Далее Владислав Гаевский направил свои стопы в кондитерскую лавочку, что расположилась в подвальчике «яковлевки» со стороны Вознесенского проспекта. Это было довольно просторное помещение с длинной деревянной буфетной стойкой, зеркалами по стенам и небольшими столиками на двоих. Такие заведения, особенно в вечерние часы, обычно посещали гуляющие по улицам парочки, студенты, безбилетные проститутки и их потенциальные клиенты. Здесь можно было выпить кофе с какой-нибудь сдобой, либо купить товар навынос. В кондитерской удивительно вкусно пахло свежей сдобой, ванилью и ещё чем-то таким ароматным, что у Гавского даже засосало под ложечкой, и он остро ощутил, сколь изголодался за этот день. Румяная, пышнотелая, с роскошной крепкой грудью, молодая кондитерша в крахмальном чепце встретила сыщика милой улыбкой, на секунду заставив его позабыть как о голоде, так и о цели визита.
— Что барин изволит? — спросила она с характерным вологодским «оканием» и Гаевскому, бывшему всегда истовым любителем крупных женских форм, пришлось сделать неимоверное усилие над собой, чтобы отвести взгляд от её груди и сострогать в качестве ответа более или менее внятную фразу.
— Да я вот, милая, бывшего приказчика вашего, Власа Дмитриева, ищу, — пробормотал Владислав. — Можно с ним поговорить?
— А вам он на что? — поинтересовалась красавица, явно наслаждаясь произведённым на мужчину эффектом.
— Да я вот, милая… — взгляд Владислава снова упал на грудь женщине и более уже не поднимался. — Деньги я ему должен. Давно брал, потом уезжал, а долг — он ведь такой! — карман жжёт.
— Так он на «Апрашке» в хлебном доме купцов Пантелеевых теперича устроен, — неспешно ответила кондитерша; голос её, мягкий, густой и обволакивающий, необыкновенно подходил всему облику торговки, усиливая впечатление женственности. — Сказывал, платят там лучше, да только и мороки больше, чем у нас…
— Да что ты говоришь, сахарная моя… — тяжело вздохнул Гаевский. — Что же мне теперь делать?
Он дёрнул цепочку, извлёк из кармана часы и силой заставил себя посмотреть на циферблат.
— Не смотрите на часы, — участливо произнесла кондитерша, облокачиваясь на прилавок и склоняясь к Гаевскому. — Поздно ужо.
— Вот и я смотрю, сладкая моя, что поздно уже на «Апрашку» двигать, — вздохнул Владислав, сожалея о глухом, под горло, платье кондитерши, не позволявшем удовлетворить вполне понятное мужское любопытство; впрочем, данное обстоятельство лишь подстёгивало воображение. — А где живёт Влас, не знаешь ли часом, красавица?
— Нету у меня обыкновения к мужчинам ходить, не таковская я. — ответила женщина с достоинством и Гаевский почему-то нисколько ей не поверил. — Но где Влас обретается знаю: в доме Мухортина в Столярном. Его там каженная собака знает, Влас-то ведь мужик шебутной, сами, поди, знаете…
— Это точно. — согласился Гаевский. — Влас — он такой. У Мухортина, значит, говоришь?… А как тебя-то звать, милая?
— Матрёна я.
— А налей-ка, Матрёна, мне чашечку горячего шоколаду, — попросил Гаевский. — Я хоть шоколад не люблю, но из твоих рук выпью. И потом… дай что-нибудь вкусное голодному мужчине. Есть у тебя что-нибудь эдакое для меня?
— Для голодных мужчин, особенно когда они такие обходительные, как вы, барин, у нас завсегда что-нибудь найдётся. Хотите горячую свежую булочку с маком? Наш Пётр мака не жалеет, кладёт в палец толщиною, вкуснота-а… Иль, может, чего другого хотите?
Она качнула головою в чепце в сторону застеклённой витрины, заполненной разного рода кондитерскими вкусностями, но Гаевский даже глазами не повёл в ту сторону.
— И булочку вкусную хочу и «чего другого» для голодных мужчин тоже хочу, — с улыбкой ответил он, развлекаясь двусмысленностью беседы.
— Это чего же, например? — кондитерша сделала наивно-изумлённые глаза; она, похоже, тоже развлекалась пикантным разговором. — Что могут желать голодные мужчины? Может, какой-то сдобы с кремом?
— А вот, скажем… — Гаевский на секунду задумался. — Скажем, погулять вместе?
— Можно и погулять, — согласилась Матрёна. — Говорят, цирк-шапито хороший на гастроль приехал. У Нарвских ворот стоит. Представления каженный день даёт.
— Прекрасно, можно цирк-шапито посмотреть, — моментально согласился Гаевский. — Скажи мне, Матрёна, как ты работаешь, и мы с тобою выберем время для похода в цирк.
Менее чем за минуту сыщик назначил кондитерше свидание и, расположившись за столиком в углу, с аппетитом съел роскошную, почти на фунт весом, булочку с маком и выпил какао. Матрёна, обслуживая покупателей, заговорщически поглядывала в сторону Гаевского, а тот ей всякий раз подмигивал, чем, видимо, чрезвычайно забавлял женщину. Из кондитерской сыщик вышел очень довольный результатами своего визита. «Агафон будет ржать как кирасиркий жеребец, когда узнает, что у меня назначено любовное свидание в цирке-шапито», — подумал Гаевский и сам же от души расхохотался.
