А один раз ночью, когда бабушка с дедом думали, что я давно сплю, я вышла из своей комнаты. Вообще-то это было строго запрещено, но мне было очень любопытно, что творится в доме, когда все спят. И вот тогда я подслушала, как мой самый строгий в мире дед, который одним взглядом может погрузить весь мир в вечную мерзлоту, ласково тихим-тихим голосом говорит бабушке:
– Лёля, а Лёля, а пошли сегодня на балкон полуношничать.
«Полуношничать»!
Такое слово уютное. Полуношничать. Очевидно, мир начал разваливаться в тот момент, когда люди перестали полуношничать.
Я подглядывала за ними через окно – у нас был балкон на две комнаты. Они стояли и смотрели на речной порт, на баржи, ползущие по ночной Волге, на луну. Два очень старых человека, уже больные своими смертельными болезнями. Они прожили вместе тридцать восемь лет, и прожили по тяжелым армейским законам, но им все еще приятно быть вдвоем. Просто быть. Не обмениваться информацией, не строить планов, не высказывать мнений, не говорить о быте. Такое могут себе позволить только люди, уверенные в том, что в их молчании нет пустоты. Что их друг для друга достаточно. Что паузы существуют не для того, чтобы бросать в них всякий мусор.
Потом они начали дурачиться и хихикать как дети. Как на первом свидании. Он вставал на одно колено и предлагал ей веник из сушеного лаврового листа, они танцевали, спотыкаясь о банки с огурцами, он изображал соседа по даче, который похож на вертикальную бетономешалку. Травили анекдоты, обнимались, тихо пели песни, какую-то, наверное, «надежду, наш компас земной».
«…а помнишь, как Сидоров на своем «москвиче» на спор заехал на крышу гаража…»
«…и тут у них прямо из-под носа сперли цистерну гудрона…»
«…Лёля, а давай посадим на даче крыжовник…»
«…и тут Фима поперся прямо по льду через Волгу… да конечно пьяный, если Фима протрезвеет, разве он справится с реальностью…»
«…да тише ты, ребенка разбудишь»
«…Лёличка, у тебя всегда талия была, куда уж той Гурченко».
Они разговаривали, а я подсматривала и подслушивала. Это была какая-то волшебная, запретная для всех ночь.
Они оба очень рано умерли, один за другим. Мне так и не хватило их, остались только какие-то мелкие обрывки воспоминаний. И в эти обрывки вместилось совсем немного, только то, что действительно важно, – семья, небезразличие, традиции. Запах дома, который любят и берегут. Вечернее лото за чаем. А чай с душицей и зверобоем. Домашнее лечо и банка маринованных маслят. Нераскрытые тайны большого красного ковра.
И осталось вот это балконное воспоминание. Как сквозь плотно закрытую дверь до меня с трудом, но дошел этот свет большой любви. Все-таки успел.
Да иногда и сейчас в тяжелые минуты, когда все перестает получаться и опускаются руки, он все еще долетает ко мне с того балкона.
Последняя ночь колдунаСергей Лукьяненко
Дождливой осенней ночью, когда тучи скрывали луну и звезды, холодные капли барабанили по крышам, а ветер плакал и стонал за окнами, в своей маленькой квартире на последнем этаже высотного дома умирал старый колдун.
Колдуны никогда не умирают днем или в хорошую погоду, о нет! Они всегда умирают в грозу, бурю, снежный буран, в ночь, когда извергаются вулканы или случается землетрясение. Так что этому колдуну еще повезло – шел всего лишь сильный дождь.
А в дождь умирать легко.
Колдун лежал на кровати, застеленной черными шелковыми простынями, и смотрел на свой колдовской стол. Там искрились разноцветными огнями пробирки и реторты, капали из змеевиков тягучие мутные жидкости, в стеклянных плошках росли светящиеся кристаллы… Колдун сморщился и позвал:
– Фрог!
Со старого шкафа, заставленного древними книгами в кожаных переплетах, лениво спустился толстый черный кот. Подошел к кровати, запрыгнул колдуну на грудь. Тот захрипел и махнул рукой, сгоняя кота.
– Звал? – усаживаясь в ногах, спросил кот.
Говорить умеют почти все коты на свете. Но немногие их понимают. Колдун – понимал.
– Я умираю, – сказал колдун.
– Знаю, – ответил кот равнодушно. – И ради этого ты меня пригласил?
– Скажи, что со мной будет?
Фрог прищурился и посмотрел куда-то над головой колдуна. Как известно, все коты умеют видеть будущее.
– Ты умрешь на рассвете, когда далеко за тучами встанет солнце. Тебе будет так же больно, как той женщине, что ты проклял. И так же страшно, как тому мужчине, на которого ты навел порчу. Когда ты станешь задыхаться, я сяду тебе на горло, поглажу твои пересохшие губы своей бархатной лапкой, поймаю твой последний выдох – и отнесу своему хозяину. Так было задумано, так есть и так будет.
Колдун покачал головой.
– Я проклял женщину, которая утопила своего ребенка. Я навел порчу на мужчину, из-за которого она это сделала.
– Какая разница? – заявил кот. – Ты колдун. Ты заключил договор с тем, кому я служу. О нет-нет, не хочу иметь с ним ничего общего! Но девять жизней – это девять жизней. Их приходится отрабатывать…
Красный язычок мелькнул между острыми зубками – Фрог на мягких лапках пошел к изголовью кровати.
