Один из вождей, почти двухметрового роста, подошел к кромке воды.
– Бледнолицые! – прокричал он. – Молодые белые женщины красивы, а патагонские воины – храбры и отважны; они будут прекрасными мужьями, молодые белые женщины будут очень счастливы!
Интерьер бобровой хижины
– Вы нам это уже говорили! Мы решительно настроены защитить наших молодых белых женщин. Так что остерегайтесь, патагонские воины!
– Великий дух милостив, и патагонские воины докажут ему свою храбрость!
Произнеся эти слова, вождь подал знак, и десятки стрел просвистели в направлении матросов, но те, будучи начеку, успели скрыться внутри хижин. В течение нескольких минут на озере царила гнетущая тишина; матросы в хижинах были заняты тем, что расширяли давно уже подготовленные бойницы. С полсотни патагонцев, воодушевленных этой тишиной, бросились в воду. Внезапно ужасающий ружейный залп сотряс воздух, несчастные бобры, обезумев, попрыгали в озеро и в отчаянии покинули свою деревушку, занятую дьявольскими существами. На минуту-другую хижины заволокло густым дымом.
Женщины голосили уже во все горло, ища убежища в наиболее удаленных от берега лачугах; Филеас и Паспарту, сражаясь посреди них, тщетно пытались восстановить порядок.
Ружейная пальба продолжалась, патагонцы отважно бросались на своих конях в воду, чтобы пересечь те тридцать метров, что отделяли их от деревушки, но меткие выстрелы матросов сбивали их на середине пути. Среди атакующих уже начинала проявляться определенная неуверенность, и вскоре патагонцы повернули обратно к берегу. Другие тоже не бездействовали; они быстренько повалили несколько деревьев и прикатили могучие валуны, укрывшись за которыми, продолжали метать свои стрелы, но все их усилия оказались настолько тщетными, что матросы даже не изволили им отвечать.
Через бойницы своей хижины Фарандуль насчитал около тысячи вражеских воинов.
– Черт! – пробормотал он. – Да их тут целая армия!
– Ага, – подтвердил Мандибюль. – И, судя по всему, отнюдь не расположенная к отказу от атак, так что Касторвиль ждет затяжная осада. Нужно все сделать по правилам и поднять над поселением флаг!
И Мандибюль вытащил из личного вещевого мешка старое знамя, при виде которого на глазах Фарандуля выступили слезы и которое не менее растроганные матросы приветствовали громогласным «ура!».
То был австралийский флаг, спасенный Мандибюлем в день великой мельбурнской катастрофы.
Под градом патагонских стрел Мандибюль неспешно водрузил знамя на шест, который установил на крыше хижины, в то время как Фарандуль прикрывал этот его маневр прицельным огнем.
Патагонцы, в свою очередь, также укрепились, и осада началась.
– Продовольствия у нас всего дня на четыре, – сказал Фарандуль, – и, хотя дамы смогут заняться рыбной ловлей под руководством нашего кока, мы все же вынуждены будем ввести режим экономии. Ночью парочке наших людей придется тихонько сплавать на другой конец озера и попытаться заарканить какого-нибудь бизона. Часовых выставим с полдюжины – думаю, этого хватит; остальные смогут передохнуть.
Тем временем Филеасу Фоггу и Паспарту удалось наконец-таки успокоить дам. По приказу Фарандуля женщины расположились в линию на берегу, у дальних хаток, куда не долетали патагонские стрелы, и занялись рыбной ловлей. Триста сорок удочек работали с переменным успехом, тогда как госпожа Ауда с несколькими помощницами и коком готовили завтрак. Что до Восходящей Луны, то, устроившись перед осколком зеркала, с томагавком за поясом, она подновляла свою боевую раскраску.
Наиболее сердитым из всех осажденных выглядел инженер Гораций Биксби. И гнев его можно было понять: теперь, когда до открытых им алмазных копей оставалось рукой подать, он видел лишь, как на его пути возникают все новые и новые препятствия, да и с Филеасом они сходились лишь в одном – оба склонялись к тому, что нужно вырваться из окружения с боем, с чем Фарандуль, губернатор Касторвиля, был категорически не согласен.
– Ничего подобного! Остаемся и держим оборону!
В течение двух дней и двух же ночей осаждающие и осажденные наблюдали друг за другом, не предпринимая каких-либо враждебных действий. Часовые по ночам с удвоенной бдительностью несли вахту, но патагонцы, похоже, и не думали идти на штурм. Их план заключался в том, чтобы взять Касторвиль измором.
Триста сорок удочек в деле!
Предупрежденные об опасности дамы с утра до ночи удили рыбу; они уже поднабрались определенных навыков, и их улов становился весьма значительной добавкой к скудному рациону осажденных.
Патагонцам с берега, естественно, их было видно. Как-то утром один из смельчаков, сделав по озеру огромный крюк, подобрался к рыбачкам незамеченным. Парижанка Эрнестина насаживала на крючок наживку, когда патагонец внезапно вынырнул на поверхность озера и схватил ее за подол платья.
