Ура! Уже начала подниматься столь ожидаемая буря, синие огни стали уменьшаться в размерах, а затем и вовсе исчезли, в то время как аэростат-баркас, все более и более стремительный, прорезал, словно снаряд, нагромождения мрачных туч и беспорядочных облаков. Божанси выпустил восьмого – предпоследнего – голубя.
Сколько километров и мириаметров проделал воздушный шар в эту ночь ужасной погони? Никто этого вам не скажет. На рассвете, когда буря утихла, в семистах или восьмистах метрах беглецы заметили землю; матрос Турнесоль вроде как признал горы Коста-Рики и залив Москитос – можно было опускаться.
В этом-то и заключалась вся сложность: никто из беглецов не умел управлять аэростатом; оставалось лишь надеяться на то, что, продолжая лавировать, в конечном счете воздушный шар подойдет к земле столь близко, что они смогут бросить якорь, и, так как никакая опасность им больше не грозила, решено было восстановить силы с помощью плотного завтрака. Барбара, давно уже жаловавшаяся на резь в желудке, первой же и спросила, не пора ли им наконец-то заморить червячка.
– Заглянем-ка в продовольственный отсек, – сказал Мандибюль. – Вот только где его искать на этом чертовом аэростате?
О горе: продовольственная кладовая оказалась пустой! Перед побегом о провианте, естественно, никто не подумал, и вот теперь на смену опасностям преследования пришли ужасы голода!
– Проклятье! – вскричал Мандибюль. – У нас было с десяток голубей, и мы их отпустили! Последний оставшийся – это все, что у нас есть!
Один голубь на десятерых! Нежирно. Божанси, нахмурившись, размышлял, пытаясь найти выход.
– Да вон же, в шестистах метрах от нас, – воскликнул он наконец, – живые бифштексы, уже готовые, образно выражаясь, протянуть нам руку помощи!
– И то верно! Причаливаем! – согласился Мандибюль. – Вот только как посадить этот проклятый воздушный баркас, разрази его онфлёрские громы!..
Пока каждый, перегнувшись через борт, пытался отыскать какой-либо способ спуска, Божанси лихорадочно выписывал очередные несколько строчек.
На борту нашего аэростата-баркаса, 8 ч. утра
Буря закончилась, но нам грозит новая опасность, страшная опасность! На борту царит голод. Никто не знает, как посадить воздушный шар. Нас здесь десятеро, все – голодные как волки; я жертвую последним нашим голубем, чтобы отправить вам это – опять же последнее – письмо.
Прощайте все!
Это ужасное сообщение ушло, уносимое девятым голубем.
Склонившиеся над парапетом аэростата беглецы увидели, как белая птичка закружилась в воздухе и стрелой унеслась в северном направлении.
Ужасный крик вырвался из девяти глоток!
Улетела последняя надежда на самый скудный перекус. Героический журналист был прав: на борту воцарился голод!
Барбара плакала. Перебранки продолжались примерно с четверть часа; затем, видя, что взаимные упреки ничего не дают, беглецы снова – уже, впрочем, ни на что не надеясь – занялись поисками какого-либо пути к спасению.
К вечеру оного все еще не было найдено. Воздушный шар по-прежнему летал на высотах, варьировавшихся от четырехсот до двух тысяч метров. Когда аэростат приближался к земле, все десятеро подавали всевозможные сигналы местным жителям, стреляли из пушки, бросали записки с просьбами о помощи; но туземцы довольствовались тем, что махали руками, не имея возможности передать на борт воздушного судна какую-либо еду.
Единственной пищей – если это можно назвать пищей – для несчастных беглецов стала бутылка масла для смазывания шестеренок двигателя, каким-то чудом обнаруженная Барбарой; бутылку эту пустили по кругу и высосали до последней капли.
Ночь прошла без происшествий, и начался второй день голода. На сей раз баркас разрезал воздух в пятистах метрах над морскими водами.
Тогда-то все и пожалели о тех парах сапог, что были принесены в жертву в самый разгар бегства: их кожу пусть и с горем пополам, но все же можно было съесть, в то время как на борту воздушного шара уже не оставалось ничего такого, что могло бы так или иначе послужить пищей для даже наименее требовательного желудка.
Но нет, почему же! Оставалось еще нечто съедобное, и это нечто – ужасный запас! – было не чем иным, как кем-нибудь из пассажиров аэростата! Все погрузились в раздумья, и каждый обращал свои изголодавшиеся взоры на соседей. Пышные формы нежной Барбары сияли, словно гастрономическое искушение; глаза беглецов косились на них с содроганием ресниц, совершенно определенно указывая на то, сколь сочными находит их мужская часть экипажа.
Ближе к полудню – обычному часу его завтрака – Мандибюль, порывшись в памяти, рассказал в длинной речи все известные истории о плотах с голодающими, припомнив, что в подобных обстоятельствах существовали определенные обычаи вытягивания жребия, позволявшие узнать, кому… кто… и т. д. и т. п., но, как правило (здесь голос Мандибюля смягчился), находился какой-нибудь преисполненный великодушия и жира пассажир, готовый пожертвовать собой ради общего спасения!..
