За мной еще очень много грехов, и я буду продолжать каяться Вам в них.
Преступник Чжуан Чжун.
10 октября 1976 г.».
Он послал несколько таких покаянных писем, но ответа не получил. Это его очень взволновало. Ему казалось, что предельная искренность, самокритичность способны тронуть кого угодно, однако его расчеты не оправдались. Наверное, одними чистосердечными признаниями не вернуть доверия верховной руководительницы, самое главное — уловить новые тенденции в классовой борьбе после смерти Мао Цзэдуна! Осознав это, писатель тут же вышел во двор, затем на улицу, долго бродил с вытаращенными глазами, все высматривая и вынюхивая, но ничего не добился. Вечером он снова сел за стол, развернул газету — и чуть не ударил себя по лбу за глупость. Вот же она, новая тенденция, как это я ее раньше не заметил! И он написал еще одно письмо:
«Глубокоуважаемая верховная руководительница!
Я с безграничной скорбью прочел траурные телеграммы, пришедшие из всех провинций, городов и автономных районов. В некоторых телеграммах не только высказывается глубокое соболезнование Вам, наша дорогая руководительница, но и выражается надежда на то, что Вы преодолеете свое страшное горе и продолжите дело великого вождя, доведете до конца революцию, которая не останавливается даже в условиях диктатуры пролетариата. Но другие провинции, города и автономные районы в своих телеграммах не упоминают Вас, как будто Вас и нет. Я считаю, что это свидетельствует об определенной позиции не только по отношению к Вам, но и по отношению к покойному вождю, по отношению к великой пролетарской культурной революции, по отношению к образцовым революционным пьесам, которые являются авангардом новой литературы. Это проблема борьбы правды с неправдой, проблема выбора пути, проблема бдительности, потому что тот, кто усыпил в себе бдительность, не может быть настоящим революционером.
Хотя я всего лишь рядовой член партии, совершивший немало ошибок, мне горько видеть вышеуказанную несправедливость, поэтому и побеспокоил Вас письмом.
Чжуан Чжун.
16 октября 1976 г.».
После отправки этого письма минуло два дня, а ответа по-прежнему не было. Беспокойство писателя перешло в панику, ему казалось, что надвигается какая-то крупная опасность. В мозгу всплывали разные страшные картины: сверкающие наручники, звенящие кандалы, железные решетки на окнах, виселицы на площадях, лобное место, где расстреляли Акью, зеваки, глазеющие на казнь... Теперь он уже был убежден, что верховная руководительница утратила к нему доверие, а может быть, даже выдвинула против него политическое обвинение.
Этой ночью ни одному из соседей Чжуан Чжуна не удалось поспать спокойно. Сначала раздался стук в дверь комнаты, где жил молодой сотрудник группы образцовых пьес.
— Эй, малыш, скажи, я по-прежнему автор пьесы «Логово тигра и пучина драконов»?
Да,— удивленно отвечал юноша, протирая заспанные глаза.— А как же иначе!
— Мое имя не сняли?
— Нет,— еще больше удивился тот.
— Ну и хорошо!
Чжуан отошел от двери, но вскоре начал стучать в соседнюю — там жила певица, муж которой куда-то уехал.
— Послушай, Вэнь, я все еще член постоянного ревкома группы образцовых пьес?
Певица никак не могла оправиться от страха, вызванного резким стуком, но ответила дрожащим голосом:
— Я... я... не слышала, чтобы вас выводили оттуда. А что случилось?
— Ну, раз не объявляли о выводе, и то хорошо! Ты в случае чего подтверди это!
Женщина послушно кивнула и, по-прежнему дрожа, закрыла дверь. А Чжуан Чжун уже стучался к старому привратнику.
— Отец, я по-прежнему гражданин Китайской Народной Республики?
Старик оторопел:
— Ты чего, выпил лишку?
— Я выпил? Страна переживает такое время, а ты подозреваешь меня в пьянстве? Да ты просто хочешь погубить меня, подвести под контрреволюцию!
— Может, тебе во сне чего привиделось?
Нет, я сплю хорошо. Ты мне о другом скажи: я гражданин или...
— Гражданин, гражданин, редкостный гражданин! — нетерпеливо ответил старик и захлопнул дверь перед его носом.
Об этих ночных визитах, разумеется, стало мигом известно Вэй Тао, и он засомневался: то ли у Чжуана снова психическое расстройство, то ли он хитрит? Вэй любил опережать события и решил дать писателю возможность покаяться. Соберем небольшое собрание и пощупаем его, заставим немного попотеть, посмотрим, что он нам скажет. Но Вэй Тао еще не успел осуществить свой план, когда ему позвонила верховная руководительница:
— Завтра будет траурный митинг, так. пусть Чжуан Чжун стоит на трибуне!
