— Д где ваш начальник отдела?
Дверь комнаты для приезжих отворилась, и в коридор выглянул Вэй Тао.
— Сюда,— замахал он рукой,— заходите скорее! Он самолично выключил свет в коридоре и проводил гостей к себе. В комнате не было ни души. Чжуану стало ясно, кого он принял за вора.
— Зачем ты забрался в эту мышиную нору и заставил меня столько времени искать тебя? — недовольно пробурчала женщина. Назвав имя одного критика, находившегося в чести у центрального руководства, она сказала, что тот приглашает Вэй Тао завтра отведать «полощущейся баранины»[19] и просил ее известить его об этом.
Вэй изменился в лице.
— Не надо сейчас никаких встреч! Скажи, что я не могу.
Женщине это явно не понравилось.
— Так нельзя! Люди уже обо всем договорились. Это неудобно.
Вэй Тао подумал немного, потом сказал с напряжением:
— Действительно, не могу, но завтра еще обмозгуем, ладно?
Женщине пришлось согласиться, однако недовольство ее не прошло.
— А зачем все-таки ты забрался сюда?
— Дело в том, что меня скоро посылают за границу, я должен подготовиться к поездке, а дома слишком шумно и посетителей много. Вот я и спрятался здесь. Смотрите не говорите никому!
Он выразительно поглядел на женщину, на Чжуан Чжуна. Писатель кивнул, но подумал, что и заграница, и подготовка к ней — наверняка вранье. А женщина продолжала:
— Смотри, как бы человек, который приглашает тебя на баранину, сам не явился к тебе!
— Ни в коем случае! — поспешно вскричал Вэй Тао.— Ты уж поговори с ним за меня. А то стоит прийти сюда еще двум-трем, и это место уже не сохранить в тайне.
Он буквально умолил ее отправиться по его поручению. Красотка, обворожительно улыбнувшись, упорхнула, и тут только Чжуан Чжун сообразил, что пришел не вовремя. Он смущенно поднялся, собираясь откланяться, но Вэй Тао взял его за руку и удержал.
— Посиди еще немного! — сказал он. Вслед за этим между ними состоялся такой диалог:
Вэй. Ты что-нибудь слышал за последние два дня?
Чжуан. Нет, ничего.
Вэй (разочарованно). У тебя же много родственников и знакомых. Неужели никто из них тебе ничего не сказал?
Чжуан. Я не капиталист какой-нибудь, чтобы делать все по родству или знакомству. Я делю людей только по политическим признакам.
Вэй. Ты действительно ничего не слыхал?
Чжуан. Я опираюсь лишь на решения центрального руководства, а всякие сплетни на улицах никогда не слушаю. Вы ведь знаете, по этой части я уже научен горьким опытом.
Вэй (глубоко опечаленный). Это плохо. Выходит, мы с тобой как глухие: ничего не слышим, ничего не знаем. В дальнейшем надо вести себя поактивнее!
Чжуан (вдруг вспоминает). Да, разрешите доложить, старик Вэй Цзюе мне сегодня сказал одну фразу...
Вэй (взволнованно). Какую фразу?
Чжуан. Он посоветовал как следует разузнать.
Вэй. Что разузнать?
Чжуан. Этого он не сказал.
Вэй (не выдержав). Ладно, я сам тебе скажу. Это даже моя жена слышала...
Чжуан (поспешно). Что она слышала?
Вэй. Что Политбюро приняло решение арестовать четырех наших руководителей.
Чжуан (оторопев, после долгого молчания). Это, это правда?
Вэй. Я не верю в это. Не верю, что центральное руководство под угрозой. Я только сейчас это понял.
Чжуан. Но ведь ты можешь позвонить самой верховной руководительнице!
Вэй. Я уже звонил, но не могу найти ее. (Печально.) Если это правда, то тебе еще ничего, а я человек конченый...
Чжуан не может ничего сказать, потому что в голове у него сверкают молнии, переворачиваются реки и моря.
(Мрачно.) Если меня возьмут, помни, что у меня есть жена, дети, родители. Пожалуйста, позаботься о них! Заранее благодарю тебя!
Чжуан (растерян, но все же сохраняет бдительность). Ах, вот ты о чем! Ничего, если твоя семья встретится с трудностями, о ней позаботится руководство. Ты должен верить партии, верить массам, а о себе особенно не беспокоиться. Главное сейчас для тебя — откровенность...
Вэй (недоволен его реакцией). Ты что мелешь? Если меня действительно схватят, ты тоже не убежишь!
Чжуан. Я? Я тут ни при чем. Я только писал и не имел никаких политических связей с этими четырьмя.
Вэй. Ты еще смеешь нахальничать? Да ты писал тайные письма, доносы, продал брата, жену, даже любовницу. Всуе цитировал Энгельса, чтобы...
Чжуан. Ладно, ладно, я только пошутил, а ты уж сразу всерьез принял. (Придвигаясь к Вэю.) Советую ничего не бояться, потому что ничего страшного и нет! Мы только помогали ей писать образцовые революционные пьесы, а кто выступает против них, выступает против великой культурной революции. Помяните мое слово, начальник, наступит день, когда...
Вэй. Да, наступит, и тогда я им покажу! Эх, не получится, наверное. Им очень легко схватить нас, у нас даже оружия нет.