Эрнестина вскрикнула и упала в воду. Патагонец, поддерживая ее одной рукой и загребая другой, устремился в обратный путь посреди отчаянных женских воплей. Прибежали несколько моряков, но из опасения попасть в несчастное дитя стрелять по дикарю не стали. Спустя четверть часа колонисты увидели, как он выбрался со своей добычей на берег и был тотчас же окружен спешившими с поздравлениями товарищами.
Пришедший в неописуемую ярость Паспарту израсходовал пять из своих восемнадцати последних патронов, но так и не смог достать везунчика-патагонца.
После этого случая рыбачек стали охранять двое вооруженных карабинами матросов; тех патагонцев, что предпринимали новые попытки похищения, встречали ружейные выстрелы.
Вид дыма и запах жареной рыбы, вероятно, вынудили осаждающих изменить тактику, так как посреди пятой ночи Касторвиль пережил ужасный штурм.
На протяжении двух часов противоборствующие стороны сражались практически врукопашную. Фарандуль, Мандибюль и матросы творили настоящие чудеса. Филеас Фогг потерял в стычке одну из перчаток; что до Паспарту, то тот пропал, едва штурм начался.
С рассветом сражение прекратилось. Пусть большинство хижин и получили значительные повреждения, Касторвиль устоял; лобовая атака не увенчалась успехом, но одной из патагонских колонн все же удалось вплавь достичь деревушки с левого фланга и завладеть тремя хатками.
Какое-то время из занятых дикарями хижин доносились пронзительные женские крики, затем – о ужас! – воцарилась пугающая тишина. Филеас и несколько матросов бросились на помощь, но было уже слишком поздно, крики прекратились… в безмолвных жилищах наспех укреплялись патагонцы.
Эрнестина вскрикнула и упала в воду
Дабы уяснить масштаб потерь, Филеас лихорадочно провел перекличку. Хранителем списка наличествующих дам являлся Паспарту, но того нигде не могли найти. Что с ним стало? Погиб ли он смертью храбрых или же живым угодил в руки напавших на Касторвиль варваров?
Фарандуль и его матросы всеми силами пытались спасти то, что осталось от деревушки, хотя и вполне отдавали себе отчет в том, что из критической ситуация становится все более и более ужасной! Филеас, за неимением списка дам, пытался навскидку определить число потерь. Недоставало примерно двадцати женщин, в том числе и госпожи Ауды, спутницы Филеаса в его первом путешествии, – как и Паспарту, она тоже исчезла!
В том, что касалось участи большинства дам, вскоре наступила определенная ясность. Патагонцы утащили их в свой лагерь, и днем эти женщины возникли на берегу перед осажденными позициями.
Касторвиль пришел в волнение; все дамы сбежались, чтобы взглянуть на несчастных пленниц; Филеас Фогг, бледный и съежившийся, забрался на крышу первой хижины. Госпожи Ауды среди бедняжек не оказалось, Паспарту также нигде не было видно!
Каждый в Касторвиле протягивал к пленницам дрожащие руки, по всем щекам бежали слезы, когда вдруг эта безутешность была прервана громким смехом похищенных женщин!
Да, пленницы вовсе не плакали и ни на что не жаловались – напротив, выглядели весьма довольными. Одного взгляда на этих дам оказалось достаточно, чтобы понять причину такого их поведения: несчастные создания в буквальном смысле были увешаны бриллиантами, бриллиантами крупными, размером с булыжник, собранными в колье, диадемы, пояса; сверкающими бриллиантами, висевшими на груди тяжелыми кулонами; бриллиантами на руках – да повсюду!!!
Раздался общий крик восхищения. Филеасу пришлось даже удерживать парочку дам, уже готовых броситься к берегу.
– Мои бриллианты! – вскричал инженер Гораций Биксби. – Мои бриллианты!
И в порыве эмоций он неблагоразумно поведал колонистам о существовании патагонских алмазных копий, цели экспедиции, коей Филеас и его женщины послужили столь досадной задержкой.
Какая тут суматоха поднялась в осажденной деревушке, буквально утонувшей в гуле женских голосов, спорящих, обсуждающих, ссорящихся на всех языках земного шара! Филеас разрывался на части, силясь восстановить порядок, но его голос, которому еще недавно внимали с благоговением, уже утратил свою власть над дамами. Защитникам Касторвиля с огромным трудом удавалось сохранять свои посты, а в опустившихся на деревню сумерках переполох только усилился.
Уж не предстояло ли Касторвилю – помимо ужасов осады – увидеть, как в его стенах, прямо на глазах у врага, готового в любой момент воспользоваться внутренними разногласиями, начинается гражданская война? Матросам, рассредоточенным по всей протяженности линии, стоило немалых трудов поддерживать сообщение между хижинами; Фарандуль, вышедший в дозор во главе отряда из пяти человек, прочесывал одну хатку за другой, пытаясь отыскать Восходящую Луну, также исчезнувшую еще утром. Филеаса и Фарандуля, как мы видим, постиг один и тот же удар: оба потеряли дам своего сердца.
Непостижимая загадка! Что стало с Аудой? Что стало с Восходящей Луной? Ведь ни одна, ни другая не угодили в руки к патагонцам!
Наступила ночь, ужасная ночь! С берега, из патагонского лагеря, неслись радостные вопли, страшные крики, песни, музыка! Там танцевали, смеялись, готовились к решающему штурму!