Ночевать разбойник устраивался на кунгасе[36], который днём обслуживал невод, а ночью оставался на якоре в заливе. Не дурак ведь: на тёплой палубе куда как приятнее отоспаться, чем где-нибудь на холодных камнях.
Каждое утро, как только катер подходил к кунгасу, морской лев шумно плюхался в море и показывался только на секунду, чтобы глотнуть воздуха.
– Матёрый, матёрый! – говорил Константин Семёнович, бригадир невода, наблюдая за сивучем. – Голыми руками не возьмёшь.
И вот решили наконец избавиться от него. Особенно много предложений вносил Федя, моторист с катера. В этом году Федя окончил десятый класс и собирался в мореходку, чтобы выучиться на стармеха[37].
– Константин Семёнович, – суетился он, – а давайте сплетём из стальных тросов ловушку и поставим её на кунгасе. И как только зверюга залезет, мы его и захлопнем. Вот здо́рово будет!
Бригадир промолчал.
Другие предлагали устроить засаду и застрелить морского льва из карабинов. Только ночь надо выбрать лунную и чтоб тумана не было.
– Да я его топором уложу, – сказал Петро.
Это был первый силач в бригаде. Да и вообще в районе. Этой весной, когда ставили невода, он один носил шлюпки от склада до берега, которые носят обычно шесть человек; зимой на районной ярмарке у него никто не мог отнять палку, а перетягивать ремень с ним даже не пытались.
– Да брось ты чудить! – засмеялись рыбаки.
– Топором?! – удивился Федя. У него даже глаза расширились. – Вот это да – топором!..
Забушевали все сразу. Конечно, Петро – силач, но с топором против морского льва? Ведь это не медведь и даже не морж…
Те, что постарше, заулыбались. А Федя так и вспыхнул и поближе подошёл к Петру.
Петро же небрежно потянулся, отчего захрустело во всём его могучем теле, лениво поднялся и вразвалочку направился к вешалке.
– Приходите завтра пораньше к кунгасу на катере, – сказал он. – Лев будет ждать вас. И он уже не страшный будет…
– Петя, возьми меня с собой! – попросил Федя.
– Ведь испугаешься!
– Не знаю… – пролепетал Федя. – Попробую не испугаться.
– Попробуй, попробуй…
Петро положил свою ручищу на плечо Феде, отчего Федина голова качнулась.
Они вышли из рыбного стана.
Ночь была тёмная, по-камчатски влажная. Луна изредка показывалась из мохнатых туч, и залив тогда и вершины сопок озарялись синим светом. Под ногами чавкала грязь. Было прохладно.
– Подожди, – сказал Петро и пошёл в сарай, где хранился рыбацкий скарб. Через минуту он вышел с большущим топором. – Вот этой штукой мы и проучим разбойника!
– Вот это да-а! Вот это топорик!
Подошли к берегу.
На тёмной глади залива маячил кунгас. Серп месяца висел над ним. Петро легонько навалился на лодку – она скрежетнула днищем по гальке и закачалась на воде.
Петро грёб молча, Федя ворочал кормовым веслом, выруливая на кунгас.
Подошли к кунгасу, осмотрелись. Сивуча не было.
– Будем ждать, – сказал Петро, взбираясь на борт.
– Петь, страшно что-то! Может, вернёмся?
– Давай отвезу назад! – засмеялся Петро. – Мне одному ещё лучше будет…
– Да нет уж, раз вместе, то вместе, не бросать же друг друга…
– Ну раз так, тогда конечно! – ещё язвительнее произнёс Петро.
В крохотной каюте на нарах и на палубе валялись пустые бутылки, старые кастрюли, какая-то ветошь, рабочая одежда.
Федя пошарил в шкафу, нашёл огарок свечи. Зажёг и пристроил на край стола.
– Это ещё зачем? – спросил Петро.
Он улёгся на нарах, вытянув богатырские ноги. Раза два зевнул и через минуту уже спал.
Федя тоже было устроился подремать. Но ему всё мерещилось, как сивуч задерёт их обоих, если Петро промажет или с одного удара не осилит морского льва… Ведь они, эти львы, бывают до семнадцати центнеров, а этот, наверно, и все двадцать весит. И Федя ёжился на нарах.
«Петру-то что, вон он какой…» Федя пощупал свои бицепсы, и ему стало скучно.
Время тянулось бесконечно долго. Скоро уже рассвет, наверно; Федя чиркнул спичкой, посмотрел на часы. Было далеко за полночь.
Вдруг за переборкой послышался шум, плеск воды. Кто-то колотил, будто досками, по воде и фыркал. Кунгас дрогнул, накренился, и раздался такой громкий сап, что Федя не знал, жив он или уже мёртв. Ещё страшнее стало, когда сивуч стал продвигаться по палубе, сотрясая кунгас.
И вот всё притихло. Федя собрался с духом и толкнул Петра. Тот заворочался и заворчал что-то.
– Да тише ты! – зашептал Федя. – Сивуч уже тут.
– Давно? – Петро зевнул и потянулся.
– Да тише, только сейчас!..
– Пусть поспит немного…
…Сидели затаившись, не дышали. Петро сжимал рукоятку топора. Наконец он встал и бесшумно шагнул к двери.
– Вот сейчас мы его… – будто с шуточкой произнёс он.
Но Феде показалось, что никакой храбрости в его голосе нету. Федя приник к косяку. Он видел, как Петро крался к темнеющей глыбе на носу кунгаса… Ближе, всё ближе… И вот осталось два шага… Сивуч поднялся огромной горой да как заревёт… Петро бросил топор и назад, в каюту.
