— А я и не знала, что комаров называют дергунами.
— Нет, — сказал Иван Гермогенович, — так называют только один вид комаров. У других комаров — другие названия.
— Как? — удивился Карик. — Разве комары бывают разные? Я думал, все комары на один лад.
— О нет, их сотни видов. В одном только нашем районе есть комары-дергуны, комары-толкунчики, бородатые комарики, комары-долгоносики, малярийные комары, комары перистоусые, комары земноводные, комары обыкновенные. У нас есть даже снежный комарик.
— Белый?
— Нет! Снежным он называется потому, что живет на снегу.
— Разве и зимой комары живут?
— Жизнь не прекращается ни летом, ни зимой, — ответил Иван Гермогенович. — Летом ползают, прыгают и летают одни насекомые, зимой — другие. Например, у нас на снегу можно встретить снеговых блох, снежных червей, снежных паучков, ледничников, бескрылых комариков и еще много-много других живых существ.
— А комары все кусаются? — спросила Валя, боязливо поглядывая на личинку дергуна.
— Личинка не кусается, да и взрослый дергун не трогает ни человека, ни других животных. А вообще-то что такое, в сущности, укус нашего комарика? Так! Чепуха! Пустяки! — Иван Гермогенович погладил бороду и улыбаясь сказал: — Вот на острове Барбадосе комары кусают, так это действительно, я вам скажу, кусают!
— А что? Очень больно? — прошептала Валя.
— Чувствительно… Там, между прочим, был такой случай. В городе Веракруце какая-то женщина заснула летаргическим сном. Ее родственники решили, что она умерла, потому что лицо у нее было восковое, а сама она холодная как лед. Ну, ее, понятно, положили в гроб, а гроб вынесли на веранду.
— Ну и что же?
— И вот, лишь только наступила ночь, как на веранду налетели тучи барбадосских комаров. Они густо облепили мнимоумершую и принялись ее так жалить, что она проснулась, схватила с перепугу крышку гроба да так, с крышкой в руках, и выбежала на улицу.
— И уже больше не умирала? — спросил Карик.
— Да, после этого она жила до самой смерти.
Вдруг Валя вскочила и закричала:
— Ой, смотрите, какая барбадоска плывет! Уй-юй-юй!
Под водой в стороне от корабля мчалось длинное серое животное с огромной головой. Все оно было точно сшито из кусков. Широкий хвост, похожий на три петушиных пера, извивался с поразительной быстротой.
Животное время от времени останавливалось, вытягивалось, как струна, и вдруг быстро-быстро надувалось. Надувшись до отказа, оно отбрасывало назад упругую струю воды. Этой струей оно отталкивалось, двигаясь вперед, как ракета.
— Личинка стрекозы! — сказал профессор.
— Вот бы нам ее, — сказал Карик, — вместо мотора.
Профессор засмеялся:
— Ну, с таким мотором нам, пожалуй, не справиться. Личинка стрекозы, друзья мои, очень опасная зверюга. Она нападает даже на мелкую рыбку и пожирает ее. А ведь любая рыбешка по сравнению с нами — целый кит.
— А вот и ее мама-стрекоза! — сказала Валя. — Смотрите, куда это она лезет?
Прижав к спине крылья, большеголовая, глазастая стрекоза уцепилась за ствол подводного дерева и стала спускаться на дно вниз головой.
— Чего это она? — удивился Карик. — Топиться вздумала, что ли?
Валя поглядела на стрекозу, подумала немного и нерешительно сказала:
— Наверное, она пришла свою личинку навестить. Соскучилась, вот и пришла. Очень даже просто!
Профессор засмеялся.
— А еще проще и вернее вот что, — сказал он. — Стрекоза опускается под воду, чтобы отложить яички.
— Ух, страшная какая! — сказала Валя.
— Что ты, она очень красивая! — возразил Иван Гермогенович. — Недаром немцы дали ей поэтическое имя — вассерюнгфер — водяная дева, а французы называют стрекозу демуазель, что по-русски значит “девица”.
В это время по озеру побежали волны. Паруса зашумели. За кормой заплескалась вода.
— Команда, по местам! — закричал Карик.
— Есть, капитан! — ответил Иван Гермогенович.
И корабль снова помчался по волнам.
Карик забрался на мачту.
“Карабус” плыл, лавируя между зелеными плоскими островами; это были мясистые листья кувшинок и белых лилий.
Наконец “Карабус” вышел на чистую воду.
Карик приложил ладонь к глазам.
Вдали, за синевой озера, сверкающей под солнцем, он увидел туманный берег. Берег почти сливался с водой.
Облака лежали над голубой полоской земли как белые ватные горы.
Когда Карик присмотрелся, он заметил на горизонте крошечную, тонкую, как булавка, черточку. Наверху трепетало что-то очень похожее на красную пушинку.
— Вон он, маяк! Держите, Иван Гермогенович, вправо. Так, так! Еще правей! Натяните правые шкоты, тысяча чертей! Еще! Еще! Стоп! Так держать!
— Есть так держать! — гаркнул профессор.
Прямым курсом “Карабус” помчался к берегу. И вдруг все кругом зазвенело, запело. Пела вода, пело небо.
Карик испуганно оглянулся и торопливо спустился с мачты на палубу.
Профессор стоял, задумчиво прищурив глаза, и, склонив голову набок, слушал удивительную музыку.
