елей картин. Вот парадоксы судьбы. Его прежний начальник, один из послов Канады в Москве, которого «обслуживал» Георгий Дионисович, написал много лет спустя книгу «Моя жизнь с Костакисом»! Кстати, многие дипломаты, которым коллекционер щедро дарил картины, потом благодаря этому разбогатели.
Я пришел в дом Костакиса в Афинах, когда его хозяин уже был стар и тяжело болен. Он жил вместе с семьей на открытой всем ветрам окраине Афин. Ходить Костакис уже почти не мог, а потому принимал гостя, лежа на диване. Надо сказать, что я был первым советским журналистом, который посетил этого уже забытого в СССР «московского грека». Ведь в те времена все уехавшие из Советского Союза (даже человек с греческим паспортом!) именовались «отщепенцами» и не могли упоминаться в советской печати. Никто не ходил к старому москвичу и из советского посольства в Афинах, его имя было окружено неким табу.
О Костакисе ходили разные слухи. То, как о легендарном коллекционере, то, как о «ловком мошеннике», который будто бы выменивал у нищих художников ценные картины «за бутылку водки». Словом, оказалось, что я был первым.
Нина, – обратился старый коллекционер к своей жене, как только я уселся на стул, – а принеси-ка нам водочки!
А то, греки все кругом, – пожаловался мне московский грек, доставая дрожащими пальцами запретную для него сигаретку, – выпить тут не с кем!
За границей москвич Костакис стал богатым человеком. Но ему, как воздуха, не хватало московских ночных посиделок на кухне, разговоров «по душам» с приятелями за «водочкой» или «чайком». Я приходил к нему несколько раз и все записывали, записывал. Потом привел к нему наших телевизионщиков и известного искусствоведа Савву Ямщикова, которые сделали о нем большую передачу для нашего телевидения. А моя статья о Костакисе появилась в «Советской культуре». Имя гениального коллекционера стало возвращаться из забвения.
Итак, Костакис родился в Москве. Как он сам рассказывал, это было необыкновенное время. Магазины Торгсина ломились от сокровищ, конфискованных у безжалостно истребленных «эксплуататоров». Для того чтобы цены были «доступны трудящимся», все стоило необыкновенно дешево. Но, конечно, нищие советские трудящиеся ничего не покупали. Русские сокровища скупали иностранные дипломаты и технические специалисты из-за бугра, которые потом вывозили их из СССР вагонами.
У Костакиса был талант. Нет, даже гений. Чутье, природное чувство прекрасного, которое позволило ему угадать то, чего не понимали другие. Сам он рассказывал об этом так.
– Еще мальчиком отец водил меня в церковь Николая Салунского, которую потом разрушили. Парчовые одежды священников, таинственное мерцание икон в золотых окладах, вся эта необыкновенная красота поразили меня. Мне тоже захотелось быть ко всему этому причастным…
Костакис начал собирать сначала полотна старых голландцев. Зарплату в посольстве он получал небольшую, но зато в долларах, что тогда в СССР было делом совершенно необыкновенным.
Однако, – рассказывал он, – все это меня не удовлетворяло. Картинки голландцев были какие-то темные, мрачные. К тому же, этим занимались и другие, а я искал что-то новое…
И вот однажды Костакис пришел в один дом, где впервые увидел полотна художников советского авангарда. Кажется, это были картины Любови Поповой. Яркие краски, необычные формы поразили молодого грека.
Я их тут же купил, принес к себе домой и повесил на стену. И тут мне показалось, что стены моей комнаты раздвинулись, в них ворвался свежий воздух. И душа моя затрепетала… С тех пор я решил, что буду собирать только авангард!
Как одержимый, носился грек по Москве, всюду выискивая полотна авангардистов. А их тогда в СССР, где Сталин уже прочно закрутил гайки, не признавали. Художники бедствовали, голодали, их картины никому не были нужны. Гениальный Филонов вообще умер от голода. Костакис находил картины в пыльных чуланах, на чердаках. Однажды он обнаружил одно полотно на даче, где им было заколочено окно в сарае. Хозяин дачи отказался от денег, а попросил взамен кусок фанеры, чтобы было чем закрыть окно. «Кому нужна эта мазня?» – удивился он.
Однако Костакис никого не слушал, а собирал и собирал. Когда не было денег, чтобы купить понравившееся ему полотно, приходил домой, молча открывал шкаф и продавал шубу жены. А однажды продал даже семейный автомобиль. Художникам он помогал, как мог. Анатолий Зверев долго жил у него на даче. Этот непризнанный в СССР гений был нищим, много пил. Но когда протрезвлялся, брал в руки ведро с краской, макал в нее… веник и рисовал необычайные полотна.
– Каждое его прикосновение к полотну драгоценно, – говорил в восхищении от Зверева Костакис. – Пикассо, как рисовальщик, по сравнению со Зверевым – полное г…но!
Однако маститые московские коллекционеры смеялись над Костакисом, называя его между собой «грек-чудак», которые собирает никому не нужный «хлам». Не признавали тогда авангард и лучшие западные искусствоведы. А про советское Министерство культуры и говорить нечего. Для сидящих в нем бюрократов существовал один только социалистический реализм. Однако шли годы, и отношение к советскому авангарду на Западе вдруг стало резко меняться. В Министерство культуры СССР начали приходить запросы из крупнейших музеев мира с просьбой прислать на выставку картину то одного, то другого авангардиста, предлагая за это крупные деньги. Ее кидались искать, и оказывалась, что эта картина – у грека Костакиса!
