Карик взял его и, стараясь держать подальше от себя, чтобы не запачкаться, побежал к реке. Он вошел по колени в воду и опустил находку профессора в реку.
Вода замутилась. Грязь таяла, как кусок масла на сковороде. И вот что-то белое блеснуло под слоем грязи. Карик стал соскабливать грязь рукой и вдруг нащупал какую-то тонкую ручку.
— Кажется, и в самом деле корзина, — удивился Карик и принялся смывать грязь еще старательнее.
Сильные струи воды начисто смыли грязь, и в руках Карика оказалась корзинка необыкновенной красоты.
Он поднял ее за ручку, поднес к самым глазам и минуту стоял, рассматривая узорчатые решетки, которые, казалось, были выточены из слоновой кости.
— Ну как? Хороша корзинка? — услышал Карик за своей спиной голос профессора.
— Прямо, как будто из кружев сплетена, — ответил Карик, любуясь корзинкой, — кто ж ее такую сделал?
— Об этом после, — сказал профессор, — а сейчас прополощи вот эти еще.
Иван Гермогенович бросил на землю два тяжелых шара грязи и пошел обратно к разрытым кучам.
Карик принялся за работу.
Он старательно отмывал грязь с необыкновенных корзиночек и расставлял их на берегу рядышком, а профессор подносил все новые и новые.
Одна корзиночка была удивительнее другой.
Тонкие серебряные стрелы переплетались в узорчатые решетки. На решетках лежали щиты, пробитые стрелами и украшенные звездами, листьями, венками. Можно было подумать, что эти маленькие корзиночки сделаны руками искусного мастера.
Одна корзиночка даже напоминала чем-то маленький дворец с ажурными башенками, со стрельчатыми окнами. Серебряные решетки поднимались вокруг дворца, точно стены. На этих стенах красовались цветы, оленьи рога и звезды. А другие и вовсе не были похожи на корзинки. Но Карик их не бросал, а ставил рядом с корзиночками.
Это были сплетенные из серебристой кости блюда, вазы, шлемы, шары, звезды, кубки, короны.
— И все разные! — удивлялся Карик.
— Да, — сказал профессор, — они очень разнообразны. Можно изучать их всю жизнь, и все же каждый день ты будешь открывать все новые и новые формы этих растений.
— Что? — быстро повернулся к профессору Карик, — вы сказали, это растение?
— Да, это одноклеточная водоросль. Диатомея. Вернее — оболочка растения. В этих красивых корзиночках-оболочках живет простая водоросль — диатомея. Вот в этой, — поднял профессор круглую корзиночку, — живет диатомея гелиопельта, в этих треугольных — трицератея, в этой ромбовидной — навикула. То, что ты держишь в руках, — сейчас это только скелеты диатомей. Сами водоросли погибли. Но их твердая оболочка осталась. Пройдут еще десятки и сотни лет, а эти удивительные корзиночки будут лежать, не рассыпаюсь от времени.
— Ого, — сказал Карик, — они действительно очень крепкие. Смотрите, никак не сломать.
Профессор усмехнулся.
— Потому что оболочка диатомей построена из кремнезема. А это очень крепкий материал.
— Вы сказали, что это водоросль. Значит, они в воде живут. Так как же они…
— Как очутились на земле — ты хочешь спросить? Очень просто. Очевидно, их выбросило на берег наводнением или бурей. А может быть, очень давно здесь было озеро, которое диатомеи засыпали сверху донизу.
— Такие-то маленькие? Как же они могут засыпать озеро?
— Да, они малы, но зато их очень много. Они, как пыль в широком солнечном луче, носятся в толще воды.
«Миллиарды миллиардов. Их жизнь коротка. Они родятся и, прожив несколько часов, умирают. И день и ночь на дно морей, озер и рек падает, не прекращаясь, дождь мертвецов.
Их трупы ложатся на дно. На трупы падают новые трупы. Слой за слоем, все выше и выше поднимаются миллиарды диатомовых трупов, и вот проходят тысячи лет. Диатомеи поднимаются со дна реки островами, отмелями. Река разделяется на рукава, на дельты. Меняется и русло реки. Изменяется ее география. Огромные озера медленно умирают под слоем трупов диатомовых. Превращаются в болота. Исчезают с географических карт.
Недалеко от Ленинграда находится крепость Кронштадт. 30 километров надо ехать до него по „Маркизовой луже“. Но через две с половиной тысячи лет из Ленинграда в Кронштадт можно будет пройти, не замочив ног. Трупы диатомовых покроют „Маркизову лужу“ плотным и крепким грунтом.
Как видишь, эти крошки незаметно для человека меняют и самый вид земли».
«Ну, а сейчас оболочки диатомей получат новое назначение. Выбирай-ка для своих колобков кошелки».
Карик наполнил две корзиночки колобками и пошел следом, за профессором.
Путешественники вернулись в энотеровую рощу. Они положили корзинки под деревом и растянулись в прохладной тени. Закинув руки за головы, они лежали, негромко разговаривая, но скоро оба стали зевать.
— Поспим, — предложил профессор.
— Спите, — сказал Карик, — а я постерегу вас.
Профессор заснул.
Карик лежал рядом с профессором и, слушая мерное дыхание Ивана Гермогеновича, думал о том, как обрадуется мама, когда он и Валя придут домой и как она будет ахать, когда он, Карик, станет рассказывать ей про это удивительное путешествие.
