в деревушке на весь день воцарялись тишина и покой. На дам такое бездействие навевало некоторую скуку, но несколько часов, проведенных за играми и прочими забавами на центральной деревенской платформе, помогали им набраться терпения. Дабы хоть чем-то занять женщин, матросы обучали их непростому искусству рыбной ловли на удочку. Сам Фарандуль, правда, опасался, что запах жареной рыбы привлечет патагонцев, но так как дамам, несмотря на всю их прилежность, никак не удавалось выудить даже самую небольшую рыбешку, он все же позволил им убивать время подобным образом.
Восхитительными были лунные вечера; собравшаяся на платформе и на крышах близлежащих лачуг колония проводила чудесные часы в общих либо частных беседах. В один прекрасный день Мандибюлю, как всегда учтивому и галантному, пришла в голову мысль закатить для дам бал (к слову, имевший грандиозный успех). Матрос Эскубико, в одиночку исполнявший функции целого оркестра, едва не поломал на этом балу свою гитару.
Озеро в изобилии обеспечивало колонистов прохладительными напитками; на балу Мандибюль угощал дам такими их видами, как вода чистая, вода слегка подкисленная, вода слегка послащенная.
Как-то раз на рассвете, прогуливаясь по платформе, Фарандуль с изумлением обнаружил на одной из самых крупных хижин рукописный плакат следующего содержания:
Гражданин Паспарту приглашает жителей колонии на большое и братское собрание, которое состоится этим вечером в восемь часов.
Повестка дня: политическое устройство новой колонии, учреждение всеобщего избирательного права.
УВЕДОМЛЕНИЕ: в целях издания избирательного закона на собрание допускаются женщины.
Просьба: донести данное сообщение до тех из дам, которые не владеют французским.
Музыкальный вечер в Касторвиле
Предложение Паспарту было встречено с глубочайшим воодушевлением: после музыкального суаре Мандибюля колония получала еще и политический вечер! К несчастью, собрание выдалось бурным; только на одно лишь разъяснение организационных вопросов ушло несколько часов. После долгих и торжественных речей Фарандуль был назначен великим касиком касторианской республики, а Мандибюль – вице-касиком.
Филеас Фогг, выставивший свою кандидатуру, был забаллотирован, после чего дискуссия пошла уже вокруг того, как назвать новую колонию. Филеас и Биксби спорили долго и упорно; первый предлагал назвать ее Новым Лондоном, второй – Новым Нью-Йорком. Мандибюль, все более и более поэтичный, высказывался за Новую Венецию, но в конечном счете привести всех к согласию удалось Фарандулю, предложившему Касторвиль. Тотчас же скажем, что Филеас в знак протеста против учреждения всеобщего избирательного права впредь называл колонию исключительно Кастор-Сити.
Прошло три недели. Патагонцы исчезли; колонисты уже полагали, что, отринув всяческую надежду обнаружить караван, они окончательно покинули окрестности. Несмотря на безмятежность оседлой жизни, всем обитателям поселения не терпелось снова отправиться в дорогу – за исключением разве что Паспарту, который заявил, что теперь считает Касторвиль своей родиной и намерен обосноваться здесь с молодой дамой своих грез. Произнося эти слова, Паспарту бросал сладострастные взгляды в направлении хижины, в которой проживала Восходящая Луна; но так как юная Эрнестина, парижанка, спасенная Филеасом в начале его путешествия, также находилась там, Фарандуль решил, что эти взоры вполне могут быть адресованы и ей, и не придал им значения.
Крик, изданный одним из часовых утром двадцать пятого дня, вырвал колонию из состояния полнейшего спокойствия:
– Патагонцы! Тревога! Они уже близко!
Фарандуль подпрыгнул от неожиданности, но – да, так оно и было! Несколько сотен всадников мчались прямо на них и были уже не далее чем в километре, и – странная штука! – конные патагонцы приближались к поселению и по воде тоже.
В дамском лагере не без труда, но все же удалось установить тишину и порядок. Расстояние между патагонцами и Касторвилем неумолимо сокращалось.
Внезапно Фарандуль, наблюдавший за их приближением в подзорную трубу, громко вскрикнул. Мандибюль поднес к глазу свою – и побледнел.
– Бобры! – воскликнул он.
– Все понятно! – пробормотал Фарандуль. – Патагонцам попались на глаза выселенные нами бобры; это их удивило, они немного пораскинули мозгами и обо всем догадались! Теперь уж они нас точно обнаружат!
Вскоре послышался шум, производимый тысячью с лишним бобров, плывущих по озеру; подгоняемые патагонскими всадниками, они быстро приближались к своему бывшему поселению.
На некотором расстоянии от деревушки бедные запыхавшиеся животные немного замедлили ход; казалось, они опасаются возвращаться в родные края, но вскоре инстинкт восторжествовал, и бледнолицым пришлось распрощаться с последней надеждой – бобры направлялись к их хижинам!
Дикари прискакали с криками «ура!» и устроились на берегу, словно для того, чтобы посмотреть, что случится; судя по всему, они разгадали хитрость Фарандуля. Последний едва успел призвать друзей к полнейшей тишине.
Бобры уже вернулись в деревушку и забрались на крыши хаток, не осмеливаясь заплывать внутрь. Дикари с нетерпением ждали; в конечном счете, успокоенные тишиной в своих обиталищах, бобры решили рискнуть, и самые отважные ринулись в хижины.
– Всё в порядке! – пробормотал Мандибюль. – Сильно испугаться они не должны!
Внезапно послышались женские крики, и в одной из лачуг поднялась невообразимая суматоха; несколько перепуганных бобров нырнули в воду, и тотчас же безумная паника овладела всеми без исключения дамами – отовсюду, на всех языках неслись крики ужаса, из всех окон стали вылезать не менее перепуганные, чем бобры, женщины, которые карабкались на крыши или перепрыгивали с одной насыпной дороги на другую, пытаясь добраться до центральной платформы.
Патагонцы на берегу танцевали от радости. Некоторые уже готовы были броситься в воду.
– Что ж, – сказал Фарандуль, – самый момент показаться!
И по его сигналу матросы залезли на крыши хаток с ружьями в руках. Дикари остановились.
В первой хижине располагались Сатюрнен Фарандуль, Мандибюль и Биксби.
– Стойте, патагонские воины! – крикнул Биксби. – Вы уже видели, на что способны бледнолицые, когда они вооружены… Едва ли вам следует нападать на тех, кому благоволит Великий дух!