Самое удивительное, что, получив эту весть, Чжуан сразу расстался со всеми своими странностями. Он уже больше ни в чем не сомневался и прикинул, что стоять на трибуне митинга несколько менее почетно, чем быть членом траурного комитета, но все же достаточно, чтобы возвышаться над миллионами, а это совсем неплохо. На следующий день он в черной униформе, с белым траурным цветком в петлице скорбно и сосредоточенно поднимался на заветную трибуну...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. Герой обнаруживает бандита в комнате для приезжающих, а вслед за этим сталкивается с проблемой: как бы поесть баранину из самоварчика
В Пекине проще всего встретить знакомого на центральной улице Ванфуцзин — Княжеский двор. Однажды, когда писатель шел по этой улице, он в дверях книжного магазина «Новый Китай» столкнулся с Вэй Цзюе. Это была первая их встреча с тех пор, как Чжуан Чжун сам столь успешно наведался к старику. Чжуан знал, что за прошедшее время отдел, в котором работал Вэй Цзюе, прослыл черным гнездом реабилитации правых, а Вэй благодаря своему заботливому ученику был обвинен в попытках разложения группы образцовых революционных пьес. На гребне борьбы против реабилитации правых в газетах появилось немало статей, обличающих Вэй Цзюе, правда, без указания его имени. Короче говоря, Чжуан никак не был психологически подготовлен к встрече с ним. Под психологической подготовкой я понимаю слова, которые позволили бы ему обратиться к Вэю с учетом новейшей обстановки и в то же время без утраты своих высоких принципов. Не успев придумать таких слов, он просто спросил:
— Как поживаешь, Вэй?
К удивлению Чжуан Чжуна, его бывший учитель вовсе не выглядел пришибленным или печальным, а сохранял вполне бодрый вид. Седые усы на его длинном смуглом лице топорщились даже воинственно. Испытующе глядя на Чжуана, он ответил вопросом на вопрос:
— А как ты поживаешь?
В его тоне явно звучала насмешка над одним из крупнейших писателей современного Китая. Чжуан Чжун немного рассердился, но потом вспомнил, что уже не раз доносил на старика. Может быть, он наконец решил отомстить? Если так, то ему еще мало досталось, надо отдать его в руки Вэй Тао, который покажет ему, почем фунт лиха. Угрожать бесполезно, он все равно ничего не поймет, а вот ответить на его провокационный вопрос нужно. И Чжуан начал терпеливо рассказывать учителю о своей новой пьесе «Решительный бой», о ее большом значении и ценности.
Но этого старого бумагомараку, закосневшего в правизне, казалось, совершенно не тронуло то, что скоро должно увидеть свет такое эпохальное произведение. Он лишь прищурился, точно сморщился, и воскликнул:
— Как, ты все еще пишешь о том же самом? Чжуан Чжун чуть не взорвался:
— А о чем я должен писать?!
— Ты ничего не слыхал? — посерьезнел Вэй Цзюе. Изумленно вытаращив глаза, Чжуан ждал, что он скажет дальше, но Вэй словно проглотил уже приготовленные слова и добавил только:
— Я советую тебе все как следует разузнать!
Он с достоинством удалился, а Чжуан Чжун смотрел на его крепкую фигуру и сокрушенно вздыхал: «Правильно говорят, что легче сдвинуть гору, чем изменить природные склонности. До чего консервативен этот старик! Если я донесу, что он выступает против пьесы о борьбе с буржуазией внутри партии, ему снова придется плохо... Впрочем, погоди, погоди. Что означает его совет обо всем как следует разузнать? Прошло уже больше месяца после смерти председателя Мао, а новостей никаких нет. Может быть, действительно что-то случилось?»
Чжуан пошел домой, расспрашивая по дороге всех знакомых, не слышали ли они чего-нибудь. Люди отрицательно качали головами, а он ясно видел, что они шепчутся друг с другом. Уж не повторились ли какие-нибудь из прошлых событий? Теперь он с гордостью мог сказать, что у него богатейший опыт борьбы и в любой, даже самой серьезной обстановке он не утратит верной позиции.
Когда Чжуан Чжун вернулся домой, уже стемнело. Он вдруг вспомнил, что нужно узнать, прочитала ли Цзян Цин его пьесу и когда будет поставлено его творение. Позвонил к Вэй Тао — его не оказалось дома, а где он, ему не пожелали ответить. Странно! Повесив трубку, Чжуан начал бродить по комнате, хотел кое-что исправить в пьесе, но в душе его словно скакали обезьяны и лошади. «Ладно, когда Цзян Цин прочтет, тогда все сразу и исправлю!» Он попробовал почитать книгу, но иероглифы расползались перед глазами, точно муравьи. В конце концов его взгляд остановился на фотографии, где он запечатлен с поднятым кулаком, дающим клятву всегда придерживаться верного курса. Эту фотографию как еще один бесценный исторический документ он выпросил у корреспондента, который снимал на собрании.
«Бам, бам, бам!» — раздалось у него над головой. Наверху была комната для приезжих, но сейчас она пустовала.
«Бам, бам, бам!» — повторилось снова.
— Кто там? — громко крикнул он. Никто не ответил. Странно! Чжуан склонил голову и прислушался. Ему чудилось, что кто-то бьет посуду, двигает мебель,— не иначе как там вор! Писатель бесстрашно ринулся наверх. В коридоре было темно, но в конце его маячила чья-то тень.
— Кто это? — испуганно вскрикнул писатель.
— Я,— ответил женский голос.
Чжуан дрожащей рукой нащупал выключатель и нажал на него. Перед ним стояла та самая красотка, которую он увидел в машине Вэй Тао, когда впервые приехал в столицу. С тех пор встречал ее рядом с Вэем еще много раз. Но почему она пришла сюда? От женщины исходил тонкий аромат духов. Пока Чжуан терялся в догадках, что с ней делать, она спросила: