Над холодной землей густыми волнами перекатывался белый туман. Он точно молоком залил притихший темный лес, заполнил лога и овраги.
Вершины деревьев то погружались в туман, то появлялись снова.
Утренний холод и сырость проникали в пещеру. Ребята беспокойно ворочались во сне; наконец Карик не выдержал и вскочил. Дрожа от холода, он с недоумением посмотрел на покатые стены. Они были серебристо-белые, точно покрытые инеем. Карик протер руками сонные глаза и зябко поежился:
— Бр-р-р, холодно!
На полу, у самых ног Карика, лежала, свернувшись в комочек, Валя. Она подтянула колени почти к самому подбородку, а голову закрыла руками. Во сне она тихонько стонала и всхлипывала.
Карик запрыгал на одном месте, стараясь согреться, потом побежал вдоль стены в конец коридора.
Ему стало как будто немного теплее.
Он повернул обратно и с разбегу перекувырнулся через голову — один раз, другой, третий…
— Что? Что такое? — закричала Валя, которую он нечаянно задел. — Уже нападают?
Валя вскочила. Ничего не понимая, она смотрела на Карика заспанными, испуганными глазами.
— Чего ты? — удивился Карик. — Это ж я! Очнись!.. Да ты, видно, совсем замерзла!.. Синяя вся!.. Ну-ка, давай бороться! Сразу согреешься!.. Начали!
Он подскочил к Вале и принялся тормошить ее.
— Отстань! — кричала Валя.
Она оттолкнула Карика, но он подскочил снова, закружил, завертел ее и вместе с ней свалился на мягкий, пушистый пол.
Валя захныкала:
— Уйди! К тебе не лезут и ты не лезь!
— Эх, ты, улитка-недотрога! — сказал Карик. — Я же согреть тебя хочу!
— А я спать хочу! — пробурчала Валя и опять улеглась.
— Ну и спи! — рассердился Карик.
За стенами кто-то возился, стучал, кашлял и вдруг громко, весело запел:
— Где обедал, воробей?
— В зоопарке, у зверей.
Пообедал у лисицы,
У моржа попил водицы.
Ребята узнали голос профессора.
— Вот видишь, — сказал Карик, — все уже встали, а ты еще валяешься.
Он подбежал к выходу из пещеры и крикнул:
— Иван Гермогенович, где вы?
— Здесь, здесь! Вставайте, ребята! Завтрак готов! Яичница на столе! — кричал Иван Гермогенович.
— Яичница?
Ребята быстро откинули ветки и сучья, которыми был завален ход в дом ручейника, и выбрались на свежий воздух.
— Что это, Карик? Где это мы? — зашептала Валя, крепко сжимая руку брата.
В воздухе плавали целые тучи блестящих пузырьков. Пузырьки кружились, сталкивались, медленно опускались вниз и снова взлетали вверх. Ни земли, ни неба, ни леса не было видно.
Одни пузырьки.
— Иван Гермогенович, что такое? Что это кружится? — крикнул Карик.
— Туман! — услышали ребята голос профессора.
Профессор был где-то поблизости, совсем рядом, но ребята не видели его.
В воздухе плавали целые тучи блестящих пузырьков.
— Разве туман такой бывает? — недоверчиво спросила Валя.
— Да, Валек, это туман! Такой он бывает под микроскопом.
Голос профессора звучал глухо, как будто доносился из глубокой ямы.
Ребята протянули руки к пузырькам, пытаясь поймать их, но пузырьки лопались, растекались холодной водой по пальцам.
— Где же вы там застряли? — крикнул из гущи тумана Иван Гермогенович. — Посмотрите, что я вам тут приготовил.
Карик и Валя, осторожно ступая, двинулись на голос профессора.
Лишь только они прошли несколько шагов, как вдали, в тумане, заблестел синий огонек. Неужели профессор развел костер?
— Сюда! Сюда! — глухо кричал профессор. — Идите, ребята, скорее, пока я не съел всю яичницу!
Карик и Валя прибавили шагу. И вдруг услышали веселый треск сучьев.
Впереди, разбрасывая тучи пузырьков, плясало пламя костра. Высокий столб огня поднимался до самых вершин черного, мокрого леса. У костра на корточках сидел Иван Гермогенович. Толстой палкой он ворошил корчившийся на огне хворост.
— Ура! Костер! Костер! — закричали ребята и, размахивая руками, кинулись вперед.
Они подбежали к огню и принялись отплясывать какой-то дикий танец.
— Тише, тише! — останавливал ребят Иван Гермогенович. — Так вы мне всю посуду перебьете! Садитесь-ка лучше да поешьте!
Он поставил перед Кариком и Валей, прямо на землю, огромную белую посудину с неровными краями; она была наполнена доверху дымящейся яичницей.
Не ожидая второго приглашения, ребята с жадностью набросились на яичницу.
Обжигаясь и дуя изо всех сил на пальцы, они глотали кусок за куском. Валя вся раскраснелась. У Карика покрылся потом нос. И только один Иван Гермогенович ел не спеша, орудуя точно ложкой сложенным лепестком.
Ребята не съели еще и половины яичницы, как почувствовали, что сыты по горло.
— Ну, — сказал Иван Гермогенович, вытирая клочком лепестка бороду, — вы теперь, надеюсь, сыты?
— Еще как! — засмеялся Карик. — У меня даже как будто живот перекосился набок!
— А ты, Валя?
— И у меня перекосился!
— Ну вот и хорошо! — улыбнулся Иван Гермогенович. — Я очень рад, что вам так понравилась яичница!
— А из чего вы ее состряпали? — спросила Валя.
