Ты это чего? – выпучил на меня глаза «советник по партии». – Какой такой Петербург?
Откуда он мог тогда знать, что уже очень скоро «город великого Ленина» будет снова называться Санкт-Петербургом? Не знал этого бедный чиновник, не сумел во время «перестроиться», за что, конечно, и поплатился потом карьерой. Как, впрочем, поплатились и многие другие.
Ну, а я, никому ничего не сказав, сел в машину и отправился на север Греции, в Салоники. А на самом деле, на полуостров Халкидики, где расположена единственная в мире православная монашеская республика, которую называют Святой горой Афон.
Путешествие в прошлое
Добирался я до Афона по греческим меркам довольно долго. Сначала на машине до Салоник – по хорошему шоссе около 700 километров – на севере Греции. Но в городе останавливаться не стал, проехал мимо и, – прямиком, – на Урануполи, что уже на полуострове Халкидики. Там дорога была совсем другая – узкая, по горам, вдоль крутых обрывов. Уже смеркалось, ехать ночью по опасной горной дороге – приятного мало. Пришлось заночевать в какой-то маленькой гостинице. Она оказалось совершенно пустой и мне даже показалось, что хозяева удивились, что к ним вдруг, на ночь глядя, явился постоялец.
Все в этой гостинице было новенькое, чистое. Хозяин, пожилой грек, потом рассказал, что много лет работал, «как лошадь», в Германии. Но вот вернулся в свою дорогую «патриду» (на родину) и на «германские» сбережения построил гостиницу.
Но почему здесь? В таком безлюдном месте?
Да тут, неподалеку, я родился…
Рассеянные по миру греки – а их за рубежами Эллады около 10 миллионов – заработав деньги, возвращаются потом на родину. Строят дома, покупают гостиницы, таверны и доживают свой век в родных пенатах. Переночевав, рано утром я снова тронулся в путь и через пару часов был уже в Урануполи – небольшом городке на берегу моря. Оттуда на Афон добраться можно уже только на корабле. Других путей в этот заповедный край нет до сих пор. В крохотном порту я купил в кассе билет и поднялся на борт обшарпанного пароходика, но зато с гордым названием «Святой Лаврентий». Долгожданное путешествие в прошлое началось…
Первое, что бросилось в глаза, – среди пассажиров не было ни одной женщины. На туго набитых мешках и корзинах сидели одни монахи в черных, потрепанных рясах и таких же черных шапочках-скуфейках, да несколько паломников с толстыми дорожными палками и рюкзаками. Женщин на Афон не пускают уже около тысячи лет. Было всего лишь два случая в истории, когда это незыблемое правило нарушалось: во времена турецкого нашествия на север Греции, а также в период недавней войны, когда женщины и дети спасались в лесах Айон Орос, как называют Афон греки. Во все остальные времена запрет соблюдался строго. На Святой горе нет даже животных «женского пола» – ни коров, ни коз. Только свободные птицы, не ведающие границ, нарушают вековой запрет.
Был, правда, один случай, когда запрет пытались нарушить уже совсем недавно. О нем мне рассказали на Афоне. Как-то к Айон-Орос подошла богатая яхта. С ее борта в воду прыгнула блондинка и поплыла к берегу. Подвыпившая компания на борту приветствовала нарушительницу радостными криками. Вот она вышла на пляж, весело помахал приятелям на яхте рукой, и поплыла обратно. Компания радостно загоготала. Однако вдруг радость сменилась тревогой, а потом ужасом. Вода возле пловчихи забурлила и окрасилась в красный цвет. Оказалось, что нарушительницу векового запрета разорвала неизвестно откуда взявшаяся акула. До этого в этих водах никто акул не встречал…
Из географического справочника можно узнать, что полуостров, где расположена единственная в мире православная «монашеская республика», сравнительно невелик – 30 километров в длину и 12 – в ширину. Высота горы Афон – на ней, кстати, никто не живет, – достигает двух тысяч метров, и снег на ее вершине лежит до самого начала лета. Древние греки называли этот полуостров Акте. Название, как гласит легенда, связано с мифологическим Антеем. Во время битвы между богами и гигантами он будто бы швырнул в Посейдона огромный камень, который упал у моря, и теперь он называется горой Афон. По легенде более позднего времени, личный архитектор Александра Македонского намеревался высечь из этой скалы гигантскую скульптуру завоевателя, в одной руке которого должен был находиться город с его жителями, а из другой – извергаться бурный поток. Александру Македонскому этот проект не понравился, и он приказал оставить гору в покое.
Стуча стареньким дизелем, пароход плетется вдоль берега мелководьем. Я стою у борта, жадно всматриваясь в крутые берега. В лицо бьет тугой морской ветер. Вот и сбылась мечта идиота! Все во мне дрожит от восторга – скоро, очень скоро я увижу давно забытый в СССР уголок «Святой Руси», чудом сохранившийся далеко от Родины русский монастырь! Все, что вижу, старательно записываю в дорожный блокнот, ведь я – первый советский журналист, который едет в прежде запретное для всех приезжих из СССР место.
