И это отсылает ко второму наблюдению пифагорейцев. Занимаясь геометрией, пифагорейцы открыли то, что сегодня мы называем ортогональными (некоммутативными) измерениями. Они заметили, что круг и квадрат – фигуры несовместимые (проблема квадратуры круга) на двухмерном листе бумаги.
Но они могут совмещаться в трехмерном пространстве. Сделайте цилиндр. Его поверхность в развороте может иметь форму квадрата, а в сечении цилиндра мы видим круг. Стоит только добавить всего лишь одно измерение, как
вещи несовместные – вдруг – совмещаются.
Это высказывание звучит как парадокс. Его нельзя реализовать в поле плоской реальности. Но если выйти за пределы плоской реальности, то всё становится на свои места. Появляется логически строгий и точный алгоритм, который снимает этот парадокс.
Наконец, третье, и самое сокровенное открытие пифагорейцев сводится к открытию символической реальности. Геометрия имеет дело с точными окружностями, но ни один чувственный объект не является точно круглым; и как бы мы тщательно ни применяли наш циркуль, окружности всегда будут до некоторой степени несовершенными и неправильными.
Из этого следует, что мысль имеет дело с объектами идеальными, отличными от чувственных объектов. Можно сделать следующий шаг и предположить, что мысленные объекты не менее реальны, чем объекты чувственного восприятия. Так с Пифагора начинается идея, согласно которой существует недоступная чувственному восприятию сторона реальности.
Пифагорейцы верили, что элементами этой реальности являются числа. Пифагорейцы видели числа во всем и все сводили к числу. Они открыли техническую возможность моделировать реальность посредством символов, числовых и геометрических. С помощью символов они выражали идеи о связности вещей и явлений. Всякая идея есть символ, а самый элементарный символ – есть число.
Символическое бестелесно и недвижимо, но при этом оно реально.
Это открытие изменило рациональное восприятие мира. Не вода (Фалес), не апейрон (Анаксимандр), не воздух (Анаксимен), а число является первоначалом сущего.
Такой революционный поворот мысли Пифагор хранил в узком кругу посвященных. Известно, что сам он ничего не писал. Посвященные давали клятву о неразглашении его учения.
Спустя годы современник Сократа и Демокрита Филолай впервые опубликовал три книги, излагающие основные положения пифагореизма. Из них мы знаем, что Пифагор создал гармонику – учение о гармонии. Строй чисел служит основанием гармонии:
«Где нет числа – там хаос, где нет меры – там химеры».
Греки, эти великие законодатели, ввели понятие сущности, противопоставив его чувственному восприятию – видимости. Сущность вещей и явлений – вне вещей и вне явлений. Такой смелый взгляд переменил всё вокруг. Греки не открыли, но утвердили сверхчувственную, трансцендентную истину. Пифагор утвердил реальность символа. Парменид установил организующее начало – Бытие. Платон ввел представление об эйдосе как умопостигаемой структуре реальности. Эйдос вы не обнаружите в изменчивом вещественном мире. Эйдос – вне вещей и вне явлений. Его можно разве что помыслить в том смысле, что припомнить.
Гераклит учил, что помыслы реальны. Его, Гераклита, становление связывает мыслимое и физическое в одно неразделимое целое. Пз символического восприятия мира проистекает «греческое чудо».
Выразителем и оформителем греческой идеи стал Платон. Он сравнил мир с пещерой, на стенах которой мелькают тени – отражения совершенных образов (эйдосов), существующих в идеальном, высшем, умопостигаемом мире. Видимое есть только тень истинно сущего. Истинно сущее ненаблюдаемо. Наблюдаемое не существует. Ощущения есть тени эйдосов, а идеи есть отпечатки эйдосов в представлениях людей. Платон оторвал эйдосы от вещей и явлений. Он создал собственно мир эйдосов. Эйдосы, эти умопостигаемые сущности, можно выразить не иначе как геометрически. Отсюда платоновская доктрина, согласно которой Бог есть Геометр.
Платон, такой же обитатель пещеры, как и все прочие, припомнил, что видимое есть тень сущего.
Ясность и отчетливость притягивают нас не к действительному, но к иллюзорному, не к сущему, но к тени его: то, что видимо есть заблуждение, и мы подходим тем ближе к истине, чем ближе мы к эйдосу. До Платона древнегреческое слово £1§о<; означает вид, облик, образ. После Платона эйдос есть вид организации бытия. Платон полагал, что элементы вещества и действующие между ними силы есть всего лишь отражение скрытых от нас геометрических форм – элементов некой колоссальной геометрической суперструктуры. Эти геометрические формы нельзя увидеть и нельзя почувствовать. Но их можно постигнуть путем внимательного наблюдения, перекрестного тестирования и абстрактного мышления.
На этом основании Платон придавал метафизический смысл пяти многогранникам, получившим название платоновских тел.