Чжуан (озираясь по сторонам). Этого я не слышал, начальник, ничего не слышал. А вы должны подготовиться.
Вэй (сокрушенно садится). Чего тут готовиться? Такие люди, как мы... В общем, пусть все будет как будет. Вполне возможно, что эти бабы уже проболтались и за нами сейчас придут!
В комнате звонит телефон. Вэй Тао и Чжуан Чжун испуганно смотрят на него, друг на друга, но никто не решается взять трубку. Телефон продолжает звонить. Вэй просит Чжуана взять трубку, а тот отказывается. Телефон звонит как бешеный. Вэй Тао не выдерживает и подходит.
Алло! (Облегченно.) А, это ты, мой друг! Как ты меня напугал! Что, что? Хорошие новости? Говори помедленнее! Итак, на заседании Политбюро присутствовали все четыре центральных руководителя и вид у них хороший? Отлично! Они сумели из обороны перейти в наступление и одержали победу? Прекрасно, прекрасно! (Нажимает на рычаг и набирает другой номер.) Алло! Узнаешь, кто это? Догадайся, догадайся! Так вот, я могу до срока тебе сказать, что на баранину мы пойдем. До завтра!
Вэй Тао кладет трубку и выходит из комнаты. Чжуан Чжун бежит вслед за ним.
Чжуан. Начальник, а как насчет завтрашней баранины? Я тоже...
Вэй Тао пристально смотрит на него, но ничего не отвечает.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. Крупный писатель в решающий момент произносит мудрые слова. Эти слова используются так умело, что возникает сплошная идиллия
Как говорится в стихах:
Сегодня прекрасный пир,
Веселье трудно описать.
Мы не будем доискиваться, как писателю удалось примазаться к этому пиру: может быть, он предложил хозяину разделить с ним расходы, а может быть, принес в ресторан дорогого вина, но факт, что Чжуан хлестал рюмку за рюмкой, вовсю полоскал в кипящем самоварчике ломтики баранины и непрерывно болтал, потому что ему было крайне важно уравновесить то, что он вчера вечером наговорил Вэй Тао. А Вэй, раскрасневшийся от выпитого вина, вещал, опуская в кипяток очередной ломтик сырого мяса:
— Когда я услышал эти сплетни, я сразу сказал, что не верю в них. Не верю, что верховная руководительница могла пойти против партии.
— И я то же самое подумал! — подхватил Чжуан Чжун.— Ведь все четверо центральных руководителя были приближенными председателя Мао, заслуженными деятелями великой пролетарской культурной революции, неутомимыми ниспровергателями каппутистов. Поэтому вчера вечером я и сказал начальнику отдела Вэю, что если эти слухи правдивы, то они означают реставрацию капитализма!
Восхищенный собственной прозорливостью, Чжуан отхлебнул вина и решил, что он вполне удовлетворительно выдержал испытание.
Так, слово за слово, гости заговорили о том, что каждый из них слышал. Вэй Тао ударил о стол палочками для еды.
— Черт побери, слухи были такими правдоподобными, что просто в дрожь бросало! Я обязательно посоветую верховной руководительнице начать допрос всех поодиночке, чтобы докопаться, откуда пошли эти домыслы!
Чжуан Чжун бросил на него испуганный взгляд, но, подумав немного, с жаром подхватил:
— Вы совершенно правы: крепкая трава всегда выдержит напор ветра, а настоящее золото плавится только при сильном огне. Например, у меня дома висит фотография, на которой я запечатлен рядом с верховной руководительницей, так вчера один человек посоветовал мне скорее снять эту фотографию. Я, разумеется, ответил: ни за что не сниму!
— Действительно, был такой случай? — с некоторым недоверием спросил Вэй Тао.— Подобного человека самого нужно снимать!
Писатель, естественно, не уточнил, что этим человеком был он сам, Чжуан Чжун. Когда он услышал от Вэя весть об аресте четверки, у него сразу мелькнула мысль о фотографии, а когда весть не подтвердилась, был страшно доволен тем, что не начал действовать опрометчиво. Сейчас он видел, что Вэй Тао не очень-то доверяет ему, вот и выдумал себе оппонента, чтобы разоблачить его. Конечно, это вряд ли усыпило бдительность начальника, но писатель все равно был доволен своими способностями к импровизации. Боясь, что Вэй слишком крепко вцепится в его рассказ, он перевел беседу на другую тему, заговорив о сложности и остроте классовой борьбы, которая поистине выходит за пределы человеческого воображения.
Внезапно в их кабинет ворвалась запыхавшаяся женщина с криком:
— Тут такое творится, а вы все едите да пьете! Гости повернулись и узнали жену Вэй Тао. Она ообщила мужу, что его срочно вызывают на собрание, где будет сделано официальное объявление.
— О чем объявление-то? — нетерпеливо спросил Вэй.
— О свержении «банды четырех»!
Эти слова подействовали на пирующую компанию как разорвавшаяся мина или, точнее, как гипноз. Все застыли: с рюмками, бутылками, палочками в руках. Только самоварчик продолжал бурлить — и даже не столько бурлить, сколько шипеть, потому что в нем осталось совсем мало воды.