– Хочешь, колдун, я помогу тебе? Мои лапки могут быть очень сильными, а твое дыхание такое слабое…
Колдун поднял правую руку – из пальца выскочила злая синяя искра и ужалила кота в нос. Тот с возмущенным мявом соскочил с кровати и взвился на шкаф.
– Не спеши, – тяжело вымолвил старик. – У меня есть еще время… до восхода солнца. И у меня есть последняя ночь колдуна.
– Глупые, наивные, постыдные надежды, – фыркнул со шкафа кот, сверкая глазами. – «Если в ночь своей смерти колдун найдет невинную душу, которую терзает горе, и сможет прогнать это горе без остатка – он будет прощен».
– Да, – сказал колдун, садясь на кровати. – Ты кот колдуна, ты знаешь.
– Где ты найдешь в этом городе невинную душу? – спросил кот. – А знаешь ли ты, что ты должен развеять горе, не причинив зла никому…
– Знаю, – пробормотал колдун.
– Никому, кроме самого себя, – закончил кот.
Глаза колдуна потемнели.
– Эй, кот! Еще вчера этого дополнения не было и в помине!
– Я кот колдуна – и я произнес эти слова, – изрек Фрог. – Извини. Ничего личного. Но девять жизней – это все-таки девять жизней.
Старик ничего не ответил. С трудом поднялся и пошел к своему столу, где над спиртовкой в колбе толстого мутного стекла кипела и пузырилась черная вязкая жижа. Минуту колдун смотрел на нее, потом снял колбу с огня и одним глотком выпил последнюю в мире кровь дракона. В глазах его заплясало пламя, плечи расправились, он вздохнул полной грудью и перестал опираться на стол. Даже кровь дракона не могла отвратить его смерть – но хотя бы он умрет не беспомощным.
– Эй, кот… где кристалл?
Кот следил за ним со шкафа и молчал.
Колдун сам нашел магический кристалл – на кухне, спрятанный среди коробок с овсяной кашей и банок с рыбными консервами. Вернулся в комнату, освещенную привычным светом ламп в кроваво-красных абажурах. Водрузил кристалл на стол – и вгляделся в него.
У злых колдунов магический кристалл черный или красный. У тех, что считают себя добрыми, – прозрачный или белый.
А этот кристалл был грязно-серым. Под взглядом колдуна он засветился, изнутри проступили картинки – мутные, нечеткие.
Колдун смотрел в кристалл. И видел, как ворочаются без сна в своих постелях люди – обиженные и мечтающие обидеть, преданые и собирающиеся предать, униженные и готовящиеся унижать. Горе терзало многих, но чтобы прогнать его – колдуну пришлось бы причинить еще большее зло.
– Зачем ты тратишь последнюю ночь своей жизни на глупости? – удивился кот. – Когда настанет моя последняя ночь, я пойду к самой красивой кошке…
Колдун засмеялся и прикрыл кристалл рукой – будто опасался, что кот сумеет там что-нибудь разглядеть. Из своей кроваво-красной мантии он выдернул длинную нитку, от валяющегося на столе засохшего апельсина оторвал кусочек оранжевой корки. Желтый листок бумаги, зеленый побег от растущего в горшке цветка, голубая стеклянная пробка, закрывавшая колбу, капля синей жидкости из пробирки, фиолетовый порошок из склянки. Колдун смешал все это в своей ладони – и, не колеблясь, поднес ладонь к огню. Очень многие заклинания требуют боли.
Колдун давно уже боли не боялся. Ни своей, ни чужой. Он стоял у стола, держал руку над огнем – пока семицветное сияние не запылало в ладони. А потом бросил его через всю комнату, через стекло, через ночь – куда-то далеко-далеко и высоко-высоко.
– Ну-ну, – скептически обронил кот. – Ты хороший колдун. Но туда тебе не войти – даже по Радуге.
Колдун потрогал радужный мостик. Тот пружинил и пах медом. Тогда старик осторожно забрался на радугу и пошел вверх, сквозь стену, ночь и дождь.
– Ну-ну, – повторил кот. Свернулся клубочком, так, чтобы наружу смотрел один глаз, и стал ждать.
А колдун шел по мосту. Идти было тяжело, он быстро промок. Далеко внизу горели редкие огоньки в городских высотках, но вскоре их скрыли тучи. Молнии били вокруг, оглушительно грохотал гром. Радужный мост дрожал и изгибался, будто хотел сбросить колдуна вниз.
Он шел.
Потом гром стал греметь все тише и тише, все дальше и дальше. Молнии слабыми искрами мельтешили внизу. Откуда-то сверху полился солнечный свет – и колдун опустил лицо.
А мост уперся в Радугу – и растворился в ней.
Колдун осторожно вышел на Радугу. Казалось, она занимала небо от края и до края. Только выше было еще что-то, но колдун предусмотрительно не поднимал глаз. Он осмотрелся – очень, очень осторожно.
Если бы не Радуга под ногами, он бы подумал, что стоит в лесу. Высокая зеленая трава, тенистые деревья, журчащие ручьи… Пахло медом и свежей водой. Колдун сел под деревом и стал ждать.
Откуда-то из кустов выбежал большой черный пес. Замер, удивленный. Подошел к старику, лизнул его руку. Колдун потрепал пса за уши. Тот еще раз лизнул его – и убежал.
Колдун ждал.
Прошел, может быть, целый час. Послышался шум, частое дыхание – и к колдуну бросился маленький рыжий пес.