— А что ты делал вчера? Опиши весь день.
Влас на секунду задумался, потом твёрдо, словно даже с каким-то облегчением, стал отвечать:
— Да всё как обычно. Открылись в семь. Почти сразу поехал с грузчиком в пекарню, она там же, на другом конце Апраксина двора, загрузили подовой хлеб, привезли…
— Самовывозом, стало быть берёте? — уточнил Путилин.
— Конечно, самовывозом. Так дешевле, быстрее и не зависишь от скорости их развозки. А то ведь не угадаешь, кому первому пекари хлеб повезут: тебе или кому другому.
— Ясно, давай дальше.
— Сгрузили, значит, два возка…
— Когда грузили, ты где был?
— Тут же, сам и грузил вместе с возницами. Я ж только называюсь приказчиком, а так… и жнец, и на дуде игрец, всё делаю. Да там-то работы крепкому мужику на пять минут всего.
— Ясно, дальше давай. Только не ври, Влас, мы ведь всё проверим!
— Примерно около восьми, стало быть, закончили. Потом в магазине сидел, кассу держал. В девять обычно привозят белую булку. Белый хлеб привозит другой приказчик. Моё дело принять после разгрузки, проследить, чтоб не было недостачи, рассортировать и разложить по поддонам для удобства торговли. Ну и попутно торговать. Всё надо успеть. Так работал до десяти. К этому времени обычно приходит хозяин. Ну, вчера тоже пришёл. Мы с ним ушли в кабинет, правда, это громко сказано: просто закуток позади торгового зала, и я показал ему приходно-расходную книгу. Потом выпили с ним чаю — он завсегда пьёт чай с баранками и липовым цветом.
— Откуда же в апреле липовый цвет?
— Так с лета ещё, засушеный. Целая коробка в закутке стоит специально для Нил Степаныча.
— Так, ясно с чаем. Что дальше?
— Ну вот, потом уже, около одиннадцати, Нил Степаныч уехали, а я пошёл в зал, на подмогу продавцу Фёдору, у него самая торговля пошла.
— То есть ты был в торговом зале? — уточнил Путилин.
— Именно так, выше высокоблагородие. В первом часу пополудни прибежал посыльный из Гостиного двора, там купец Полотенников именины праздновал, так для всех своих служащих заказал кренделей и ватрушек. Я именно его и обслуживал. Да и других обслуживал. Это будет легко проверить. Примерно в два пополудни я пошёл обедать в трактир, знаете, поди, «Самовар» в Апраксином переулке? — продолжил свой рассказ Дмитриев, но начальник сыскной полиции его остановил:
— Ключи у тебя были от квартиры Барклай?
— Ключи??? — опешил Дмитриев. — Отродясь никаких ключей от господских квартир в руках не держал!
— А не слыхал ли ты от Надежды Толпыгиной, что барыня её собиралась уехать на несколько дней?
— Нет, про то мы не разговаривали. Не было у нас обычаев хозяев обсуждать. Меня отец учил: справный работник о хозяине не говорит. Вот и мы с нею о хозяевах не разговаривали. Надя всё про сапожки тараторила, которые в обувной лавке присмотрела, всё звала, чтоб пойти примерить. Но я не мог отлучиться. Хозяин того не любит. Кто ж знал…
— Ладно, Влас, хорошо. Мы твои слова живо проверим. А покуда посидишь в кутузке. Спешить тебе всё равно особенно некуда: сегодня тебя ещё следователь будет допрашивать "под протокол". Если твой рассказ подтвердится, спать отправишься к себе домой.
— А вы что же, правда, подумали, что это я свою невесту убил? — голос Власа задрожал от сдерживаемой обиды. Он возмущенно подался всем корпусом вперед, словно непременно желая заглянуть в глаза Ивану Дмитриевичу.
— Что я подумал, тебе того лучше не знать! — резко ответил Путилин. — Жизнь штука с одной стороны хитрая, а с другой — очень даже простая. Всякое бывает. И ревность, и обида, да и люди тоже все разные.
После того как Дмитриева увели конвойные, Путилин опять откинулся на спинку кресла и задумчиво пробормотал:
— Учить я вас не буду, что делать сами знаете. Слова Власа — проверить. Если окажется, что он действительно всё утро был безотлучно в магазине, то его надо отпускать. Эх, как нас задерживает то обстоятельство, что нельзя поговорить с госпожой Мелешевич.
Едва он успел закончить фразу, как в дверь постучали, и на пороге появился секретарь. На самом деле его должность в "штатной росписи" Управления называлась непонятно и витиевато — "журналист Сыскной полиции", но к литературе его род занятий не имел ни малейшего отношения. Этот человек вёл "журнал происшествий", регистрировал входящие сообщения, готовил сводки и всё это надлежащим образом архивировал; строго говоря, его следовало именовать «референтом» или, на худой конец, «архивариусом». Поскольку все эти профессии для полицейского уха звучали не просто неуместными в этих стенах, а прямо-таки оскорбительными, «журналист» именовал сам себя "секретарём его высокопревосходительства Начальника Управления Сыскной полиции".
— Прошу прощения за беспокойство, но на ваше имя, ваше высокопревосходительство, поступило телеграфное сообщение, — важно сообщил он. — Передано-с полицейским шифром из Боровичей.
Путилин жестом подозвал секретаря, принял из его рук бланк.
— Начальнику Управления… м-м… так-так… дальше… — принялся он читать телеграмму. — На полученный запрос… так-так… По свидетельству управляющего имением Синельникова сторожа Семелюты госпожа Мелешевич последний раз была масленицу тчк Полицмейстер Петров… угу… Отправлено: двадцать пятое апреля, одиннадцать пятнадцать. