Второе, на этот раз уже не шести-, а десятитомное издание, начало выходить в 1876 году. Брем очень тщательно готовил его, изъял большинство непроверенных и выдуманных фактов, ввел много новых материалов.
Пересказать содержание книг Брема невозможно, цитировать отрывки нет смысла — Брема надо читать.
Да, читать, но читать и помнить: Брем жил и писал сто лет назад. А за это время многое, очень многое изменилось в зоологии.
Во втором издании Брем в основном избавился от «охотничьих рассказов», но тем не менее ошибок в нем немало. Точнее, сейчас стало известно, что это ошибки. Ошибки Брема — это ошибки времени.
Можно привести немало примеров таких ошибок. Так, например, во времена Брема все хищники считались вредными животными. Еще бы! Ведь они уничтожают других животных. Уничтожение хищников ставилось в заслугу всякому охотнику и гораздо позже того времени, когда Брем писал свои книги. А в то время и подавно. В Германии был даже сооружен памятник в честь истребления последнего волка. И потребовались десятилетия напряженной работы многих ученых, чтоб разобраться в этом вопросе. Конечно, если хищников много — с ними следует бороться, однако полностью уничтожать их нельзя: сейчас стало известно, что хищники необходимы для сохранения тех самых животных, которых они уничтожают. Вот три примера: в начале этого века (значит, через полстолетия после выхода книг Брема) в Скандинавии решили уничтожить хищных птиц, чтоб увеличить число белых куропаток. Уничтожили. И куропаток стало действительно больше во много раз. Однако радость охотников длилась недолго: уже через несколько лет число куропаток значительно снизилось, а вскоре они почти исчезли. Причина — отсутствие хищных птиц. Оказывается, они уничтожали в первую очередь слабых и больных птиц (не подозревая, конечно, что это так, — просто слабые и больные скорее попадались в когти хищникам) и тем самым не давали распространяться болезням. Не стало хищных птиц — некому было уничтожать распространителей болезней, и среди куропаток начался мор.
Второй пример. Чтоб спасти чернохвостых оленей, американцы решили уничтожить волков и пум, которые снижают поголовье этих редких оленей. Современные средства уничтожения животных позволили охотникам быстро справиться с поставленной задачей. И действительно, оленей стало больше. Потом их стало так много, что они уже начали гибнуть от голода, среди них распространились заболевания, и в короткий срок чернохвостых оленей стало гораздо меньше, чем было их до истребления хищников.
Третий пример. В странах Африки и Азии, там, где уничтожили леопардов, очень сильно размножились обезьяны. Размножились до такой степени, что стали серьезным врагом земледельцев, стали наносить колоссальный ущерб.
Так что ошибки Брема довольно типичны и для людей, живших много позже и даже живущих сейчас.
Но если над одними фактами в «Жизни животных» было властно время, то над другими время не властвовало — Брем ушел от него вперед. Даже в отношении к хищникам. Так, например, Брем предупреждал о том, что уничтожение леопардов приводит к размножению в угрожающих количествах павианов.
Брема обвиняли в том, что в его книгах «нередко бессознательное преувеличение или вводящее в заблуждение приукрашивание наблюдаемых фактов часто их затуманивают». Так писал один из ученых того времени — Бергард Альтум.
Да, возможно, Брем был пристрастен, особенно к птицам, возможно, у него нередко разыгрывалась фантазия — ведь он же был художник в самом подлинном смысле этого слова. Но главное не в этом. Главное в том, что Брем знал гораздо больше своих критиков. Не следует сомневаться в добросовестности и доброжелательности критиков «Жизни животных» — хоть подчас они знали и видели меньше, чем Брем, их знания были более упорядочены, и, возможно, это в какой-то степени мешало им заглядывать далеко вперед.
Брема часто (и нередко справедливо) упрекали в антропоморфизме, то есть в очеловечивании животных, в том, что они у него слишком логично мыслят, слишком хорошо ориентируются в ситуации. Например, в «Жизни животных», в одном из томов, посвященном птицам, Брем описывает такую историю. Ручной попугай, живший в комнате и свободно летавший по саду, увидел в саду гнездо зябликов и обратил внимание на то, как родители выкармливают птенцов. Понаблюдав за зябликами, попугай тоже решил кормить птенчиков. Однако зяблики не приняли его помощи, испугались и улетели. Попугай некоторое время подождал, не вернутся ли родители, и, убедившись, что их нет, а голодные птенцы громко пищат, принялся носить им еду в одиночку. Он делал это изо дня в день и так привык к птенцам, а те к своему кормильцу, что, оперившись и вылетев из гнезда, садились ему на голову, на спину.
Попугай благополучно выкормил птенцов, но даже такой благополучный конец не устроил ученых-педантов. Они упрекали Брема за то, что тот выдумал или принял на веру чей-то рассказ о попугае и зябликах.