Мимо тянутся обрывистые берега, напоминающие природную крепость. Вот почему в этом районе не могли разгуляться пираты, безжалостно грабившие прибрежные города. Из густых зарослей выплывает полуразвалившийся домик. Наверное, это – пристань Камина. Здесь, как я знаю из описаний, уже начинаются земли, принадлежащие русскому монастырю Святого Пантелеймона. Некогда сюда свозили выращенные русскими монахами виноград, пшеницу, маслины. Теперь пристань заброшена. Через несколько километров появляются колокольня, купола соборов, несколько каменных зданий, еще одна пристань. Тоскливо сжимается сердце: купола почернели, пустыми глазницами зияют окна зданий, ни одной души на причале. Город мертвых.
Русский скит Фиваиды, – задумчиво поясняет стоящий рядом у борта греческий паломник.
Скит давно заброшен. Жившие в нем два монаха умерли лет 40 лет назад. А ведь в этих местах целебный воздух. Раньше сюда приезжали лечиться легочные больные. Кстати, Святой Пантелеймон, именем которого назван русский монастырь, прославился именно как целитель и врачеватель. Недаром на иконах его изображают юношей, который держит в одной руке ковчежец, а в другой – ложечку для лекарств. «Если у тебя болит душа или тело, подойди ко мне с верой и любовью, я зачерпну для тебя из моего ковчежца доброго снадобья».
А вот и порт Дафни. Впрочем, «порт» – это слишком сильно сказано. Несколько облупленных домишек, деревянный навес, криво прибитая доска с надписью «Телонио» (таможня). Здесь каждого приезжего, а особенно отъезжающих, тщательно обыскивают – предосторожность далеко не лишняя, учитывая, что сокровища многих монастырей практически не охраняются. Прошу читателей учесть, что в первый раз я побывал на Афоне в 1988 году, и с тех пор там многое изменилось. Однако, мои первые впечатления относятся именно к тому времени.
Сойдя на берег, оглядываюсь по сторонам. Около допотопного автобуса – толпа в черных рясах – приехавшие со мной монахи уже с шумом и гамом лезут в его единственную дверь. Мешки святые отцы забрасывают прямо в открытые окна. Так у нас штурмовали поезда во времена Гражданской войны. Я тоже собираюсь садиться вместе с ними, но тут, поднимая тучу пыли, подкатывает видавший виды «Уазик». Из него неторопливо выходят трое загорелых, бородатых мужчин в рясах, перепоясанных веревками.
Здравствуйте, – степенно произносит один по-русски. – Отец Николай сообщил нам о вашем прибытии.
Отец Николай – это антипросоп, представитель монастыря Св. Пантелеймона в киноте – органе монашеского самоуправления, который выдает разрешения на въезд на Афон. Мы садимся на машину – подарок монахам от московской патриархии – и отправляемся в путь. За рулем – отец Амфилохий, молодой монах с волосами, заплетенными косичкой. Рядом – чернобородый богатырь, отец Виталий, а на заднем сиденье – брат Филарет. Монахи дружелюбно улыбаются – они рады приезжему с далекой родины. В те годы приезжие из СССР были очень редкими гостями на Афоне, а потому каждого встречали с почтением и заботой.
Узкая каменистая дорога петляет по горным склонам. То и дело попадаются столетние дубы и огромные, в два обхвата платаны. «Уазик» надсадно ревет мотором – ям и колдобин столько, что непонятно, как мы вообще движемся вперед и не свалились еще с крутого откоса.
Монастырь русский, значит, и дорога, как в России! – шутит отец Виталий, обеими руками держась за поручень, чтобы не выбить головой лобовое стекло на повороте.
Вон в том дупле, – указывает на громадный дуб брат Филарет, – тридцать лет жил отшельник.
А где он теперь?
Дак помер давно…
Машина въезжает в дремучий лес, и вдруг – впереди на дороге – куча обглоданных костей.
Это наш мул. Его недавно волки съели, – поясняет отец Виталий.
Все его хозяин напророчил, – с недовольным видом добавляет отец Филарет. – Муляшка заупрямился и не захотел идти домой, а тот возьми и скажи в сердцах: «Чтоб тебя волки съели!» А на другой день, глядь, они его и впрямь съели!
Среди деревьев снова блеснуло море, и «Уазик» выкатился на тенистую площадку, окруженную плотной стеной стройных кипарисов. На деревянной лавочке возле изъеденных временем дубовых ворот в высокой кирпичной стене застыл, опершись на посох, древний старец. Легкий ветерок шевелил его серебристые волосы.
Это и есть русский монастырь Св. Пантелеймона. Тихо вокруг. Негромко щебечут птицы, а с моря доносится мелодичный плеск волн. На нас старец не обратил никакого внимания, даже не пошевелился.
Отец Антоний, – с почтением пояснил один из монахов. – Пребывает в размышлении… Ему скоро 90 стукнет.
Мы вступили во внутренний двор монастыря, где поджидал архимандрит Иеремия, или, как его тут называют, отец игумен, настоятель монашеской обители, избираемый пожизненно. Загорелое морщинистое лицо, длинная седая борода, ясный взгляд – совсем как у святых старцев на картинах Васнецова или Нестерова.
Добро пожаловать в монастырь Святого Великомученника Пантелеймона! – несколько церемонно провозглашает он, с любопытством оглядывая меня живыми, внимательными глазами.