Но Фарандуль и его матросы превосходно загримировались и теперь действительно походили на индусских факиров. Фарандуль, достопочтенный предводитель труппы, облаченный в лохмотья и увенчанный высоким тюрбаном, носил на шее железный обруч, обвешанный самыми разными предметами – шарами, перьями, кусками мрамора, собранными по всем храмам Индии.
Мандибюль, переодетый sapwallah, то есть заклинателем змей, носил на изрядно потрепанной перевязи, покрывавшей его исполинский торс, небольшую корзину, полную змей – наг и кобр, укус которых считался смертельным.
В бунгало, где они расположились, им пришлось в первый же вечер уделить несколько часов набожной толпе индусов, привлеченных ореолом святости, коим наших героев наделил переводчик. Собравшиеся в центральном дворе матросы принимали все возможные позы факиров, созерцающих бесконечность; одни воздевали руки к небу, другие часами сидели на корточках, – то было утомительно, но необходимо.
Турнесоль и бретонец Трабадек стояли на голове у стены, взирая на присутствующих с видом столь серьезным, что на лицах этих двоих не дергался ни единый мускул. Богатый сиамский вельможа, расспрошенный толпой, ловко пустил слух, что эти два факира живут в этой неудобной позе и даже спят головой вниз вот уже тридцать лет непрерывно.
Лишь прослышав о проводимых в Кифире празднествах, они решились встать на ноги ради путешествия в эти края, хотя и проехали почти полпути головой вниз, в силу чего по вечерам вынуждены были удаляться в свои комнаты ради нескольких часов сна и отдыха.
Тощего Эскубико сиамец выставил перед публикой анахоретом, питающимся, как другие люди, лишь в течение месяца раз в десять лет; по причине путешествия на сей раз он позволил себе удвоить период приема пищи.
Даже англичанину Кирксону, крупному и тучному поедателю бифштексов, пришлось с горем пополам изображать из себя факира-вегетарианца, с детства живущего зарытым в землю в поле близ Калькутты и питающегося лишь теми травами, до которых он мог дотянуться.
Мнимые факиры
Музыкант из труппы баядерок
Разумеется, он тоже, как и другие, покинул свою яму ради участия в кифирских празднествах.
Мандибюлю-sapwallah пришлось при свете факелов выманивать из корзины спящих кобр и наг. В отличие от других заклинателей змей, чтобы разбудить опасных рептилий, миска с молоком ему не понадобилась: без малейших колебаний он запустил в корзину руку и вытащил трех чудесных змей, которыми и потряс над головой.
Круг быстро расширился – никому не хотелось находиться вблизи от рептилий, с коими sapwallah обращался на удивление смело и ловко, без тех мер предосторожности, которые обычно принимают его коллеги по профессии.
Труппа баядерок, также проживавшая в бунгало, смешалась с толпой; ее музыканты, флейтисты и барабанщики, аккомпанировали экзерсисам Мандибюля в своей то монотонной, то неистовой манере.
В конечном счете Мандибюль в порыве воодушевления подбросил змей в воздух, поймал их, обернул вокруг своей шеи и заставил спускаться по его одеждам, появляясь из рукавов; судороги рептилий выдавали их гнев, затаившая дыхание толпа отступала все дальше и дальше, но Мандибюль быстрым движением вернул змей в корзину и снова принял изначальную позу и вид равнодушного к делам мирским факира. Стоит ли говорить, что ужасные кобры и наги были всего лишь имитациями, подаренными Мандибюлю на память одной из обитательниц священных покоев.
Фарандуль, старый седобородый факир, даже не пошевелился, но, так как на него были устремлены все взгляды, он счел момент подходящим для того, чтобы самому выйти на сцену.
– Когда мир умер, – сказал он, – Брахма и Вишну пожелали его воссоздать. Дэвы и асуры перетащили гору Мандара на середину Океана на спине королевы черепах, а затем при помощи Васуки, гигантского змея Вишну, приступили к пахтанию моря. Вскоре воды Океана превратились в молоко, потом – в масло. В конце концов из этого масла родилась луна, улетевшая на небо, словно воздушный шарик, потом – корова Сурабхи, молочный фонтан, конь и слон Индры, Дханвантари и Сура, богиня вина!
Фарандуль умолк. Впрочем, это было все, что он знал по-индийски, – фрагмент теологического трактата, который переводчик заставил его выучить наизусть; окружавшие «факиров» индусы прослушали этот отрывок с почтением и серьезностью.
Тем временем собравшиеся в уголке двора баядерки уже распускали свои ленты; вновь, но теперь в более быстром ритме зазвучали барабаны и флейты, и толпа расступилась, пропуская танцовщиц.
Кружащиеся в свете факелов, зажженных расторопными слугами, эти танцовщицы, казалось, принадлежали скорее к миру грез и фантастических видений, нежели к какому-либо реальному миру.
Длинные ленты, распущенные волосы, блестящие ткани, искрящиеся украшения, умело подведенные огромные глаза – только это и можно было различить в головокружительном хороводе.
