Путешествуя по Италии с Росселлини, я лучше узнал жизнь и понял, до какой степени фашистский режим морочил нам голову. По-настоящему ужасы войны проступали в провинции, а не в столице. Там меня поразил несокрушимый оптимизм настрадавшихся людей, которые активно возрождали нормальную жизнь. Роберто Росселлини был харизматической личностью и, работая с ним, я понял, что делать фильмы – это как раз то, чего я хочу, а он укреплял во мне веру, что мне по плечу постичь эту форму искусства.
Я отлично помню тот момент, который стал решающим в моей карьере, во всей моей жизни. Росселлини работал в небольшой темной комнате, внимательно вглядываясь в экран монитора. Он не слышал, как я вошел. Он весь жил в фильме. Кинообразы молча возникали на экране, поскольку звук был отключен. Как прекрасно, подумал я, видеть свой фильм без звука, когда все сводится только к изобразительному ряду. Росселлини почувствовал мое присутствие и, не говоря ни слова, кивком подозвал меня, приглашая приблизиться и разделить с ним эти минуты. Думаю, что это был как раз тот волшебный момент, который определил всю мою дальнейшую жизнь…
Рассказывая о годах войны, когда Рим был оккупирован гитлеровскими войсками, Феллини поведал, как однажды возле площади Испании он попал в облаву. Некоторые из проверяющих были немцы. Их знания итальянского хватало только на то, чтобы попросить предъявить документы и бумаги об отсрочке от воинской повинности. Не успел я опомниться, как уже сидел в грузовике с другими молодыми итальянцами, – путь к отступлению был отрезан. Я понимал: действовать надо немедленно, но как?
Я заметил стоящего поодаль на улице немецкого офицера. В руках он держал сверток с кексом-панеттоне из кондитерской на виа делла Кроче, которая была лучшей в Риме. Выпрыгнув из тронувшегося грузовика, я бросился к немцу, крича во все горло: “Фриц! Фриц!” – а подбежав, сжал в объятиях, словно тот был мой любимый брат или хороший знакомый. Грузовик продолжал ехать, и меня не пристрелили – так крепко я сжимал немца в объятиях.
Офицер был так удивлен, что даже выронил кекс. Я поднял его и вручил немцу. Он заговорил со мной на немецком, но я не понял ни слова. Почему я назвал его «Фриц»? А в то время я знал только два немецких имени: Фриц и Адольф, со смехом сообщил Феллини.
Но о своей работе в кино он говорил серьезно. Не могу представить, чтобы я мог работать, рассказывал режиссер, не находясь в благожелательном расположении духа и в окружении единомышленников. Мне неуютно работать в одиночестве и жизненно необходимо любить людей, с которыми сотрудничаю. Временами, однако, удается ладить и с неприятными мне людьми, но в этом случае они должны быть сильными личностями. Любые подлинные отношения лучше, чем никакие. В конце концов, я по своей природе человек из цирка, и, следовательно, мне необходима маленькая семья. Нам нужна атмосфера одобрения и сочувствия, и еще нам надо верить в себя и в то, что мы хотим создать. Обстановка съемок очень сближает, и творческий коллектив быстро становится единой семьей.
Когда есть подходящая команда, мне тут же становится легко, я ощущаю себя Христофором Колумбом, отправляющимся со своим экипажем открывать Новый Свет. Иногда моя команда нуждается в одобрении, а иногда приходится прибегать чуть ли не к силе, чтобы заставить их продолжать путешествие…
Конечно, беря интервью у Феллини, никак нельзя было избежать вопроса о Джульетте Мазине – его верной спутнице жизни и любимой актрисе фильмов знаменитого мастера мирового кинематографа. Я познакомился с ней, рассказал маэстро, в 1943 году – тогда она получила роль Поллины в радиосериале, который писал я. Ее голос я услышал прежде, чем познакомился с ней.
Все было просто. Я позвонил ей и пригласил на обед. Выбрал для этого очень хороший ресторан – для меня, то был акт уважения. Позже Джульетта рассказывала, что была очень удивлена – ее, студентку Римского университета, до этого приглашали только в кафе. Она призналась, что даже захватила с собой немного денег – на случай, если мне их не хватит, чтобы оплатить счет. Она вела себя очень деликатно, говорила, что совсем не голодна, и пыталась заказать самые дешевые блюда. Я даже был несколько разочарован: ведь это означало, что и я не могу заказать себе те шикарные блюда, которые намеревался отведать. Разве я имею право на дорогие блюда в то время, как она заказала себе только дешевые? Я давно мечтал посетить этот ресторан. В конечном итоге мы поженились.
Рассказал Феллини и еще один забавный эпизод, связанный с Джульеттой. Произошло это на улицу, где у нее вырвали сумку воришки, проезжавшие на мотоцикле. Увидев полицейского, режиссер, рассказал, что случилось. Он тоже был на мотоцикле, однако и не подумал преследовать воришек.
– У моей жены украли сумку, – сказал Феллини, пораженный его безучастностью.
– А что я могу сделать? – отозвался он без всякого интереса. – Знаете, сколько сумочек воруют в Риме каждый день?
Возвращаясь на следующий день домой, рассказывал Феллини, я заметил у подъезда какого-то типа, прислонившись к стене, он делал вид, будто читает газету.