Божанси поддержал генерала. Он, мол, изучал историю кораблекрушений и точно знает, что всегда отдавал себя на заклание самый толстый пассажир.
Так как никто не нарушил молчания, дабы внести предложение подобного рода, Божанси продолжил:
– Раз уж все молчат, говорить буду я, так что слушайте! Я намерен привести убедительное доказательство моего собственного благородства… и спасти всех вас, пусть сам я и заметно отощал в последнее время… Я пожертвую тем, что мне дороже всего на свете, моей дорогой Барбарой… Именно она начала нашу спасательную операцию, и я вполне уверен в ее великодушии, чтобы знать наверняка: она будет счастлива принести себя в жертву, чтобы эту операцию закончить!..
Барбара, не находя в себе ни сил, ни голоса, была уже на грани обморока.
– Я так и знал! – продолжал Божанси. – Как видите, благородная женщина поддерживает наше предложение своим молчанием.
– Как она добра и сердечна! – нежно пробормотал Мандибюль, смахнув с ресниц слезу. – Позвольте, мадам, несчастному спутнику почтительно вас обнять.
– И нам тоже! – плача, вскричали все беглецы. – И нам тоже!
– Чтоб меня разорвало! – рыдая, возопил Турнесоль. – Какая женщина! Как она тучна и дородна!
Все вскочили на ноги, чтобы обнять задыхавшуюся от нахлынувших на нее эмоций бедняжку Барбару.
– Корабль! – прокричал вдруг Мандибюль, первым утерший слезы. – Корабль!
При этом объявлении на борту аэростата поднялся невообразимый переполох.
Барбара практически упала в обморок
В четырехстах метрах от воздушного судна по поверхности моря бежал огромный пароход.
Воздушное и морское судно обменялись сигналами, и корабль остановился, но беглецы по-прежнему висели в сорока пяти минутах пути от парохода, не находя ни единой возможности на него спуститься.
– Что делать? Что делать? – бормотал Мандибюль.
– Пушка, – предложила Барбара, более чем кто-либо заинтересованная в разрешении проблемы.
– Вот же дурак! И как я об этом не подумал! – вскричал Мандибюль. – Внимание! Привяжите один к другому все канаты, все тросы, что имеются на борту; спустим их вниз вместе с ядром в качестве якоря и попытаемся зацепиться этим «якорем» за одну из мачт корабля… но прежде, так как они унесутся прочь при первом же пушечном выстреле, обездвижим их при помощи снаряда, наполненного хлороформом.
– Браво! – воскликнул Божанси.
– Внимание! Готовы? Заряжаем! Баним!.. Огонь!
Снаряд просвистел в воздухе и разминулся с кораблем, который, как и предсказывал Мандибюль, тотчас же снова запустил двигатели, чтобы как можно скорее ускользнуть от этих опасных аэронавтов.
– Еще! – пробормотала Барбара, едва переводя дух.
– Огонь! Снова мимо!.. Перезарядить!.. Огонь!
Спуск на трансатлантический пароход
– Ур-ррр-а! Попали! Еще один – для пущей уверенности!
И действительно: третий снаряд с хлороформом упал на палубу корабля, который после нескольких толчков завертелся вокруг собственной оси, вместо того чтобы идти вперед. Всяческое движение на борту прекратилось; можно было различить пассажиров, неподвижно лежавших на палубе.
– А теперь – снаряд-якорь, да цельтесь как следует! Это наш последний козырь! – вскричал Мандибюль.
Просвистел снаряд-якорь.
Победа! Снаряд пробил боковую обшивку корабля, намертво скрепив тем самым пароход с аэростатом-баркасом. Но как спуститься? Подтягивать канат было неразумно. Турнесоль вызвался спуститься по канату вниз и подтащить уже воздушный шар к судну при помощи кабестана.
Барбара даже поцеловала его, прежде чем он отправился в свой опасный вояж.
Ловкий моряк потратил на спуск всего с четверть часа, переводя время от времени дух у какого-нибудь узла каната. Наконец он спрыгнул на палубу и начал свои операции.
Они выдались долгими… Два часа, показавшиеся Барбаре двумя веками, длились маневры, воздушный шар опускался все ниже и ниже… Наконец, когда он поравнялся с большой мачтой, беглецы бросились к марселям и проскользили, с Барбарой во главе, по канатам на палубу судна.
– Спасены! Спасены!!!
Корабль «Жиронда» оказался большим трансатлантическим пароходом, следовавшим в Панаму. Его триста пассажиров и шестьдесят матросов лежали на палубе: два снаряда с хлороформом усыпили их с ошеломляющей быстротой.
– Два снаряда! Они проснутся не ранее чем через неделю! – воскликнул Мандибюль. – Пока они спят, мы успеем отнести их в каюты и доставить в Кайман-Сити… К машинам, дети мои, и вперед, к лагерю северян!
Благодаря мастерству Мандибюля и его людей «Жиронда», изменив курс, быстро достигла порта Кайман-Сити. Экипаж и его пассажиры все еще спали. Мандибюль оставил капитану крайне вежливое письмо с извинениями и отправился в генштаб. Там-то он и обнаружил Фарандуля, направившего все свои усилия на массовое производство бронированных воздушных шаров, способных дать бой аэростатам южан.