Я бывал в домах самых богатых и влиятельных греков. Не потому, конечно, что их я интересовал сам по себе. Всем было любопытно пообщаться с приезжим из СССР, таких редких тогда в Греции. «Человек из СССР» был как бы «изюминкой» на званных вечерах в лучших домах Афин, которой хозяева потчевали своих гостей. Скромное обаяние «великого и могучего Союза» распространялось и на мою скромную персону. Увы, после краха СССР ситуация, конечно, изменилась. А, кроме того, в Грецию хлынул густой и разношерстный поток людей из республик бывшего Союза.
Курица не птица, Греция не заграница
Во времена СССР далекая заграница казалась строителям «зрелого социализма» чем-то загадочно-запретным, и, одновременно, необычайно заманчивым. Она тянула к себе, как тянет нас все таинственное и непонятное. Несмотря на назойливую пропаганду, согласно которой трудящиеся на капиталистическом Западе непрерывно подвергаются «безжалостной эксплуатации» и поголовно «живут в нищете», советские люди, особенно после того, как появилось телевидение и стали показывать западные фильмы, не могли не заметить, что люди в этом «обществе Желтого Дьявола» живут вовсе не так уж плохо. Ездят на машинах, ходят отнюдь не в ватниках, проживают в хороших отдельных квартирах или даже в отдельных домах со всеми удобствами. Упоминания про «удобства» немаловажно, потому что и наши селяне тоже жили и живут в «отдельных домах», однако по нужде, как и триста лет назад, ходили и ходят во двор и о никаких таких ваннах или теплых туалетах в сельской местности на огромных российских просторах не могут и мечтать.
Впервые в своей жизни я увидел иностранцев «живьем» в Ленинграде. Нас, баскетболистов детской спортивной школы Василеостровского района, попросили сыграть с командой моряков какого-то американского судна, которое зашло в питерский порт. Наверное, попросили именно мальчишек, чтобы не допускать встречи опасных американцев с нашими взрослыми игроками, которые могли бы ненароком вступить с ними в «идеологически вредный» контакт. Помню, как поразили нас тогда невиданные яркие куртки американцев и их необыкновенные синие штаны, которые, как мы потом узнали, называются «джинсами». После матча мы долго бродили вокруг баскетбольной площадки, собирая выброшенные моряками яркие обертки от жевательной резинки, которой тоже не было тогда в СССР. На глянцевых бумажках красовалась гордая надпись маленькими черными буковками: «Made in USA».
Был разгар «холодной войны» и газеты писали, что Соединенные Штаты грозят нам атомной бомбой и новая война, «готовящаяся американским империализмом», вот-вот может вспыхнуть.
Однако яркие фантики с аккуратными буковками «Made in USA» и невиданные штаны-джинсы все равно притягивали, как магнит. Уже тогда мы знали, что заграницей есть и другие заманчивые вещи. Когда жили на сборах, то на старом патефоне крутили по вечерам в общей палате пластинки с рок-н-роллом, изготовленные какими-то умельцами самодельным способом из старых пленок от рентгеновских фотоснимков. На этих пластинках, если посмотреть на свет, были видны кости грудной клетки.
Впрочем, дело тут было, наверное, не только в том, что СССР отгородился от всего остального мира «железным занавесом», а потому все иностранное воспринималось как диковинка. В царской России никакого «занавеса» не было, а все иностранное все равно почему-то ценилось выше, чем свое, отечественное. Невольно вспоминается забавный диалог между русским поручиком Пироговым и немецким мастеровым Шиллером из повести Гоголя «Невский проспект:
Я за шпоры не могу взять меньше пятнадцати рублей, – произнес он (т. е. Шиллер).
Зачем же так дорого? – ласково сказал Пирогов.
Немецкая работа, – хладнокровно произнес Шиллер, поглаживая подбородок. – Русский возьмется сделать за два рубля.
Поручик Пирогов эти пятнадцать рублей заплатил, полагая, что русский, хотя и возьмет меньше, но и сделает хуже. Хотя на самом деле, конечно, все это, конечно, не так. Русский и в самом деле мог сделать за два рубля, но нисколько не хуже немца. Тот же самый изумительный город Петербург построили вовсе не немцы, а русские. Просто мы, русские, не привыкли ценить, и до сих пор не ценим самих себя. А про своих гениев часто вообще мало что знаем. Кто, например, знает, что когда на улицах Парижа появились первые электрические лампочки, то сами французы называли их «Jabloch-koff» по имени славного русского изобретателя Яблочкова? А кто создал знаменитые французские духи «Шанель № 5»? Русский химик-эмигрант Веригин. А в гордых своей техникой США, русские гении Сикорский и Зворыкин построили первый вертолет и сделали первый в мире телевизор. А про то, что греки почитают святым простого солдата петровского войска Иоанна Русского, я узнал уже только в Афинах.