Мы, конечно, не можем стать судьями в этом вопросе — был ли такой случай на самом деле или нет. Но то, что он мог быть, сейчас мы имеем право сказать с уверенностью. Родительский инстинкт у птиц так сильно развит, что многие готовы кормить даже чужих птенцов. Разве птицы, даже имеющие собственных птенцов, не задерживаются у гнезда, где во все горло орет кукушонок, которого с трудом могут прокормить приемные родители, и не отдают ему еду, предназначенную для своих птенчиков? (Кстати, этот факт был известен еще Аристотелю, но он объяснял такое поведение птиц красотой птенца: «…кукушонок так красив, что птицы начинают ненавидеть собственных птенцов».) Да только ли кукушонка кормят посторонние птицы?
Известно, что малиновка может взять на себя заботу и о больной птице, если увидит ее в лесу, и о чужих осиротевших птенцах. Известно, что скворцы, не нашедшие весной парочки или подходящего места для гнезда и оставшиеся, таким образом, без собственных птенцов, украдкой, тайком от родителей, подкармливают чужих скворчат. Известны и многие другие подобные факты. А не так давно весь мир обошла очень любопытная фотография — сидящая на краю бассейна птица кормит высунувшуюся из воды рыбку. Это не фальсификация, это инстинктивная реакция птицы на открытый рот — он напоминает ей ротик голодного птенца. Но все это стало известно и понятно теперь — во времена Брема было совсем иное дело.
Ученых, критиковавших Брема, можно было понять еще и потому, что многие из них искренне стремились к истине в науке, к искоренению всяких «охотничьих басен» и фантастических историй, которые испокон веков окружали животных и очень мешали науке двигаться вперед. Но к Брему они часто были несправедливы.
И еще одно. Зоопсихология тогда только-только делала первые шаги, об этологии — науке о поведении животных — еще никто не слышал. Брем был наблюдателем, пусть часто пристрастным, но ведь многое он видел собственными глазами. Он не мог часто объяснить тот или иной поступок животного (это пытаются делать современные этологи, но и то еще далеко не всегда успешно) и, описав его, оставлял без комментариев либо объяснял его по-своему.
Однако все научные споры, которые велись вокруг «Жизни животных», все критические замечания не касались читателей. А их стало в XIX веке гораздо больше, чем было во времена Бюффона.
Читатели приняли Брема безоговорочно, прочно и навсегда. Второе, как и первое, издание разошлось молниеносно и тоже было переведено на многие языки народов мира. Потребовалось третье издание. Четвертое вышло уже после смерти Брема, затем появилось пятое, шестое, седьмое… Каждое новое посмертное издание тщательно редактировалось крупными учеными, вносились поправки на основании новейших данных науки. Конечно, новое издание от этого выигрывало. Но редактировался и сам стиль — Брем писал ярким, образным языком, темпераментно и увлекательно. Редакторы делали текст строже, суше, и книги от этого сильно проигрывали. Седьмое немецкое издание, выпущенное в 1933 году, хоть и называлось по-прежнему «Жизнь животных» и считалось произведением Альфреда Брема, фактически уже имело мало общего с тем, которое начало выходить в 1876 году. Но автором ее считался Брем — иначе и нельзя, иначе читатели не примут книгу — они привыкли, что «Жизнь животных» — Брема, и только его!
Имя Брема стало символическим, стало нарицательным. Когда-то Бюффона называли «Плинием XVIII века». В XIX и XX веках Плиния часто называли «Бремом древнего мира». А нашего современника — замечательного немецкого ученого, посвятившего свою жизнь животным, их спасению, и автора многотомной работы, рассказывающей широкому читателю о животных нашей планеты с точки зрения современной науки, Бернгарда Гржимека называют «Бремом XX века».
Книги Брема, даже переработанные, встречаются, к сожалению, сейчас не так уж часто. Но читатель не хочет расставаться с самим Бремом — он для него продолжает оставаться символом всего, что связано с природой. И не случайно выходящая сейчас в Германской Демократической Республике библиотечка, в которую, кстати, входят не только книги по зоологии, но и по ботанике, называется «Маленькая библиотечка Брема».
Кроме «Жизни животных» и нескольких других популярных книг по зоологии, Брем написал ряд научных статей, издал несколько серьезных научных книг, среди которых не потерявшая своей ценности и сейчас «Птицы в неволе» (2 тома). Однако его нельзя считать крупным ученым, таким, как, скажем, был его отец.
Брем много путешествовал и писал о своих путешествиях. Он побывал не только дважды в Африке и дважды в Испании, не только в Норвегии и Лапландии — он объехал многие страны Европы, путешествовал по Дунаю. Уже после выхода первого издания «Жизни животных» Брем был приглашен принять участие в экспедиции в Западную Сибирь. Из Петербурга, через Москву на санях по Волге они добрались до Казани, оттуда поехали в Пермь. Затем на тарантасах через Екатеринбург — в Тюмень, а затем в Омск. Из Омска — по Иртышу до Семипалатинска. Брем побывал и в Китае, а вернувшись в Россию, путешествовал по Алтаю, добрался до Томска. Из Томска — по Оби — до Обдорска, затем на оленях, пешком и на лодках дошел до самого берега Карского моря. Только по Сибири Брем сделал не меньше 15 тысяч километров, и, несомненно, это путешествие сыграло большую роль в его работе над новым изданием «Жизни животных».