«чтобы многоразлично понимать то, что мы неясно вычитываем в одном выражении».
Сосредоточенное молчание предваряет деятельное слово. В молчании происходит концентрация слова. Если не все из смертных, то христианские светочи непосредственно ощущали, что, собрав воедино мысль, чувство и вложив их в свое высказывание, они были способны влиять на положение дел в обществе и даже в природе. Явить Слово ко времени – великое дело. Слово способно врачевать. Словом можно изменить мир. Сам Христос обещал Своим ученикам, что словом они смогут сдвинуть горы. Афанасий Великий призывал:
«Всё совершать только словом».
Для всего Дальнего Востока с конца XVII века великой православной святыней является чудотворная Албазинская икона Божией Матери, именуемая
«Слово плоть быстъ».
Само символическое название иконы стало отражением евангельского повествования от Иоанна (Иоанн. 1; 1, 14):
«И Слово стало плотию…»
И Климент Римский на заре христианской эры утверждал:
«Словом владычества Своего Он всё создал, словом же может и разрушить его».
Магическую силу деятельного слова средневековое восприятие ставило в ранг высшего христианского принципа. Люди той эпохи молились, заклинали, давали клятвы и обеты с верой в действенную силу слова. Эта вера угасла в последующие эпохи. И эта вера возрождается сегодня. В современной лингвистике появился новый термин – «перформатив». Перформатив – это высказывание, эквивалентное действию или поступку. Средневековому сознанию привычен своего рода «суперперформатизм». События совершались духовным усилием. Слово имеет магическую силу, когда ему сопутствует вера. Прежде всего, вера тому, кто произнес Слово.
С появлением Интернета появился контент. Слова, фразы, высказывания, попадая в Интернет, превращаются в анонимные биты. За такую информацию уже никто не отвечает. В виртуальном пространстве можно выразить всё, что угодно, без всяких последствий для себя. Там, где нет персональной ответственности, нет и доверия. Отсутствие доверия убивает «перформативность». Но без этого дара («словом мир изменять») существование человека невозможно. Этим объясняется популярность блогеров – тех, кто берет персональную ответственность за контент. Так, в самую сердцевину рационального обмена информацией проникает персонифицированное чувственное начало.
2.4. Чувственное основание символа
Эмоциональное восприятия жизни – вот отличительная особенность Средневековья от других эпох. Нидерландский историк культуры Йохан Хёйзинга пишет («Осень Средневековья»):
«Когда мир был на пять веков моложе, все жизненные происшествия облекались в формы, очерченные куда более резко, чем в наше время. Страдание и радость, злосчастье и удача различались гораздо более ощутимо; человеческие переживания сохраняли ту степень полноты и непосредственности, с которыми и поныне воспринимает горе и радость душа ребенка… Как правило, нам трудно представить чрезвычайную душевную возбудимость человека Средневековья, его безудержность и необузданность… Издевательская безжалостность по отношению к обездоленным и калекам соседствует с трогательной сердечностью к убогим, больным, безумным, которое, наряду с жестокостью, так хорошо знакомо нам по русской литературе. Удовольствие, которое люди испытывают при виде казни, по крайней мере, понятно и не в малой степени даже оправдано их стремлением к удовлетворению чувства справедливости… Этот дух, пылкий и грубый, твердый и одновременно слезообильный, постоянно колеблющийся между мрачным отвержением мира – и наслаждением его пестротой и красотами, не мог бы существовать вне системы жизненного уклада, обусловленного строжайшими формами».
Яростную атмосферу Средневековья умиротворяло христианское созерцательное отношение к жизни. В Средние
«события в жизни становились неким прекрасным спектаклем, где при искусственном освещении разыгрывались патетические сцены страдания или счастья».
Эта театральная атмосфера была насыщена символами. Символ служил сократительным знаком как для рационального, так и для чувственного восприятия. При этом чувственная составляющая обеспечивала высокую проникающую способность символа. Проникая в сознание, символ подключал его ко всей структуре символических связей и отношений. Встроенные в символ, рациональные интерпретации вещей и явлений входят в сознание естественно, как это происходит со всяким чувственным восприятием.
Средневековый символизм выявил высокую притягательную способность любовного соблазна. Любовный соблазн сам по себе во все времена осуществляется по большей части естественно, интуитивно, инстинктивно, и это указывает на его глубинные корни. Наши планеты притягиваются к Солнцу по «закону природы», наши тела притягивают нас друг к другу по законам секса, наши желания формируются по законам соблазна. Смесь чувственного и рационального делает соблазн приворотным зельем, «любовным напитком». Символ этот, повторенный многократно, фиксирует средневековая легенда о Тристане и Изольде. Легенда эта восхитительна. Вот она.