Напомним, по Платону, земля состоит из крошечных кубов, воздух – из октаэдров, огонь – из тетраэдров, а вода – из икосаэдров. И еще Платон ввел пятый элемент – додекаэдр. В «Тимее» Платон пояснил, что
«его [додекаэдр] Бог определил для Вселенной, прибегнув к нему в качестве образца».
Тела Платона симметричны. Не случайно вокруг любого платоновского многогранника можно описать сферу, которой будет касаться каждая вершина.
Не случайно в каждой вершине платоновских тел сходится одно и то же количество ребер. И не случайно углы, под которыми сходятся ребра в вершинах многогранников, всегда одинаковы. Эти качества обеспечивают платоновским телам высокую степень симметрии. Икосаэдр и додекаэдр, например, можно повернуть шестьюдесятью способами, сохранив их вид неизменным. Симметрия, полагал Платон, должна лежать в основе любого правдоподобного описания природы.
Традиционная интерпретация древнегреческой философии выделяет три магистральные линии греческой мысли: бытие (Парменид), становление (Гераклит) и гармония (Пифагор). Первая линия тяготеет к вещественному, вторая – к динамическому и третья – к символическому.
На самом деле все три линии сводятся к одному и тому же: бытие есть то, что требует понимания, согласованной, гармоничной интерпретации и что только в проблеске понимания и становится.
Греки, эти великие мыслители, исключив все возможности найти первооснову в веществе, нашли точку опоры в законе.
Законы производятся в природе сами по себе. Человек может закон природы распознать. Эта возможность восхищает дух. Осознание условия, что у нас есть законы, подготовило следующий шаг. Законам можно не только следовать, но законы можно производить самим, по своей воле, но не как попало.
Мераб Мамардашвили в «Лекциях по античной философии» скажет об этой греческой сверхидее:
«Народу надобно биться за закон… Закон, за который нужно биться, не есть конкретный закон, а есть условие, или закон законов, в том смысле, что это условие того, что вообще у нас есть законы и что они у нас будут, если мы бьемся за становящийся закон».
Пифагор и Евклид утверждали, что зрительное восприятие осязаемо: из глаза постоянно исходят «зрительные лучи», которые, как пальцы, ощупывают окружающую среду Атомисты полагали, что от предметов постоянно отделяются бесконечно малые частицы материи (флюиды), которые распространяются в пространстве. Проникая в глаз, они отпечатываются на сетчатке. Следовательно, ощущение – пассивно.
Фактически здесь говорится о том, что есть на самом деле само движение законообразующей мысли, которое производит законы, а не какой-нибудь конкретный закон, за который нужно было бы догматически биться. Пока есть законопроизводящий пафос, будут законы.
3.5. «Познаю, подобно как я познан»
От Платона к Плотину оформилась традиция, согласно которой чувственно воспринимаемую действительность нужно довести до такой степени прозрачности, чтобы узреть за ней иную трансцендентную реальность – неизменную, вечную и неприкосновенную. Сквозь пестрый камуфляж событий надлежит видеть знаковые символы, по ним – знамения. Но далее на пути к эйдосу – пробел, просвет, пустота.
Гулять по воде или по радуге – дело обычное для пророков и провидцев, но даже им не под силу ходьба по пустоте.
Остается проложить гать из прозрений, идей и интерпретаций. Созданная Плотином интерпретация укоренилась в средневековом сознании. Великий философ еще в начале III века основал одну из самых загадочных и глубоких философских школ. Он создал учение, в котором идеи Платона предстали в свете христианского миропонимания. Умберто Эко в «Баудолино» так описал представления Плотина:
«Мир – эманация бога. Бог – это Уникум, и он до того совершенен, что не подобен ничему, что есть, и ничему, чего несть. Уникум, по причине своего великодушия, склонен распространяться и расширяться на все более объемные сферы подобно свечке, жертве распространяемого ею же света, чем больше светит, тем меньше ее остается. Бог расточается в тени себя самого и превращается во множество демонов, Архонтов, Тиранов, Сил, Светил, а также тех, кого христиане именуют ангелами или архангелами.
Они не творение, но эманации Уникума».
Плотин вел на путь поиска божественной красоты. Красота рождает в душе человека любовь. Когда-то наша душа соприкасалась с прекрасным, жила рядом с ним, и теперь, когда она созерцает что-то красивое, ее тревожит смутное воспоминание. Душа стремится к слиянию с прекрасным. Мы ищем красоту в телах, вещах и помыслах. Согласно Плотину:
«Есть души, для которых земная красота – это поводырь, ведущий их дорогой воспоминаний к истинной красоте горних сфер; такие души любят земную красоту как образ красоты небесной».
В центре философии Плотина – учение о Едином в триаде, восходящей еще к Платону: «Ум-Душа-Единое». Единое есть трансцендентное начало, которое превышает всё сущее и мыслимое и ему предшествует. Единое, нераздельно присущее всему сущему. Из Единого всё «изливается», «произрастает» по природе, без убыли прародителя и