— Ясно, из чего делают яичницу! Из яиц! — перебил ее Карик. — Это-то просто! А вот как вы костер разожгли? Где спички достали? И потом меня очень интересует: почему это огонь столбом стоит и почему он зеленый?
Профессор поправил палкой сучья в костре и весело подмигнул ребятам:
— Вы думаете, я ночью бездельничал? Ничего подобного! Во сне я был страшно занят: ел ветчину, пироги с капустой, печеные яблоки, а проснулся голодный, как волк. Ну, я вскочил и побежал искать что-нибудь съедобное. Однако отойти далеко от нашей квартиры я побоялся. Видите, какой туман стоит. За два шага ничего не видно. Заблудишься, чего доброго, или свалишься в какую-нибудь пропасть. Что делать? Ждать рассвета? Итти на-авось? Подумал я, подумал и решил развести костер. К счастью, еще вчера вечером я нашел в лесу два кремешка. Они-то и выручили меня. Набрал я сухих веток, сложил их в кучу и принялся работать…
— Как доисторический человек? — прошептала Валя.
— Вот именно! — улыбнулся Иван Гермогенович. — Ну, скажу я вам, это была нелегкая работа! И помучился же я, пока мне удалось высечь искру… Теперь только я понял, что нашим допотопным предкам жилось совсем невесело.
— А почему все-таки огонь зеленый? — спросил Карик.
— Почему? Да потому, что это горит газ. Обыкновенный торфяной газ — метан, который во многих местах выбивается из-под земли. Мне повезло. Я случайно развел костер в таком месте, где под землей скопилось много этого газа… А уж яичница сама пришла на костер!
Валя так и ахнула.
— Сама пришла?
Профессор посмотрел на нее, прищурился и сказал:
— Как только костер разгорелся, рядом со мной кто-то начал шуметь, возиться, и вдруг сильный ветер свалил меня с ног. Что-то загудело, завыло, и я увидел у себя над головой огромную птицу. Должно быть, огонь спугнул ее с гнезда. Когда же птица улетела, я принялся разыскивать ее гнездо и скоро нашел его. Из этого-то гнезда я и добыл нам на завтрак одно яйцо. По всем признакам, это — яйцо малиновки, белое с крапинками. Вы когда-нибудь видели яйца малиновки? Они чуть побольше крупной горошины. Но мне пришлось с ним изрядно повозиться. Я катил его перед собой как бочку и по дороге от гнезда до костра отдыхал, наверно, раз десять. Но еще труднее было разбить его скорлупу. Целый час, кажется, я долбил ее камнем. Наконец все-таки разбил и чуть-было не утонул в белке… Хорошо еще, что успел отскочить, в сторону…
Профессор посмеиваясь поглядел на ребят.
— Ну, а все остальное — просто. Белок вылился сам, а желток я поджарил на скорлупе как на сковородке.
Карик наклонился к Вале и что-то сказал ей на ухо. Валя одобрительно кивнула головой:
— Обязательно скажи!
Карик встал, одернул на себе незабудковую рубашку, вытянул руки по швам и с торжественным видом отрапортовал:
— От имени двух пионеров Фрунзенского отряда благодарю за сытный завтрак и за костер!
Профессор поклонился и шутливо ответил:
— Надеюсь быть полезным и в будущем!
Он подкинул в костер новую охапку сучьев и, погладив бороду, сказал:
— А в сущности, друзья мои, можно неплохо существовать и в этом мире лилипутов. Подождите, поживем, привыкнем немного и устроимся поуютнее.
— Разве вы думаете, что мы уже не вернемся домой и останемся такими, как сейчас? — спросил с тревогой в голосе Карик.
— Ну, этого-то я не думаю, — ответил Иван Гермогенович, — однако мы должны быть готовы к самому худшему. Наш маяк может повалить буря, кто-нибудь может его выдернуть и унести… Мало ли что на свете бывает…
— И что же тогда?
— Да ничего особенного. Будем жить травяными Робинзонами. Кстати, друзья мои, наше положение куда лучше, чем у настоящего Робинзона. Ему нужно было целое хозяйство завести, а у нас все под рукой. Молоко, яйца, мед, душистый нектар, ягоды, мясо… Лето мы проживем без забот. А на зиму насушим черники, земляники, грибов; запасемся медом, вареньем, хлебом…
— Хлебом?
— Ну да! Мы посадим одно только зерно, и нам хватит урожая на всю зиму.
— Но откуда же мясо мы возьмем?
— Мы будем есть насекомых!
— Насекомых? Разве их едят?
— Представьте себе… Даже в большом мире и там едят очень многих насекомых… Вот саранча, например. Ее едят и жареную, и копченую, и сушеную, и соленую, и маринованую. Когда у арабского калифа Омар-Бен-эль-Коталя спросили, что он думает о саранче, калиф ответил: «Я желал бы иметь полную корзину этого добра, уж я бы поработал зубами»… В старые времена, когда саранча налетала целыми тучами на арабские земли, в Багдаде даже падали цены на мясо… Между прочим, из саранчи приготовляют муку и пекут на масле превосходные лепешки.
— Фу, гадость! — с отвращением плюнула Валя.
— Ну, вот уж и гадость, — засмеялся Иван Гермогенович, — просто непривычная для тебя пища — и только. Едим же мы омаров, креветок, крабов и даже раков, которые питаются падалью. Едим да еще похваливаем. А вот арабы смотрят на тех, кто ест крабов и раков, с отвращением. Кроме саранчи, люди едят и других насекомых. В Мексике, например, многие туземцы собирают яйца полосатого плавунчика — клопа. Эти яйца — мексиканцы называют их «готль» — считаются самым лакомым блюдом. Неплоха, по мнению знатоков, и цикада. Та самая цикада, которую поэт древней Греции Анакреон воспел в своей оде.