Когда Тристан собрался в путь, король вручил ему Изольду и с нею множество девушек из ее свиты, чтобы она не скучала. И знайте, что, покидая Ирландию, Изольда взяла с собой столько нарядов и драгоценностей, что по ним всякому было видно, сколь знатного она рода. И король с королевой плакали при расставании. Королева призывает проверенных слуг Гувернала и Бранжьену и велит им взять серебряный сосуд с волшебным питьем, что был приготовлен ее собственными руками. Питье это предназначено испить только королю Марку и Изольде, когда они возлягут вместе в первую брачную ночь. Остаток надлежит выплеснуть. Питье это именуется любовным напитком: как только изопьет его король Марк, а вслед за ним и Изольда, полюбят они друг столь дивной любовью и никто не сможет их разлучить. И Бранжьена с Гуверналом клянутся, что исполнят наказ королевы. Пришло время отплытия; Тристан и его сотоварищи вышли в море и с великой радостью пустились в путь.
Три дня дул попутный ветер, а на четвертый Тристан играл в шахматы с Изольдой, и стояла в ту пору столь нестерпимая жара, что захотел он пить и попросил вина. Гувернал с Бранжьеной пошли за вином, и попался им на глаза кувшин с любовным напитком, что стоял среди других серебряных сосудов. И взяли они его по ошибке и оплошности. И Бранжьена подала Гуверналу золотую чашу, а он налил в нее питья, что было похоже на прозрачное вино. Оно и в самом деле было вином, но было к нему подмешано колдовское зелье. И Тристан осушил полную чашу и приказал, чтобы налили этого вина Изольде. Ей подали чашу, и она выпила. Так ступили они на путь, с которого не сойти им вовеки. Каким добрым и сладостным показался им этот напиток! Но никогда еще сладость не была куплена такой ценой. Сердца их дрогнули и забились по-иному. Ибо не успели они осушить чашу, как взглянули друг на друга и остолбенели и забыли о том, что делали раньше.
Тристан думает об Изольде, Изольда – о Тристане, и не вспоминают они о короле Марке. Ибо Тристан не помышляет ни о чем, кроме любви к Изольде, а Изольда не думает ни о чем, кроме любви к Тристану. И сердца их бьются в лад, и так будут биться до конца их дней. Тристан любит Изольду, и ей это в радость, ибо кому, как не этому прекраснейшему из рыцарей, могла она подарить свою любовь? Изольда любит Тристана, и ему это в радость, ибо кому, как не этой прекраснейшей из девушек, мог он отдать свое сердце? Он пригож, она прекрасна. Он благороден, она знатного рода: они под стать друг другу по красоте и благородству. Пусть король Марк поищет себе другую невесту, ибо Изольду влечет к Тристану, а Тристана – к Изольде.
И так долго не сводят они глаз друг с друга, что каждому становятся ясны помыслы другого. Тристан знает, что Изольда любит его всем сердцем, Изольда знает, что она по душе Тристану. Он не помнит себя от радости, и она тоже. И говорит он себе, что не бывало еще рыцаря счастливей его, ибо он любим самой прекрасной девушкой на свете. Смотрит Тристан на Изольду и всё сильней влюбляется в нее, так что не хочет ничего, кроме Изольды, а Изольда – ничего, кроме Тристана.
И Тристан открывает ей свое сердце и говорит, что любит ее, как никого на свете. И она отвечает ему тем же. Что вам здесь сказать? Видит Тристан, что Изольда готова исполнить его волю. Они наедине друг с другом, и нет им ни в чем ни помехи, ни препятствия. И делает он с ней всё, что хочет, и лишает ее звания девственницы. Таким образом, как я вам рассказываю, влюбился Тристан в Изольду, да так сильно, что уже больше никогда не разлучался с ней и не любил и не знал других женщин. М из-за того напитка, что он выпил, пришлось ему вынести столько мук и тягот, сколько не выпадало на долю ни одного влюбленного рыцаря…
Любовный напиток исключает протяженность и длительность процесса соблазна, моментально завершая его согласием обоих сторон и лишением невинности. Взаимное влечение есть новая связь, установление которой сразу преобразует весь окружающий мир. События теперь не станут идти так, как шли бы в отсутствие этой связи. В этом смысле соблазнение преображает мир. Петля соблазна формируется из чувственного импульса. Однако, появившись, она включает целый регистр рациональных смыслов в восприятии новой реальности.
Божественные вещи символизируются весьма неожиданными образами, такими, как образ льва, медведицы, пантеры. Причудливость символа делает его осязаемым и привлекает к нему внимание.
Захват внимание – вот тот принцип продвижения идей в массы, который в Средние века был усвоен в совершенстве.
Средневековое мышление постоянно тренируется постигать отношение соответствия между различными явлениями. Усилия по истолкованию соответствий доставляют средневековому человеку эстетическое наслаждение. Чтобы захватить внимание и доставить возможность создать свое толкование, средневековый текст всегда говорит нечто отличное от того, что может показаться на первый взгляд. Формула средневекового «бестселлера» —