Глаза Карика слипались.
Он повернулся набок и заснул так же крепко, как и профессор.
Сквозь сон они слышали какой-то неясный шум и чьи-то тихие шаги, как будто к ним подкрадывался дикий зверь. Потом все стихло. И вдруг самый настоящий человеческий голос закричал громко:
— Ах, вот вы где? А это что же такое?
Иван Гермогенович и Карик открыли глаза.
Глава XV
Перед профессором и Кариком стояла Валя.
Живая, настоящая Валя.
В руках она держала корзиночку-диатомею, внимательно рассматривая ее серебристые узоры. Она то подносила корзиночку к самым глазам, то поднимала высоко над головой и рассматривала ее, прищурив один глаз.
— Глядите, граждане! — засмеялся Карик. — Перед вами продолжение фильма «Девушка с Камчатки». Пропавшая девушка таинственно появляется на западном побережье.
А профессор ничего не сказал. Он крепко прижал Валю к себе и молча гладил ее по голове.
Валя вывернулась из рук профессора и, протягивая ему корзинку-диатомею, спросила:
— Неужели сами сделали? Из чего это? И чем это так вкусно пахнет? Ее можно есть?
— Корзиночку нельзя, но булки, которые лежат в корзинке, можно есть, — сказал профессор.
— Тебе сколько? Две? Три? — спросил Карик, доставая колобки из корзиночки.
— Пять! Мне — пять! — быстро сказала Валя.
Профессор и Карик засмеялись.
— Вот это называется проголодалась! — сказал Карик.
— Ничего, ничего! Пусть ест как следует. Да и мы с тобой закусим заодно. Хочешь?
— Это можно! — согласился Карик.
Путешественники сели в тени развесистого дерева.
Профессор поставил против Карика и Вали по корзиночке колобков и широким гостеприимным жестом пригласил ребят к скромному ужину.
Валя откусила кусочек колобка, пожевала его и сказала:
— Очень вкусно! — и принялась уплетать колобки за обе щеки.
Профессор и Карик посматривали, улыбаясь, на Валю.
Карик подмигнул Ивану Гермогеновичу и с самым невинным видом спросил:
— А это правда, что в Москве жил человек, у которого был аппетит слона?
— Не слышал, — сказал профессор.
— А я слышал. Говорят, он съедал десять тарелок супа.
— И я съела бы! — сказала Валя, запихивая в рот большой кусок колобка.
Карик подтолкнул профессора локтем.
— А на второе — пятнадцать отбивных котлет.
— И я могу пятнадцать! — сказала Валя.
— И, наконец, после обеда он съедал двадцать компотов! — продолжал Карик.
— А я хоть тридцать!
Карик отодвинул от себя корзинку и вытер пальцы о лепесток.
— А потом этот человек подвязывал салфетку на грудь и говорил: «Ну, кажется, я заморил червячка, теперь, пожалуй, можно приступить к настоящему обеду!»
— И я…
Валя протянула руку к восьмому колобку, но, дотронувшись до него, подумала немного и тяжело вздохнула.
— Нет, — сказала она, — я уже по-настоящему пообедала. Больше не хочу.
— Ну, а теперь, — сказал Иван Гермогенович, — рассказывай, как ты ухитрилась попасть в цветок энотеры.
— А мы вас искали, искали с Кариком… Правда, Карик?
Карик кивнул головой.
— Я ходила, ходила и вдруг захотела есть, а в лесу пахнет как в кондитерской. Полезу, думаю, на дерево. И полезла. А там ка-ак захлопнется и не пускает. Кричала, кричала, даже у самой уши заболели.
— И плакала, наверное?
— Немножко… А потом заснула да так крепко, что даже ничего во сне не видела. А потом, слышу, кричат: «Валя, Валя!» Я хочу проснуться, но никак не могу!
— Ну, все хорошо, что хорошо кончается! — сказал Иван Гермогенович. — А чтобы нам снова не потерять друг друга, — дайте мне слово, что вы больше не отойдете от меня ни на шаг!
— Честное пионерское! — сказал Карик.
— Честное под салютом! — подняла руку Валя.
— Тогда — в поход! — весело сказал профессор. — В поход, друзья мои, в поход!
Путешественники забрали корзинки с колобками и пошли вдоль реки.
К ночи они добрались до больших холмов. Здесь в какой-то норке они переночевали, а утром, закусив душистыми колобками, двинулись снова в путь.
Так шли они несколько дней, ночуя в цветах, в раковинах, в пустых осиных гнездах и под камнями — в мрачных, сырых берлогах. Питались они нектаром, пчелиным медом, яйцами бабочек, зеленым молоком.
В долине Трех Рек профессору удалось убить малиновку. Путешественники ели три дня жареную и копченую дичь и, наверное, им хватило бы мяса еще на две недели, но дорогой на них напали жуки-кожееды, отняли всю провизию и чуть не искалечили профессора.
С каждым днем они подходили все ближе и ближе к озеру, на другой стороне которого стоял шест-маяк.
По расчету профессора, они должны были прийти к озеру через два дня, за один день переплыть его, а там уж совсем недалеко и до маяка.
— Примерно, через две недели мы уже будем дома! — уверял профессор ребят.