Федя едва успел отпрянуть: Петро с рёвом влетел в каюту и двинул плечом противоположную переборку. Несколько досок вылетело сразу, и Петро исчез в проломе.
А Федя вжался в угол. У него даже не хватило духу побежать за Петром. Ему казалось, что сивуч сейчас вломится в каюту, но сивуч плюхнулся в море.
Преодолев тошноту, Федя выскочил в пролом – и на корму.
Ни Петра, ни лодки не было.
Что же делать? Ждать, когда придёт катер за сивучом?
Федя вернулся в каюту. Приоткрыл дверь, вышел на палубу, попробовал найти брошенный Петром топор, но топора нигде не было. Наверно, он его за борт уронил. Возвратился в каюту, прилёг на нары.
«А что, если сивуч вернётся?» – думал Федя.
Он встал, плотно закрыл дверь. Нашёл обломок доски, сунул в ручку двери. Попытался закрыть пролом, но это оказалось невозможным: доски сломаны и вывернуты, и ни молотка, ни гвоздей нету.
«А вдруг сивуч захочет ночевать на корме? – подумал Федя и приоткрыл дверь. – Хоть будет куда бежать».
Федя улёгся на нары, потом уселся. Ему всё казалось, что сивуч где-то рядом и вот-вот начнёт взбираться на кунгас.
Опасения его сбылись. Опять послышалось фырканье и плеск. Шум раздавался то с одного борта, то с другого, то с кормы, то с носа – сивуч плавал вокруг кунгаса. Кунгас опять дрогнул и накренился.
Федя кинулся в пролом – к его ногам переваливался через борт сивуч. Лоб сивуча блестел под светом луны, усы раздувались от дыхания. Федя вскрикнул – и назад, к двери. А сивуч рявкнул и опять плюхнулся в море. Федя споткнулся, упал, а через секунду уже был на крыше каюты. Как он туда взлетел, конечно, не помнил.
Сивуч несколько раз фыркнул, шумно плеснул зад-ними ластами и больше не показывался.
Федя задыхался от ударов собственного сердца.
Через какое-то время он пришёл в себя. Всё было тихо. Над морем брезжил рассвет.
«Скорее бы катер, – со слезами думал Федя, – скорее бы рыбаки возвращались на невод…»
Но время тянулось бесконечно. Болела ушибленная коленка.
И вот над спящим морем проплыл рокот катера, а через несколько минут из-за мыса показался и сам катер.
Федя слез с каюты и стал с нетерпением прохаживаться по палубе. Забыл даже про ушибленную коленку.
Катер приближался, на его палубе – толпа: и Константин Семёнович, и рыбаки, и врачиха в белом халате. Позади всех возвышались плечи Петра.
Катер подошёл к кунгасу, рыбаки обступили Федю.
– Жив!
– Федюшка, жив?
– А то Петро перепугал всех: ворвался ночью, говорит, тебя сивуч задрал.
– Что тут у вас случилось? – спросил Константин Семёнович. – Петро, Фёдор, вы хоть зверя-то видели?
– Я его, дядя Костя, не видел… – сам не зная зачем, сказал Федя.
– Ничего не понимаю! – сказал бригадир.
Федя смотрел на Петра. Петро – на Федю. Они понимали друг друга.
Фосфорический лов
В морях и океанах ловят разную рыбу. И ловят её по-разному. Вот, например, тралом: идёт по морю траулер и тащит за собой трал – огромнейшую «авоську». Она, эта «авоська», ползёт по морскому дну и собирает рыбу. Тралом ловят камбалу, минтая, треску, окуня, мерлузу, пикшу.
У берегов Японии и на Южных Курилах ловят сайру.
Её ловят на свет. Сейнер обвешивают со всех сторон прожекторами-люстрами. Как только их включат, рыба собирается под ними. Собралась – люстры, одну за другой, начиная с кормы левого борта, выключают. Косяки сайры переходят на нос, а затем на правый борт, где висит самая главная, самая яркая люстра. Под нею рыба «кипит», её иногда так много собирается, будто со всего океана.
Белый свет гасят, включают красный – рыба слепнет от этого света и начинает бунтовать: выпрыгивает, залетая на палубу из воды, ударяясь о борт, расплющивает длинноносые мордочки.
Красный тушат, зажигают синий – от этого света она утихает – и заводят под неё ловушку. Ну и затем переливают на палубу.
Красную рыбу – кету, горбушу, нерку, чавычу, кижуча – ловят ставными неводами. Их ставят в море, неподалёку от берега. А вот у нас на Камчатке навагу тоже ловят в море неподалёку от берега, но её ловят зимой, подо льдом. Под лёд выставляют ве́нтери – большущие верши, в которые может поместиться китёнок или большая акула, – и рыба заходит в них.
А вот такую солидную рыбу, как тунца, ловят в океане удочками. Не совсем обычными, конечно, удочками: леска длиной километров в пять (на неё навешаны тысячи крючков с наживкой) расстилается по океану… Перемётом называется такая «удочка».
Но самый интересный, самый трудный и весёлый, самый капризный и сложный, где требуется много ловкости, опыта, сообразительности, – это фосфорический лов сельди в Охотском и Беринговом морях.
Осенью селёдка подходит к берегам Камчатки есть планктон, нагуливать жир. Она собирается в огромнейшие косяки. Сколько её в косяке – никому не сосчитать, может, тьма. Планктонные организмы в этих морях фосфоресцирует, и полчища рыбы движутся белыми пятнами по тёмной, словно дёготь, воде.