– Похоже на начало какой-то церемонии, – заметил Фарандуль.
Подтащенному к окну переводчику хватило одного лишь взгляда, чтобы понять, что это была за церемония.
– Бонзы великой пагоды Ват-чан! – вскричал он. – Сейчас нас будут судить! О Будда, спаси меня!
Действительно, все выглядело так, будто вот-вот торжественно откроется судебное заседание. «Дело Фарандуля и его матросов» обещало стать одним из самых громких за всю историю Сиама, и степенность присутствующих, важный и раздраженный вид бонз, – все указывало на то, что приговор суда будет отнюдь не оправдательным.
Торжественное прибытие супа в священные покои
Начавшийся вскоре процесс проходил по всем правилам сиамского правосудия. Обвиняемым сперва предложили предстать перед трибуналом, но вследствие их отказа суд был вынужден удовольствоваться их присутствием у окон и объявил прения открытыми.
Переводчика снова пришлось подтащить к окну и удерживать прижатым к подоконнику силами четырех могучих моряков, чтобы он не упал в обморок, выслушивая обвинительную речь министра полиции. Когда пришло время держать ответ перед августейшим трибуналом, Фарандуль был вынужден немного подбодрить молодого сиамца посредством нескольких тумаков и затрещин; окончательно же его привели в чувство удары саблей по копчику и пояснице. Взяв слово, он объяснил бонзам, что матросы явились во дворец исключительно для того, чтобы предложить его величеству королю Сиама свои услуги по поискам исчезнувшего белого слона. Заканчивая, он добавил, что моряки глубоко сожалеют о том, что по ошибке вошли в священные покои, но не считают себя виновными в этой оплошности.
Сокрушительная речь мандарина полиции в буквальном смысле сразила переводчика наповал, лишив его последних сил. Нао-чин развил обвинение, показав весь ужас преступления, совершенного против религиозных законов, и еще раз призвал матросов сдаться в руки правосудия.
Когда Фарандуль снова не соизволил ответить на данное приглашение, главный из бонз поднялся на ноги и объявил матросов и переводчика уличенными в преступлении.
После короткого совещания между бонзами и министрами собрание приговорило виновных к отсечению головы саблей за жестокое, неслыханное и крайне мерзкое преступление, заключающееся в проникновении в священные покои первой жены первого класса Лан-ло-чан.
Переведенный толмачом вердикт суда привел матросов в сильнейшее негодование, – размахивая саблями и револьверами, они излили на бонз потоки грязных ругательств.
– Подходите же и попробуйте взять наши головы! – вскричал Турнесоль. – Подходите, если такие смелые!
– Полноте, полноте, успокойтесь, – проговорил Мандибюль. – Нам-то какое до всего этого дело, раз никто не идет нас арестовывать? Устроились мы неплохо, так давайте здесь и останемся!
Трибунал сиамских жрецов рассматривает дело Фарандуля
– Браво! Султаны навечно! Ура!
– Тихо! – вскричал Фарандуль. – Суд еще не закончился; сейчас последует продолжение.
Действительно, бонзы снова напустили на себя строгий вид, чтобы выслушать вторую речь мандарина полиции Нао-чина. Переводчик, уже чуть успокоившийся после вынесения приговора, вернулся к исполнению своих функций: выступление Нао-чина представляло собой вторую часть обвинительной речи, составленную примерно в тех же выражениях.
Бонзы опять посовещались, и в конце концов председатель суда снова приговорил матросов к отсечению головы саблей за жестокое, неслыханное и крайне мерзкое преступление, заключающееся в проникновении в священные покои второй жены первого класса Каилаа.
– Как?! Опять? – проворчал Мандибюль. – Это уж чересчур!
– Подождите! Подождите! – пробормотал переводчик.
Мандарин Нао-чин взял слово для третьей части обвинительной речи, и бонзы после третьего, столь же долгого, как и первые два, совещания приговорили матросов к отсечению головы саблей за жестокое, неслыханное и крайне мерзкое преступление, заключающееся в проникновении в священные покои третьей жены первого класса Митх-та.
– Как?! И еще раз? – вскричал Мандибюль. – До чего же они жестоки, эти азиаты!
За два часа матросы были также приговорены к отсечению головы саблей за проникновение в священные покои четвертой, пятой, шестой и седьмой жен первого класса.
Тут уже Мандибюль отошел от окна и отправился к священным женам, чтобы поинтересоваться, когда у них будет час обеда.
– Приговоренный к семикратному отсечению головы, – бормотал он, – я чувствую, что должен подкрепиться…
И пока он вместе с женами короля наслаждался вторым завтраком, продолжавшие вершить правосудие бонзы приговорили его и его товарищей еще к пяти отсечениям головы саблей. На тринадцатом подобном приговоре уже не сдержавшийся Турнесоль закатил грандиозный скандал, обратившись ко всему двору через окно.
– Достали меня уже эти ваши отсечения голов саблей! – прокричал он. – Попробуйте найти что-нибудь поизощреннее, мы заслуживаем лучшей участи!