Казалось, тысячи скрипок и флейт играли несложную, но очень приятную песенку.
Профессор вздохнул:
— Удивительно нежная музыка, не правда ли? Можно подумать, будто поют сказочные морские сирены, а между тем это поет ансамбль водяных хищников.
— Кто они?
— Свирепые хищники! Клопы-кориксы. Обжоры и разбойники. Но до чего же талантливы, шельмецы. Какая удивительная музыкальность!
— Как же они поют? Разве у клопов есть голос?
— Поют они ногами, — сказал Иван Гермогенович, блаженно улыбаясь, слушая хор хищников с закрытыми глазами. — Клопы-кориксы, клопы-гребляки, клопы-гладыши потирают передними ногами свои хоботки, словно щетинками по зубчикам музыкального ящика, а трение порождает музыку. Кстати, среди насекомых певцов и музыкантов немало. Но самое музыкальное насекомое — это, конечно, цикада. У нее и самый сложный музыкальный орган.
— Вот смешно как, — засмеялась Валя. — И поют ногами, и слушают ногами.
— Не все ногами слушают. Комары, муравьи и бабочки слушают усиками… И слушают по-разному и поют по-разному. Сверчки, например, любители хорового пения, но многие насекомые выступают как солисты.
— Интересно, почему они поют? Потому, что весело, или потому, что скучно? — спросила Валя.
— Видишь ли, одни насекомые поют, как бы аукаясь. Все их песни — это перекличка. “Ау, я здесь! — поет один. — А ты где?” — “Я тут, я тут!” — отвечают другие. “Держитесь все вместе!” — поют они уже хором. Другие насекомые, как, например, цикады и кузнечики, пугают своим пением врагов. “Я очень страшный! — поют они, — Не подходи ко мне, если дорожишь своей жизнью!”
Между тем “Карабус” мчался на всех мушиных парусах, и с каждой минутой отлогий берег становился все ближе и ближе.
Скоро можно было уже видеть песчаные отмели, прибрежные камни и травяной лес.
— Где будем швартоваться? — спросил деловито Карик.
— Да где хочешь, — ответил Иван Гермогенович, поглядывая на берег, — немножко ближе, немножко дальше — это не так и важно сейчас, ведь нам все равно придется пешком тащиться.
Валя вздохнула:
— Неужели опять пешком? Ох, и надоело мне!
— Ничего, Валя, потерпи, — сказал Иван Гермогенович, — когда-нибудь, надеюсь, наше путешествие все-таки кончится. Мне и самому хотелось бы поскорее домой попасть. Меня же студенты в университете ждут!
Профессор вдруг захохотал:
— Вот если бы мои студенты увидели меня на этом кораблике из дубового листа, под парусами из мушиных крыльев, что бы они сказали?! Ведь меня сейчас любой из них мог бы в жилетный карман посадить, за пояс заткнуть! Ха-ха-ха!
…Был полуденный час.
Царапая днищем о камни, “Карабус” тихо подошел к берегу и остановился, лениво покачиваясь на легкой зыби.
Путешественники вышли на берег.
За ближним лесом торчала черная мачта-маяк.
Казалось, она находится совсем рядом, стоит только пройти через этот лесок — и вот она.
Карик оглянулся. Посмотрев грустно на славный “Карабус”, он помахал на прощанье рукой и тяжело вздохнул:
— Прощай, “Карабус”! Не забывай своего капитана!
— А я думала, мы до самого маяка доедем! — сказала Валя.
— Напрасно думала! — пожал плечами профессор.
— Тогда зачем же мы нагрузили на корабль столько продуктов?
— Как это зачем? — возмутился Карик. — А если бы началась буря? А если бы нас выбросило на какой-нибудь необитаемый водяной лист? Что бы ты стала есть?
— Верно, — сказал Иван Гермогенович, — надо быть предусмотрительным, когда отправляешься в путь. Лучше потом выбросить лишнее, чем умереть с голоду.
Через два — три часа профессор и ребята расположились на опушке леса и плотно позавтракали.
Иван Гермогенович встал, вытер лепестком усы, бороду, руки и сказал:
— Ну, а сейчас мы с ва…
Профессор не договорил. Отбросив прочь лепесток, он проворно, как мальчик, взбежал на ближайший пригорок.
— Так, — сказал он, глядя вверх, — очень хорошо! Прекрасно! Просто замечательно!
Ребята тоже подняли головы.
Над лесом мчались на широких, точно стеклянных, крыльях какие-то тяжелые мохнатые чудовища.
Не их ли разглядывал Иван Гермогенович?
— Осы! — сказал Карик.
— Не осы, а шмели! — поправил профессор.
Темные, с золотом, шмели кружились над густыми зарослями травяного леса, кружились и опускались на странные деревья, у которых вместо кроны были огромные лилово-красные шапки. Шмели садились на эти шапки, копошились в них, а потом, взмыв вверх, летели в сторону маяка и там исчезали, — должно быть, садились на землю.
Профессор схватил ребят за руки и, пристально посмотрев на них, сказал:
— Вот что, друзья мои, мне пришел в голову очень смелый план… Дальше мы полетим на шмелях.
Ребята испуганно попятились.
— На шмелях?.. Я… я не хочу на шмелях! — сказала Валя. — Я боюсь.
Профессор обнял Валю за плечи:
— Не бойся, голубчик! Это совсем безопасно. Ведь летают же личинки жука-майки на пчелах, и пчелы их не трогают.