«Пожалуй, так и сделаю», – решил Попсуев, лавируя между прохожими и передразнивая неповоротливых граждан; за этим делом он понемногу и согрелся. «Возьму какую-нибудь телегу и махну за город. Только дождусь вечера. В потемках оно верней. Найду лавчонку со жратвой и лежанкой, отдохну от всей этой кутерьмы».
Попсуев попытался восстановить события последних несколько часов и не смог – в голове была каша, да и быстрая ходьба пробуждала не столько воспоминания, а предлагала варианты грядущего. Налетев на толстого мужчину, он машинально извинился, и пошел дальше, оставив гражданина посреди тротуара с выпученными глазами – его раньше никогда не толкал воздух, извиняясь при этом по-иностранному.
«Колоды, тюфяки! – Медлительность, неспешность граждан раздражали Попсуева. – А куда я спешу, куда бегу, от кого и зачем?» Мелькнула мысль: «Не бросить ли всё к чертовой матери и вернуться к прежнему облику, когда все видят тебя? – Но он тут же отверг ее, как провокационную. – Как вернешься, когда все пути отрезаны? Дом-то сгорел вместе с аппаратом».
За поворотом легла неожиданно тихая чистая улочка, в начале которой располагался покоем трехэтажный отель, не пять звездочек, но оно даже лучше. Швейцар в ливрее хоть и смахивал на пирата из «Острова сокровищ», был, однако, весь преисполнен важности и даже величия. Особенно впечатляла шляпа.
Повезло, подкатил экипаж с кругленьким гражданином и двумя саквояжами цвета хаки. Приезжего встретили, Попсуев пристроился за ними и проскользнул следом в гостиницу. Хорошо, перестала сочиться кровь, порез оказался неглубоким. Попсуев уселся в кресло; после улицы показалось тепло, и уже одно это располагало к ленивому любопытству.
Пока приезжий беседовал с портье, Попсуев с удовольствием огляделся, обратив внимание на подробности, которые интересуют обычно женщин. У приезжего был здоровый цвет лица, очевидно, от свежего воздуха и свежей пищи, а у портье белые зубы. Приезжий почему-то раздражал своим обликом Попсуева. Он кого-то сильно напоминал ему. «Ну и тип», – думал Сергей. Тип пару раз обеспокоено оглянулся назад, в точности фиксируя место пребывания Попсуева. Сергей не удержался и подмигнул ему.
Но вот приезжего повели наверх, прошел следом и невидимый и непрошеный гость. Приезжий на лестнице обернулся и посмотрел сквозь Попсуева. В его маленьких глазах было недоумение.
– Вот сюда, – показали ему номер.
Ожидания не обманули Попсуева. Номер из двух комнат на втором этаже был достаточно просторным, пока не натопленным, в спальне стояли широкая кровать, тумба с зеркалом и платяной шкаф, а в гостиной буфет, столик и диванчик, располагавший ко сну. Этот отрадный факт – наличие в номере дополнительного спального места – настроил Попсуева на мажорный лад. Он даже полюбовался видом из окна, хотя, откровенно, любоваться особо было нечем. Дома, крыши, трубы.
Расположившись так, чтобы хозяин номера случайно не задел его, Попсуев стал наблюдать его.
Однако пренеприятный тип! Странно даже, что незнакомый человек вызывает такую антипатию. В нем чувствовалась закваска проныры средней руки. Ну, проныра и проныра, а что же так отталкивает в нем? Да глазки, в которых снуют, замирая на минуту-другую, разные мыслишки, выкрашенные одним липким цветом «моё».
– Что такое? – пробормотал приезжий. – И тут голуби? – Он открыл окно и выглянул в него: – Никого. Странно. Эс ист зелтзам[22].
«Ба! Да это Ненашев! Вот так встреча!» – от всколыхнувшихся воспоминаний Сергей едва не окликнул Илью Борисовича, но хорошо, что удержался. Попсуев замер, чтобы не беспокоить понапрасну чуткую особу. Надо потерпеть немного, всё равно его куда-нибудь унесет.
Целый час Ненашев распаковывал саквояжи, раскладывал по полочкам белье, коробочки, шкатулки, перекладывал в сервант бутылки и кульки. Это время показалось Попсуеву вечностью, хоть и довольно занятно было наблюдать за старым знакомым. Сергей старался только не смотреть на него в упор, чтобы не будоражить лишний раз его чувства.
Труднее всего было удержаться от чихания. Один раз он не вытерпел и, зажав нос ладонью, чихнул, но мужчина почему-то не обратил на это никакого внимания. Наконец, Ненашев всё разложил, привел себя в порядок и покинул номер. Перед тем, как закрыть дверь, с подозрением осмотрел обе комнаты.
Попсуев достал из серванта бутылку ликера и сделал из горлышка три больших глотка. В это время приоткрылась дверь (видимо, приезжий прислушивался за дверью к звукам в номере) и послышалось восклицание: – О майн гот!
Глазам хозяина номера предстала его бутылка португальского ликера, без всякой опоры висящая в воздухе под углом тридцать градусов вниз горлышком, и также несколько невесомых «глотков» ликера, издающие булькающий звук, на глазах теряющие очертания и цвет и медленно оседающие вниз. В ужасе мужчина вытер платком пот со лба и закрыл дверь. Потом дверь вновь открылась, и Ненашев зашел в номер.
Бутылка стояла в серванте!