Простого человека больше всего удивляют простые вещи, которые он раньше никогда не видел. Вот потому нас и поразили так фантики от невиданной никогда жвачки, джинсы и жестяные банки из-под «Кока-Колы», которой тоже тогда не было в СССР. Хотя вокруг планеты уже летал первый советский спутник. Когда же «хомо совьетикус» впервые попадал за границу, то его больше всего поражали три вещи: обилие кругом рекламы, множество автомобилей и, конечно, переполненные продуктами магазины. Сейчас в Москве уже больше машин, чем в Афинах или Риме и автомобильные пробки в «часы пик» куда безнадежней, но во времена СССР улицы советских городов были девственно пусты. Когда я вернулся домой из Африки и купил себе на чеки Внешпосылторга (ввозить в СССР валюту тогда запрещалось под угрозой расстрела) «Запорожец», то мое «транспортное средство», как мы его в шутку называли, стояло в гордом одиночестве одно на всей очень длинной улице Плеханова, как называлась тогда в Ленинграде нынешняя Казанская.
Нас, уже побывавших в Италии, Афины в этом смысле совсем не удивили. Наоборот, они показались куда больше похожими на Советский Союз, чем совершенно ни на кого не похожий Рим. Народ в центре Афин, особенно в районе площади Омония, был одет, примерно, так же, как и в Москве. Некоторые вывески писались также, как и по-русски. Например, «Кафе «Метропол» – только без мягкого знака на конце. Автомобили, также как и в Москве, не пропускали пешеходов на перекрестках. В Италии, стоит прохожему вступить на проезжую часть улицы, как все машины тут же останавливаются, независимо от того, какой свет горит у светофора. Да и сами пешеходы в Афинах, так же как и в Москве, переходили (и до сих пор переходят) улицу не по «зебре» а там, где им вздумается. Говорят, что только в двух столицах Европы автомобилисты не пропускают пешеходов и переходят улицу на красный свет: в Москве и в Афинах. Вот оно – единство характеров двух православных народов! Наверное, именно поэтому русские чувствуют себя на афинских улицах, как у себя дома. Так же, как и у нас, каждый ездит, как ему вздумается, и никого не пропускает. А если зайти в греческую церковь, то разницы вообще не будет никакой. Недаром Пушкин сказал: «Греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер».
Оказавшись в Греции, я сразу стал думать о том, как бы попасть на Афон. Оказалось, что это – далеко, на севере Греции. Расстояние, примерно, такое же, как от Москвы до Петербурга. Для поездки туда надо получить специальное разрешение. Иностранным журналистам его выдавали в Министерстве иностранных дел, в специальном отделе, который занимается делами церкви. Я опасался, что бюрократическая волокита будет долгой, но мне выдали это разрешение достаточно легко. Наверное, понравилось, что журналист, приехавший из СССР, первом делом захотел посетить знаменитую «Монашескую республику». Впрочем, разрешение для посещения Афона надо испрашивать всем без исключения, а не только тем, кто приезжал из-за «железного занавеса». Тамошние монастыри пользуются особым статусом. А, кроме того, власти ограничивают наплыв посетителей, чтобы не нарушать уединенный образ монашеской жизни.
Сейчас это выглядит просто: ну, что особенного? Взял себе журналист, да и поехал на Афон! Но в советские времена для корреспондента государственного агентства ТАСС это было необычайным поступком. Ведь тогда в нашей стране, хотя церкви уже больше не взрывали, все, что связано с религией и эмигрантами, находилось под подозрением и осуждалось властями. Эмигранты считались «отщепенцами», а служители культа «мракобесами». При входе в музей, который советские власти устроили в Казанском соборе Петербурга, было написано: «Религия – опиум для народа». Впрочем, простой народ всегда думал на этот счет иначе. По свидетельству В. Шкловского, Горький однажды поспорил с одним крупным коммунистом по вопросу: понятно ли для народа выражение: «религия – опиум для народа». Решили спросить красноармейца – караульного.
Что такое опиум?
Знаю, – ответил красноармеец, – это лекарство…
Потому как ни боролись в СССР с религией, ничего из этого не вышло. Кончилось все тем, что у нас теперь уже сам президент прилюдно крестит лоб, а бывшие члены Политбюро стоят на Пасху в церкви со свечками в руках.
Я не оформлял поездку на Афон, как служебную командировку, потому что расходы на нее в тассовской бухгалтерии мне все равно бы не утвердили. Помню в Риме, меня предупредил коллега, когда мы однажды гуляли с ним по «Вечному городу»: «По этой улице никогда не ходи!»
Почему? – удивился я.
Тут находится эмигрантский магазин русской книги. Если увидят из посольства, отправят домой в 24 часа!
Ну, в 24 часа, может, и не выслали, но если бы на таможне, заметили в багаже книгу Солженицына или Роя Медведева, вполне могли бы и посадить. А с работы бы в «идеологическом учреждении» выгнали бы, это уж точно! Это сейчас посольские работники хвастаются тем, что крестились на Афоне, и расхватывают на распродажах в Русском доме в Аргируполи книги эмигрантских изданий, а в советские времена об этом и подумать было нельзя. Впрочем, шел уже конец 1980-х, во всю кипела коварная горбачевская «перестройка», и идеологическая монолитность режима давала все более заметные трещины. Помню, съездив к матери в Ленинград, я купил там значок, на котором было написано «Петербург», нацепил себе на пиджак, а потом, забыв снять, явился в таком виде в посольство.