Столярный переулок, выходивший к Екатерингофскому каналу, был известным в округе «питейным местом». Был он коротеньким, всего в несколько домов по каждой стороне, но в каждом из них помещалось по одному, а то и по два питейных заведения: рюмочные, чайные, портерные, винные погребки, а то и просто распивочные под безыскусным названием «Водка».
По пути Гаевский завернул в полицейский участок, располагавшийся в угловом доме при входе в Столярный. Там, представившись, он взял в поддержку себе квартального надзирателя и его помощника. В таком усиленном составе группа направилась в дом Мухортина — закопчёный клоповник в самом конце Столярного.
Квартиру Власа Дмитриева полицейские нашли быстро, собственно, они её и не искали — домовой дворник показал дорогу и сопроводил до порога. Влас снимал комнату в довольно большой и грязной квартире первого этажа. Он оказался дома и встретил незваных гостей без удивления и очень спокойной, видать, выдержанный был человек, выглядел он кряжистым, крепким, из тех, о ком в России говорят «ладно скроен, крепко сшит», возрастом около тридцати лет. Бледное лицо с синими кругами под глазами выдавало в нём давнего жителя Петербурга. Судя по всему, он собирался в баню: на столе лежал развязанный узелок с бельем, а в руках он держал бритву и зеркальце в дешёвой плетёной ивовой рамке. На вошедших полицейских взглянул мрачно, исподлобья.
— Ты Влас Дмитриев будешь? — осведомился у него Гаевский.
— Ну, я. А что надо-ть?
— Бритву положи-ка на стол, а сам стань вон туда. — Владислав указал ему на противоположный угол комнаты.
Влас подчинился приказу, ничем не выразив недовольства или недоумения.
— Скажи-ка, братец, ты знаком с горничной Надеждой Толпыгиной? — поинтересовался Гаевский.
— Ну, знаком.
— Тогда собирайся. Поедешь с нами.
— Куда это?! — вскинулся Дмитриев.
— Куда я скажу.
— По-человечески сказать можете?
Вопрос прозвучал резонно. В конце-концов, любой человек имеет право знать, куда его собирается доставить полиция.
— В Сыскную поедем, — ответил Гаевский. — На Гороховую, значит.
— Да что случилось?! За что меня? — удивился он.
— Много текста, Влас, — остановил его Гаевский. — Там всё узнаешь. Лучше скажи, кем она тебе доводится?
— Толпыгина, что ль? Н-ну… — протянул, смущаясь, Влас. — Полюбовница она моя.
— Что ж, хорошо, — удовлетворённо сказал Гаевский. Подойдя к столу, он принялся перебирать сложенные там вещи: чистые портянки, простыня, пара чистого исподнего белья, кусок мыла. Ничего особенного, человек собрался в баню.
— Что «хорошо»? — не понял Влас.
— Хорошо, что врать не стал, — пояснил сыскной агент. — А где грязное белье держишь?
Дмитриев ничего не ответил, но это и не требовалось — Гаевский сам увидел плетёный из лозы короб в углу. Подойдя к нему, он откинул крышку и стал ворошить содержимое.
— Зачем это? Что вы делаете? Это что, обыск в моём жилище? на каком основании? — занервничал Влас. — У вас смотровой ордер или как это там именуется? За подписью прокурора.
— Во время расследования дела по горячим следам следственные действия полиция может проводить без постановления прокурора. — спокойно пояснил Гаевский. — На это отводится двадцать четыре часа с момента открытия факта преступления. Так что закона я не нарушаю, не кипятись. Никто тебя ни в чём запутывать не собирается, не беспокойся, кому ты нужен? Нам просто надо разобраться…
— О каком преступлении вы говорите?
— Поедешь с нами и узнаешь, — закончив осмотр вещей в коробе, Гаевский повернулся к Дмитриеву. — Но это явно не всё бельё. Где ещё?
— Вон ещё в мешке под лавкой. Приготовил прачке снести, — буркнул Влас.
В полной тишине Гаевский осмотрел вещи из указанного мешка. Затем методично осмотрел сундук с вещами Дмитриева и переворошил его кровать на самодельном лежаке, сколоченном из нетёсанных досок. Сыскной агент не обнаружил никакой одежды или обуви с подозрительными пятнами, ничего такого, что хотя бы каким-то образом могло связать Дмитриева с убийством Толпыгиной. Влас Дмитриев, насупившись, всё это время просидел на табурете в углу. Он понял, что спорить и доказывать что-то сейчас бесполезно, поэтому молчал и раздражённо сопел.
— Ладно, с этим всё понятно, — подвёл итог своим розыскам Гаевский. — Покажи-ка руки!
Повинуясь приказу, Влас вытянул перед собой обе руки, а Владислав, перевернув их ладонями вверх, внимательно оглядел кожу. Никаких подозрительных повреждений — царапин или порезов — на руках не было. Сыскной агент составил уже вполне определённое мнение о возможной виновности этого человека; теперь подобное мнение должен был составить начальник Сыскной полиции Иван Дмитриевич Путилин.
3
Утро двадцать пятого апреля 1888 года выдалось очень солнечным и тихим. День обещал быть очень тёплым, по-настоящему весенним. С ярким озорным солнцем вмиг повеселели фасады домов, заблестели уже везде намытые окна, умиротворённо заулыбались прохожие, ещё накануне такие мрачные и раздражённые, а воробьи — так те просто сошли с ума. Птицы рядами рассаживались на чугунном ограждении набережных, подоконниках, откосах карнизов и крышах — словом везде, где был металл, быстро нагревавшийся на солнце. Растопырив крылья и толкаясь, они гомонили без умолку, по-своему приветствуя солнышко и настоящее весеннее тепло.