омированный искатель сокровищ?
— Типа того…
Хозяин квартиры вдруг сорвался со своего видавшего виды, но не утратившего блеска старинного стула и принялся расхаживать взад-вперед от входа в кухню до единственного в ней окна, мысленно размышляя о чем-то своем, однако это продолжалось совсем не долго — чай наконец заварился.
— Ну-с, начнем-с? — спросил профессор.
— Давайте, — довольно потирая руки, кивнул наш главный герой. — У меня, кстати, еще и пара бубликов есть!
— А может, чего покрепче? — предложил Мыльников.
— Не откажусь, если найдется что-нибудь фирменное, оригинального качества.
— Мне тут одна гражданка пол-литра самогона намедни подогнала. Очень славная штука. В мгновенье ока любого прошибает до самой глубины души — аж пятки потом покрываются!
— Такой метафоры мне еще не приходилось слышать, — признался Ярослав.
— Дарю. На безвозмездной основе. Используйте на здоровье в своих будущих научных изысканиях.
— Премного благодарен… Однако употреблять вовнутрь первач, каким бы качественным он ни был, даже под угрозой расстрела не стану.
— Объяснитесь!
— Однажды переусердствовал с белорусским бим-бером[15], с тех пор больше "ни-ни", даже не прикасаюсь ни к каким крепким самодельным напиткам, — признался Плечов.
— Слабоват ты, стало быть, в этом деле, — неожиданно перешел на "ты" Мыльников. — Слабоват… Вот Фролушкин мог запросто пару литров в одиночку оприходовать. Я свидетель.
Академик почесал нос, видимо, вспоминая былые похождения, и все в том же совершенно несерьезном, шутливом духе продолжил:
— Выпьет — и хоть бы тебе хны. Ни в голове, ни в ногах. Меня уже водит, качает, в сон вовсю тянет, а ему цыган подавай! Медведей. Песни-пляски…
— Когда-нибудь, в следующий раз, и мы оторвемся на полную катушку, — заверил Плечов. — Обязательно… Для этого у меня в загашнике всегда найдется что-нибудь более подходящее для интеллигентных людей.
— И на что вы намекаете?
— Ром, коньяк, какой-нибудь хороший бренди: "Кальвадос", "О-де-ви", "Фрамбуаз".
— Но ведь это — тот самый самогон, только фруктовый, — хитро прищурился Мыльников, тоже, как оказалось, знавший толк в крепких напитках.
— Пожалуй… Но фабричного производства, — не стал упорствовать Яра.
— Что ж… Предложение принимается! Только произойдет сие историческое событие, по всей видимости, не скоро.
— Да. Для начала всем нам надо собраться вместе в Первопрестольной.
— Скажите, а, случайно, не такую ли задачу вы поставили перед дражайшим Николаем Петровичем? Ускорить, так сказать, ваше… наше отбытие в столицу?
— Не будьте столь любопытным и нетерпеливым, дорогой коллега. Сюрприз потому и называется сюрпризом, что происходит внезапно, неожиданно… Р-раз — и ты уже счастлив!
— Что ж… Будем ждать. Будем ждать, — вернулся к привычной лексике академик.
— А знаете, уважаемый Дмитрий Юрьевич, теперь и мне что-то вдруг захотелось немного поковыряться в вашей душе! — покончив с горячим напитком, в привычной шутливо-издевательской манере сообщил о своих ближайших намерениях Ярослав Иванович.
— Всегда пожалуйста! — с некоторым даже воодушевлением откликнулся на его не совсем приличное предложение более опытный коллега-ученый. (Где два философа — там всегда непринужденная творческая дискуссия, порой, увы, плавно переходящая в добрую… драку!)
— Вот, будьте добры, скажите мне, пожалуйста, за что вы так люто ненавидите советскую власть и особенно ее боевой отряд, я имею в виду ЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ? — Плечов отправил в рот — вдогонку за чаем — очередной кусок сахара-рафинада и, как в прицел, уставился в переносицу своего собеседника.
— А что хорошего они мне сделали? — сердито фыркнул тот. — Репрессировали половину знатного мыльниковского рода! Кого расстреляли, кого бросили в темницу, кого заставили уехать. А ведь это наша страна, наша Родина, хоть с большой, хоть с малой буквы. Хотя, по большому счету, мама у нас у всех одна — планета Земля, а мы — гомо сапиенс — ее неразумные дети…[16]
— Не берусь оспаривать…
— На самом деле нет никаких русских, немцев и уж тем более американцев, — распалялся академик (ох, ж эти увлеченные личности!). — Есть люди, считающие себя русскими, немцами, американцами. Лучше всего по этому поводу высказался, как ни странно, товарищ Сталин: "Я русский грузинского происхождения", — хотя в нем разных кровей ого-го сколько намешано.
— Это правда, — опять согласился Ярослав Иванович.
— Вот вам приходилось когда-нибудь сталкиваться с самоназваниями представителей различных национальностей, точнее, с их истолкованием на русском языке?
— Нет. Знаю только, что еврей в переводе с арамейского, на котором разговаривал Иисус Христос, — "человек освобожденный", — вспомнил и озвучил общеизвестный факт секретный сотрудник, поощряя окончательно разошедшегося светоча науки.