В его необыкновенном собрании скопилось уже свыше пять тысяч полотен Кандинского, Малевича, Шагала, Филонова, Юнона, Родченко и других гениев авангарда, которые стоят теперь миллионы. Картины висели на всех стенах и даже на потолке.
– Картины висели даже в спальной, – вспоминает дочь Костакиса Алики, – я просыпалась и видела над собой огромного Ленина с картины Родченко.
На проспекте Вернадского Костакис купил большую по тем временам кооперативную квартиру, которая превратилась в неофициальный музей. А когда авангард стал уже модным течением, то туда началось настоящее паломничество. К Костакису вереницей шли директора западных музеев, видные критики, академики, многие мировые знаменитости, как например, Дэвид Рокфеллер. Однако советские власти и Министерство культуры по-прежнему не признавали гениального коллекционера-грека. Мало того, столпотворение на проспекте Вернадского привлекло внимание «компетентных органов». Около дома стали дежурить черные «Волги» с молчаливыми людьми в штатском, неизвестные подожгли его дачу в Баковке. В огне погибло много ценнейших полотен.
И тогда Костакис решил уехать. Однако в те времена это было нелегко даже человеку с греческим паспортом. Он писал письма Брежневу, но ответа не получил. Обратился к Андропову, который сам слыл любителем живописи. Теперь уже известно, что решение о том, чтобы «выпустить Костакиса», принималось на уровне Политбюро.
Накануне отъезда он безвозмездно передал Третьяковке 80 процентов своей знаменитой коллекции (а ведь он все мог вывезти потихоньку в дипломатическом багаже!). Причем, отбор делали сами эксперты музея и Министерства культуры. Оставшееся ему разрешили увезти с собой в Грецию, как «не имеющее художественной ценности». Сейчас эта часть коллекции находится в Музее современного искусства в Салониках и является его гордостью.
Костакис рассказал мне о своей жизни многие необыкновенные вещи. Как, например, он ездил в Котлас к своему брату, который сидел там в сталинском концлагере и «доходил» от голода. Проехал без разрешения через всю страну, да еще сумел увидеть брата и передать ему деньги и продукты!
Эх, всюду люди в России! – с ностальгией вспоминал в Афинах старый коллекционер. – Познакомился я там с охранником. Рассказал ему о брате, выпили мы с ним водочки. Вот он меня к нему и провел!
Другой брат Георгия Дионисовича, красавец Спирос, был чемпионом СССР по мотогонкам. Он погиб в дорожной катастрофе, которую, как считает коллекционер, подстроило НКВД. Чемпионом СССР должен был быть не грек, а русский, представитель общества «Динамо», которое тогда «курировало» НКВД. Пытались убить и самого Костакиса. Его травили в больнице, откуда он еле выбрался. Встреченный им много лет спустя сосед по койке признался, что в палату приходили агенты НКВД и требовали от него следить за Костакисом.
Однако коллекционер не обрел в Греции счастья. Он не мог жить без «своих детей», как он называл оставленные в СССР полотна. Не смог он заниматься своим любимым делом – собирательством. Тогда, в возрасте 60 лет Костакис сам взял в руки кисть и начал писать картины. На них – русские пейзажи, занесенные снегом деревни, мрачный концлагерь в Котласе, который он нарисовал по памяти, фантастическое пестрое «кладбище авангардистов». Говорят, что директора лучших европейских музеев предлагали за эти картины уже самого Костакиса большие деньги, но он не стал их продавать.
Вкус и чутье у него были необыкновенные. Однажды он гостил во Франции у Марка Шагала. Вдруг знаменитый художник протянул ему большую стопку своих рисунков: «Георгий, посмотри!» Костакис их внимательно посмотрел, а потом нерешительно сказал: «Знаешь, Марк, по-моему, вот эти три – не твои… Может, фалыпаки?».
– Слушай, Вава! – закричал жене в восторге от его необыкновенной проницательности Шагал, который решил испытать коллекционера. – Он угадал! Угадал! Это – и в самом деле фалыпаки!
Похоронили гениального коллекционера, который спас и сохранил целое направление русской живописи, на Первом афинском кладбище. Тихо, по семейному. На похороны не пришел никто ни из российского посольства, не приехал ни один представитель из Москвы. Великие заслуги грека перед русской культурой признали позднее. Осенью 2003 года в Третьяковской галерее в Москве состоялся торжественный вечер, посвященный 90-летию Костакиса. А сейчас готовятся отметить его 100-летие.
Тайны масонов
Как-то вечером я шел по центральному проспекту Афин Панепестимиу, рассеянно разглядывая витрины магазинов. Внимание невольно привлекали груды золотых украшений за стеклами ювелирных лавок, кричащие о доступной лишь немногим жизни, полной роскоши и удовольствий. Около одной из таких витрин я остановился: на подушечках из алого бархата была аккуратно разложена большая коллекция мужских перстней. Однако не обычных массивных колец из дутого золота с печатками, которые охотно одевает на толстый мизинец неожиданно разбогатевший строительный подрядчик или преуспевающий купчик средней руки. На украшенных мерцающими сапфирами, рубинами и изумрудами кольцах были искусно вырезаны таинственные знаки: циркуль с наугольником, мастерок, человеческий глаз в треугольнике, череп и скрещенные кости…