Илья Борисович на цыпочках подошел к серванту, достал бутылку, внимательно осмотрел ее, очевидно припоминая сколько в ней оставалось ликеру, покачивая головой, пальцем потер стекло, рассеянно оглядел помещение и в задумчивости удалился, теперь уже окончательно.
«Надо быть осторожнее, – ругал себя Попсуев, – зачем мне неприятности, давно не был на улице? Здесь можно будет перекантоваться до вечера, а потом даже с шумом покинуть номер, пусть Ненашев потом рассказывает всем, что жил в доме с привидениями. Труппа позабавится. А хорошо бы Изольде привет передать! Жаль, нельзя, еще Кондратий хватит Илью Борисовича, и так, наверное, при слове «Сирано» в туалет бежит».
Сергей подошел к зеркалу и удивился, не увидев в нем себя. «Себя-то я вроде как должен видеть, – подумал он, – ведь я ж не привидение». От усталости хотелось спать, и вдруг он понял, что вполне счастлив. Именно «вполне счастлив», ему спокойно и радостно. Чего еще надо? Он не рискнул расположиться на диванчике, забрался в свой закуток и забылся там.
Потом очнулся, но не совсем, от слов: «А чего вы тут, Павел Иванович, скрючились? Полезайте-ка на перинку, повыше-повыше, косточки-то деревянненькие, небось, оттайте с дороги, ножки-то протяните, что вы всё калачиком? Взбирайтесь-взбирайтесь».
Полусонный, как ребенок, Попсуев долго карабкался на какие-то тюфяки. Откуда-то слышались женские голоса, какое-то время они, как куриное клохтанье и куриные же перья, плавали около него: «ПАВЕЛ ИВАНОВИЧ… Павеливанович… павелива-анови-ич… а-е-и-а-о-и… а-а-а…», но вскоре растаяли, и он уснул.
Очнулся он на перинах под потолком низенькой комнатки, весь мокрый от пота. «Натопили как. Взопрел весь. Кто же это меня раздел всего? – удивился он. – А, видно сам от жары». Внизу в косых солнечных лучах из квадратного окошка вспыхивали пылинки и плавали перья. Заглянула бабенка, крепкого сложения, востроглазая.
«Она не должна меня видеть», – решил Попсуев и поднялся во весь рост, но стукнулся головой о потолок, не удержался и скатился с кровати на пол, гукнувшись коленками об пол. Бабенка вскрикнула и выскочила в сени. «Надо же, – подумал Попсуев, – ее, должно быть, взволновала моя стать. Ну как от бабы скроешь стать, коль ей пришлось пред нею встать?»
Сергей очнулся и никак не мог сообразить, где он. Наконец понял, что уже утро.
– Проснулся? – зашла Татьяна. – Ну и спать ты горазд! Будила, не разбудила. Опять во сне кричал.
– Знаешь, кого я во сне видел? Ненашева. Всё такой же проходимец.
– Проходимцы не меняются. Свою не видел? Девчата встретили как-то, говорят, осунулась бедняжка… Вставай, девятый час уже. Я за Дениской. – Шаги Татьяны были слышны, пока не хлопнула подъездная дверь. И потом, казалось Попсуеву, он слышит ее шаги и даже видит, как она идет по двору, переходит дорогу, подходит к остановке троллейбуса…
И вдруг Сергей буквально подлетел над кроватью.
– Да что же это я! Ведь меня в НИЛ берут! – проорал он в открытое окно давно скрывшейся с глаз Татьяне.
Черная нитка
Железноводск понравился Сергею, но покидал он курорт с ощущением занозы в душе. Не потому, что провел три недели один как перст (он даже был рад этому, пил воду, вышагивал по терренкуру вокруг Железной горы, старательно принимал грязи, клизмы и ванны), а из-за двух неприятных эпизодов. Дней за пять до отъезда, задумавшись, он шел тихой улочкой, пиная камушек с таким чувством, будто это был его почечный камень. Обратил внимание на тощую кошку, которая, как собака, грызла мосол. Попсуев долго смотрел на нее, думая о том, что в принципе это он сам, только в кошачьей ипостаси. Прошел мимо дома, где Лермонтов провел свою последнюю ночь перед дуэлью, скорей всего повторяя слова Печорина перед его дуэлью с Грушницким (Сергей помнил их со школы): «И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я, в самом деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие – мерзавец!.. И то, и другое будет ложно». А что есть истина? Интересно, тогда были бездомные кошки?.. А была ли дуэль?.. Мишель так и не разобрался в самом себе, а я? Что делал бы я, оказавшись на месте Лермонтова?» – подумал с тоской Попсуев и в момент, когда в памяти стала всплывать строка поэта «И в небесах я вижу Бога», услышал:
– Извините, не подскажете, как пройти к «Дубравушке»?
– Вон туда, вниз.
Женщина поблагодарила, и они каждый направился своим путем.
– Послушайте, – услышал Попсуев. – Вас можно на минутку? Извините.
– Да. – Сергей подошел к ней.
– Вы русский? – неожиданно спросила она.
– Да.
– Точно?
– Точно.
– На итальянца похожи. В церковь ходите?
– Иногда.
– В последний раз давно были, – утвердительно сказала незнакомка. – В нашу не ходили.
– Как сказать, – слукавил Сергей, удивляясь, что разговор не раздражает его. Случись он две минуты назад и будь на месте этой женщины любая другая… «