— Это так, — кивнул Мыльников. — Но и другие народы недалеко ушли! Например, "ненец" тоже означает "человек". И "ханты" — человек, мужчина (первоначальное значение — "принадлежащий к роду"). Впрочем, зачем ходить за полярный круг? Самоназвание современных немцев "deutsch" происходит от древнегерманского "thiuda" ("люди"); эстонцев — "maarahvas" — "народ (нашей) земли"; чукчи называют себя "луораветланы", "настоящие люди", — точно так же, как и айну (они же айны), коренные жители Сахалина, Кунашира, Итурупа, Хоккайдо, Курильских и прочих наших, а ныне Японских, островов.
— Интересно! — вставил Плечов, который некогда тоже увлекался схожими теориями, но бросил заниматься ими, как и многим другим, так и не достигнув каких-либо выдающихся высот.
А тут — совсем иной пример!
Целеустремленности, упорства, бесконечного самосовершенствования!
И, как итог, блестящей образованности, успеха, которому могут позавидовать многие лауреаты и дипломанты!
— Короче, все люди — русские… — снова попытался продемонстрировать свою осведомленность в предложенной теме наш главный герой.
И опять — мимо. Точнее, вроде в цель. Но — в молоко!
— Где вы это взяли? — вспыхнул, как спичка, Дмитрий Юрьевич. При этом его лицо мгновенно покрылось какими-то пятнами.
— У того же Рыбакова, — признался тайный агент.
— Вот видите. А вы говорите — честный, порядочный… Это же один из главнейших моих тезисов!
— Так он на вас и сослался, — пояснил Ярослав Иванович.
— Да? Вот это правильно… Выходит, молодец Бориска. Герой! А то воруют друг у друга без всякого зазрения совести и не признаются…
(От любви до ненависти, как известно, один лишь шаг; эту истину было легко усвоить, наблюдая за частыми, следующими один за другим, как приливные волны, взрывными изменениями в поведении этого шального, своенравного человека.)
— А вы никогда не задумывались над тем, почему все другие национальности отождествляются с именами существительными, а русские — прилагательное? — слегка успокоившись (впрочем, ненадолго), продолжил взбалмошный, как переборчивая девица, академик.
— Потому что за сим непременно должно следовать слово "люди". Вы это хотите сказать? — стопроцентно попал в точку "дипломированный охотник за сокровищами", как только что охарактеризовал его партнер по философскому диспуту.
— Вот видите, вы все начали схватывать на лету! — наконец-то снизошел до похвалы великий и непостижимый Дмитрий Юрьевич.
— Рад стараться! — с гордым видом объявил Ярослав.
— Для наглядной иллюстрации такого вывода наиболее показателен случай с Николаем Первым, — похлопав любознательного "юношу" по плечу, с чувством и расстановочкой, как на проходной лекции в университете, продолжил Мыльников. — Однажды на придворном балу он спросил маркиза Астольфа де Кюстина, спасавшегося в России от французской революции: "Как вы полагаете, много ли русских в этом зале?" — "Все, кроме меня и иностранных послов, ваше величество!" — без долгих раздумий ляпнул тот. "Ошибаетесь. Вот этот мой приближенный — поляк, вот этот — немец. Вон стоят два генерала — они грузины. Этот придворный — татарин, вот финн, а там — крещеный еврей". — "Тогда где же русские?" — удивленно выпучил зенки маркиз. "А вот все вместе они и есть русские!"
— Гениально! — вырвалось у Плечова. — И как много у вас таких баек?
— Масса! Как говорится, в чемодан не уместятся…
— Так давайте издадим их в форме познавательных историй. Для детей и юношества, а?
— Думаете, позволят? — засомневался Мыльников.
— Еще как!
— Нет, не уверен… Как только увидят мою фамилию, сразу наделают в штаны, — скептически хмыкнул академик.
— А вы — под псевдонимом. Или в соавторстве еще с кем-то, — предложил Ярослав Иванович.
— Например, с вами?
— А что? Неплохая идея! Я ведь на гонорар не претендую. И на славу — тоже.
— Ладно. Поживем — увидим! — отмахнулся "благородный сумасброд". — Завтра не такое расскажу. А сейчас давайте спать. Я, знаете ли, привык ложиться рано. Ибо встаю не позже, чем в шесть утра. А иногда и в пять.
— Меня разбудить не вздумайте! — взмолился Плечов. — Я не самый большой соня, но уж больно давно не отдыхал по-человечески.
— Это как получится… — "успокоил" его хозяин квартиры. — Ваша комната справа. Свежее белье я приготовил.
— И когда только успели?
— Вчера, — рассмеялся Мыльников и спросил: — Постелить или управитесь сами?
— Сам!
— Оно на тумбочке, справа от кровати.
— Вы невероятно любезны. Спасибо!
— Не за что.
— Да… Еще, — уже входя в комнату, где ему предстояло провести ночь, вдруг вспомнил разведчик. — Перечисляя ваши, по мнению некоторых, абсолютно безрассудные идеи, Борис Александрович что-то говорил о русской Скандинавии, подмене государя и каком-то шведском городе, который стоял на том месте, где сегодня находится Ленинград…
— Ниен?
— Вполне возможно.