Суд тотчас же приговорил его персонально – за серьезные оскорбления его королевского величества – к сажанию на кол, предваряемому тремястами ударами палкой по подошвам ног. После того как толмач перевел ему приговор, Турнесоль с гордым видом удалился, явно оставшись довольным столь лестным отличием.
Прервавшееся в полдень для приема пищи и отдыха судей заседание с той же торжественностью возобновилось в три часа дня. С трех до восьми вечера матросы были приговорены к восемнадцати отрубаниям головы, что вместе с тринадцатью утренними в итоге составило тридцать одно – плюс один персональный приговор для Турнесоля.
Моряки уже ужинали с женами короля, когда судьи объявили заседание закрытым: ни один из матросов даже ухом не повел, лишь Фарандуль и Мандибюль подбежали к окну, чтобы попрощаться с бонзами и пожелать им спокойной ночи.
Вечер в священных покоях прошел в весьма приятной атмосфере. Восемьсот жен короля вернулись к своим милым привычкам: одни баловали себя сладостями и конфитюром, другие под звуки фортепияно и арф исполняли танцы баядерок. Фарандуля и Мандибюля окружил самыми деликатными знаками внимания весь клан жен первого класса: им подавали кушанья и прохладительные напитки, над их головами помахивали огромными опахалами из перьев.
Мандибюль заметно поднял настроение священным женам, организовав гигантскую партию игры в жмурки, продлившуюся до полуночи.
Безбородые рабы пытались выглядеть как можно менее заметными, дабы не вызвать неудовольствия у этих ужасных гостей. Фарандуль был спокоен; баррикады, возведенные у дверей, делали штурм невозможным. Впрочем, эта мера предосторожности была излишней, так как религиозные предписания запрещали кому бы то ни было – естественно, кроме короля, – входить в священные покои под страхом смертной казни.
На следующее утро, в тот же час, что и накануне, прибыли бонзы великой пагоды, министры и семиярусный зонт короля, призванный представлять монарха и председательствовать вместо него.
Прежде чем начать, мандарин полиции напомнил о вынесенном накануне тридцати одном смертном приговоре и поинтересовался, нет ли среди стражников желающих сходить в священные покои и арестовать приговоренных, предупредив правда, что и эти желающие, если таковые найдутся, по возвращении также будут обезглавлены за нарушение религиозных правил.
Ни секунды не колеблясь, весь гвардейский полк ответил на это предложение единодушным молчанием.
Мандарин Нао-чин приступил к своей тридцать второй обвинительной речи. Бонзы посовещались и вынесли тридцать второй обвинительный приговор за преступление, заключающееся в проникновении в священные покои уже тридцать второй по счету жены короля.
Мы не намерены приводить здесь подробный отчет об этом знаменитом процессе: читатели, желающие проследить весь ход прений шаг за шагом, могут ознакомиться в Национальной библиотеке с «Официальной бангкокской газетой», органом сиамского правительства. В ней они найдут сведения о каждом из вопросов, возникавших по ходу процесса, а также обвинительные речи мандарина полиции и выступления в защиту обвиняемых сиамского переводчика.
Приготовления к казни: сабля и кол, простые и не очень (зарисовка британского консула)
Прения без каких-либо перерывов или остановок шли двадцать четыре полных дня. Начиная уже со второго дня короля Сиама представлял на них его зонт, но моряки неоднократно видели монарха прятавшимся в находящихся напротив священных покоев галереях и пытавшимся знаками привлечь к себе внимание какой-нибудь из своих восьмисот жен. Фарандуль был начеку: он строго-настрого запретил дамам общаться с его величеством, дабы склонить короля к компромиссу. Этот несчастный супруг глубоко страдал в своем одиночестве; все его угнетало – белого слона украли, подданные уже начинали роптать, так тут еще и все его восемьсот жен вдруг угодили в плен к жестоким врагам!
Вечером двадцать четвертого дня изнуренный мандарин полиции, после последней обвинительной речи и последнего приговора, подвел итог прений. Некто Фарандуль и Мандибюль, их пятнадцать матросов и сиамский переводчик, восемьсот раз заслуживая смерть каждый, приговаривались к восьмистам отрубаниям головы саблей. Матрос же Турнесоль, помимо этого – за проявленное неуважение к суду и оскорбление его величества короля Сиама, – приговаривался еще и к сажанию на кол, предваряемому тремястами ударами палкой по подошвам ног.
Мандарин закончил – как, впрочем, он это делал и на каждом заседании – тем, что спросил, нет ли желающих сходить и вытащить обвиняемых из священных покоев. Полагаем, нет смысла говорить, что, за исключением одного молодого стражника, которого подтолкнули к суициду муки безответной любви, никто так и не вызвался.
Председатель суда уже собирался объявить заседание закрытым, когда слово взял Фарандуль:
– Благодарю! Восемьсот раз благодарю, достопочтенные бонзы! Не хотел бы злоупотреблять вашим временем, но, прежде чем вас отпустить, я должен сделать одно небольшое замечание. Мы приговорены к восьмистам отрубаниям головы саблей – плюс еще там какая-то ерунда для одного из нас, – тут все ясно-понятно… Но исполнение ваших приговоров сопряжено с кое-как