Всё лето рыбаки, занимаясь камбалой, треской, минтаем, лососью, рыбачат как-то… спустя рукава. Неохотно будто бы. Но вот наступает осень! Старые боцманы разгибают скрюченные радикулитом спины, обветренные лица капитанов подёргиваются – как рябь в штиль – мягкими улыбками, а матросы в сотый раз проверяют оснастку неводов. Все ждут, когда «она» пойдёт «на фосфор». И сейнера в море выходят торжественно: ни один блок не скрипнет, ни один предмет не грохнет.
Помню, как я попал на этот необыкновенный лов в самый-самый первый раз, когда ещё был молодым матросом.
Вышли мы в море осенней ночью. Темнота вокруг – соседа узнаешь лишь по огоньку сигареты. Идём, крадёмся. Тишина – только приглушённо и мерно на малых оборотах постукивает двигатель да потихоньку шелестит пробегающая мимо бортов пена. Белыми стрелами, играя, подныривают дельфины под судно, за кормой тянется синевато-искристый след от винта. Ребята повисли на мачте, на крыльях мостика, прилипли к поручням и всматриваются: не мелькнёт ли где на горизонте белое пятнышко – косяк сельди?
Вдруг с мачты, где, завернувшись в полушубок, сидел в бочке вперёдсмотрящий, взволнованный крик:
– Справа тридцать градусов белое пятно!
Капитан передёрнул ручку телеграфа[38] на полный ход и повёл сейнер к этому пятну. Подходим – это целое поле сельди. Капитан поставил ручку телеграфа на самый полный ход и нажал кнопку аврала. Мы кинулись к своим рабочим местам, хватая багры, выброски[39], шуровки[40].
Шлюпочник, самый смелый и ловкий из всех нас, прыгнул в шлюпку: она за корму свисала, в любой момент готовая плюхнуться в кипящий бурун и потащить за собой невод. А сейнер несётся за косяком – надо зайти косяку в голову и закружить его.
Догоняем. Косяк стал сбиваться вправо – этого-то мы и ждали, – капитан дёрнул ручку телеграфа дважды, что значит самый-самый полный, аварийный ход, и командует:
– Отдать шлюпку!
Боцман рванул чеку стопора, шлюпка полетела за корму и потащила за собой полукилометровый невод.
Сейнер задрожал всем корпусом и понёсся, высыпая невод вокруг косяка, – за борт с грохотом летели кольца, грузила. Свистели концы в блоках. Мы замерли на своих местах…
Сейнер обошёл косяк и стал возле шлюпки, окутавшись пеной, – капитан дал полный назад. Со шлюпки подали концы, теперь надо как можно скорее стянуть низ невода, чтобы он похож стал на чашу. Это надо сделать как можно быстрее, иначе рыба уйдёт.
О-о!
Что тут творилось! Все бегали, кричали, что-то тащили из воды, что-то кидали за борт.
Это было моё первое участие в фосфорическом лове, и я растерялся. Я топтался на месте и ничего не понимал. Но тут пробегал мимо боцман. Он толкнул меня в шею, и я сразу всё понял: вместе со всеми что-то тащил, что-то кидал за борт, что-то распутывал, кому-то помогал.
Вдруг рыба из невода стала уходить: вместе с косяком попались сивучи и продырявили невод. Уже пойманная рыбка – и уходит! Чёрт возьми! Палуба превратилась в преисподнюю, а наши парни – в разъярённых духов. Они метались у борта, кричали, кидали в воду багры, топоры, вёсла, чтобы остановить рыбу. А она шла и шла… как пшено из худого мешка. Боцман запустил в воду даже шапку с рукавицами и, топая ногами и подняв кулаки, орал на нас:
– Прыгайте! Прыгайте за борт, черти!
Даже капитан, на что уж бывалый рыбак, повидавший всякие виды в своей рыбацкой жизни, так стиснул челюсти, что даже мундштук треснул.
Но тут подошла шлюпка, и дырки быстренько заделали. Теперь рыбка могла уйти только через воздух… Но через воздух уходить она ещё не научилась. На сейнере всё утихло, «духи из преисподней» опять стали добродушными парнями. Они уселись по бортам и закурили, поглядывали, улыбаясь, как прогуливается косяк в неводе.
Он переливался – фосфоресцировал – северным сиянием под тёмной водой. А до чего же вкусный дымок папиросы в этот момент!
Ко мне подошёл боцман.
– Ты уж не сердись на меня, – дружелюбно сказал он, – но на море бабочек ловить не полагается, сам понимаешь…
Да я и не сердился.
На своём «Оймяконе» нам приходилось тралить камбалу и минтая в Охотском, Японском и Беринговом морях, треску и сайру – у берегов Японии. Случалось забредать и в Тихий океан – за тунцом. Но больше всего мы любили фосфорический лов, эту сложную и азартную, трудную и милую работу.