– Федерико, – произнес он. – Я слышал, у Джульетты пропала сумка. – Вы хотите вернуть ее?
Я сказал, что хотим.
– Тогда дайте мне номер вашего телефона.
Но мне очень хотелось, чтобы Джульетте вернули сумку. И я дал номер телефона. На следующий день нам позвонили. Мужской голос попросил Джульетту. Она взяла трубку. Незнакомец сказал, что один парень принес для нее сверток в бар в Трастевере. Я поехал в означенный бар, и там бармен вручил мне украденную сумку. Я предложил ему денег, но он отказался. Джульетта была рада. Ничего не пропало. А на следующий день она получила письмо. В конверте лежала короткая записка: “Прости нас, Джельсомина”…
Мне всегда немного сложно говорить о Джульетте, как об актрисе, говорил Феллини. Ведь наши жизни переплелись очень давно.
Она не только вдохновила меня на создание фильмов “Дорога” и “Ночи Кабирии”, но и всегда оставалась в моей жизни маленькой доброй феей. Она стала звездой всей моей жизни.
Задавал я Феллини еще и другие вопросы, касающиеся того, что происходило тогда в Италии, и даже стараясь, добиться от него ответа на вопрос, как он относится к нашей стране, чтобы было вполне в духе интервью советских журналистов в те годы. Но Феллини был тертый калач, и отвечал на такие вопросы уклончиво или отделывался шутками.
В заключение я спросил его, каков распорядок на сегодняшний день у такого выдающегося мастера кино, как он (интервью я брал у него утром). В ответ на такой, не вполне тактичный вопрос Феллини произнес также шутливо: «Через час у меня важная встреча с папой Римским, а потому последует пауза для интенсивного занятий сексом!». Но все-таки на прощанье подарил мне свою фотографию с автографом, которая до сих пор стоит у меня на столе.
«Инфьората» в Дженцано
Впервые я увидел итальянский народный праздник в Ферраре. Город встретил меня звоном колоколов и мерным грохотом барабанов. По широкой улице от вокзала ко двору герцогов Эсте, правивших Феррарой во времена Возрождения, медленно двигалась длинная процессия людей, одетых в старинные костюмы. По двое или по трое в ряд, торжественно и гордо шли люди разных возрастов: дети, юноши, старики. На них были бархатные камзолы, узкие, в обтяжку рейтузы, широкие плащи, разноцветные, сдвинутые набекрень береты.
Мужчины несли тяжелые алебарды, на кожаных поясах у них висели мечи и шпаги. На женщинах были нарядные платья, большие старинные медальоны и ювелирные цепочки из драгоценных металлов. Было заметно, что вся эта «амуниция» – не дешевые костюмы из атласа, которые шьют на скорую руку для карнавала, а подлинная одежда предков, которую достали для этого случая из бабушкиных сундуков. Лица людей были строги, даже суровы. Никто не улыбался. Даже симпатичные детские мордашки были серьезны: ведь ребята чрезвычайно гордились своим участием в этой торжественной процессии. Если бы не вереницы автомобилей у тротуаров и не современные товары за витринами магазинов и лавок, то можно было бы подумать, что я неожиданно очутился в XV веке.
И костюмы подлинные, и шпаги настоящие, из музеев, и по улице шли не актеры, а потомки гордых жителей Феррары, населявших этот город в далеком прошлом. А прошлое у Феррары богатое и славное. В этом городе провел свои последние годы Людовико Ариосто, памятник которому высится на площади перед герцогским дворцом. Здесь, в Ферраре, он написал своего «Неистового Роланда». В муниципальной библиотеке в стеклянном сосуде со спиртом хранится сердце великого итальянского поэта Винченцо Монти, а в местном университете получили дипломы Коперник и Парацельс.
Каждый год в начале июня жители Феррары надевают старинные костюмы, мужчины берут алебарды и шпаги своих предков и выходят на улицы города, чтобы принять участие в «палио» – старинном празднике-состязании. По традиции жители каждого района, который по-итальянски называется «контрада», собираются отдельно, строятся в колонну, поднимают флаги и штандарты с эмблемами контрады и медленно, под мерный рокот барабанов движутся к герцогскому дворцу.
Колонны контрад собираются на площади возле дворца, где на специальной трибуне их ждет «правитель» Феррары – один из потомков герцогов Эсте. Он одет в старинный костюм, украшенный атрибутами герцогской власти – массивной золотой цепью, извлеченной то ли из музея, то ли из домашней шкатулки. Тут же и городские власти – мэр Феррары и члены муниципального совета, все тоже в старинных одеяниях. Пестрые колонны контрад торжественно шествуют мимо трибун с криками: «Эсте вива!» Герцог сдержанно и торжественно отвечает: «Пополо ностро ди Феррара, контрада ди Сан-Джованни – вива!» («Народу нашей Феррары, контраде Сан-Джованни – слава!»). Грохочут барабаны. Ликует толпа зрителей.
Время от времени из рядов процессии выходят «сбанди-ератори» – стройные юноши с флагами в руках. Они обертывают полотнище флага вокруг древка, а потом изо всей силы подбрасывают его высоко вверх. Флаг описывает в воздухе несколько кругов, разворачивается и падает вниз, а «сбанди-ераторе» ловко ловит его у самой земли. Задача состоит в том, чтобы подбросить флаг как можно выше и поймать его за самый кончик древка,