Вскоре, однако, темп начал падать, танец сделался более медленным, и присутствующие смогли в должной мере оценить восхитительные костюмы и очаровательные черты баядерок. Мнимый sapwallah Мандибюль едва не утратил всю свою невозмутимость, взволнованно созерцая приму труппы, высокую женщину с пышными формами и томным взглядом.
Стоявшая в кругу баядерок, чуть откинувшись назад, она раскручивала над головой ленту и в этой позе была достойна резца скульптора: с ушей ее свисали крупные кольца, шею ее, над небольшим ярко-красным корсажем, обвивали золотые обручи, в то время как другие такие же обручи украшали ее предплечья и запястья.
Факир Фарандуль и баядерки
Возбужденный и наэлектризованный Мандибюль снова вытащил своих змей и бросился в круг баядерок, чтобы «выступить» среди них, – нечто подобное он когда-то видел в балетном спектакле в Париже. Его антре вызвало у дам восторг, и баядерки возобновили свой быстрый и неритмичный танец вокруг размахивавшего над головой страшными кобрами Мандибюля.
Следующий день после этого, столь удачно проведенного вечера был первым днем кифирских празднеств. Мнимые факиры и сиамский вельможа провели ночь в запиравшемся на засов просторном зале, вдали от любопытных глаз. Их план был вполне определенным: следовало осмотреть окрестности храма Шаттирам, где белый слон был выставлен напоказ для поклонения верующих, дождаться ночи и – не важно как, но выкрасть животное.
Проводник для перемещений по Кифиру нашим друзьям не понадобился. Огромная толпа, заполонившая улицы, плавно текла к храму, у которого должны были пройти первые церемонии и проехать колесница Шаттирама. При появлении факиров толпа почтительно расступилась, и позади них тотчас же образовался кортеж: люди полагали, что святые анахореты увенчают свою преисполненную самоистязаний жизнь высочайшим самоистязанием, с благоговением бросившись под колеса священной колесницы.
На все вопросы любопытствующих наши друзья не изволили отвечать; сиамский господин, ехавший впереди верхом на слоне, напоминал индусам, что достопочтенные факиры поклялись вечно хранить молчание.
Вскоре, сверкая в лучах солнца, взорам факиров открылся большой храм Шаттирам, колоссальная пирамида, заполненная множеством статуй богов, демонов, слонов и священных животных. Вокруг храма уже собралась столь плотная толпа, что лишь спустя три с лишним часа – не без тумаков и ушибов, которые им пришлось терпеливо сносить, – факирам удалось пробраться за ворота. Несколько «черт возьми!» и «акульи кишки!», сорвавшихся с уст Мандибюля и Турнесоля, не самых терпеливых южан, немного удивили всех тех, кто эти возгласы слышал, но, однако же, не возбудили у индусов ни малейших подозрений.
Белый слон был здесь, в храме! Сквозь клубы фимиама Сатюрнен заметил его среди богов и богинь с восемью парами рук. Фарандуль столь хорошо изучил большую фотографию, переданную ему королем Сиама, что узнал священное животное с первого же взгляда. То действительно был он – достаточно было взглянуть на огромные, изогнутые, с трещиной на конце левого бивни, чтобы понять это, – но как выкрасть его посреди этой огромной толпы, как вообще к нему приблизиться?
Скучная жизнь белого слона в пагоде Шаттирама
Фарандуль решил провести этот первый день в храме и попытаться спрятаться там с приближением ночи. Вооруженные непоколебимым терпением, матросы безмолвно расположились как можно ближе к слону на глазах у ни о чем не догадывающихся индусов, продолжая изображать славных факиров.
До полудня все шло хорошо: переводчик удалился, чтобы осведомиться об общем числе закрепленных за храмом жрецов и попытаться завоевать их доверие. Он вернулся в тот самый момент, когда уже начала приходить в движение большая процессия с колесницей. Толпа вокруг наших друзей еще более уплотнилась, окружив факиров знаками величайшего почтения. Прорываясь к ним под вопли верующих, переводчик понял причину этого благоговения.
Фарандуль и его друзья встали у входа в храм ровно в том месте, где должна была выехать роковая колесница. Данное обстоятельство подтвердило в глазах индусов слух о том, что факиры явились в город с намерением броситься под колеса этой громадины, так что вскоре они были окружены самыми истовыми кифирскими фанатиками, действительно настроенными войти в ворота рая столь необычным способом, и другими, желающими просто взглянуть на душеспасительное зрелище сих героических самопожертвований.
Переводчик едва успел пробиться к матросам, дабы предупредить их о том, чего от них ожидает толпа. Фарандуль был начеку: он уже заметил разглагольствующую среди фанатиков и постоянно указывающую на мнимых факиров фигуру, которая казалась не вовсе ему незнакома. То был один из музыкантов труппы баядерок из бунгало. Фарандуль еще накануне задался вопросом, где, черт возьми, он мог его видеть, но так и не вспомнил.
В этот момент оглушительный шум, донесшийся прямо из храма, возвестил о скором выезде колесницы, и позади колоннад, на фоне тысячи скульптур, обрисовались контуры гигантской пирамиды, стоящей на огромных колесах.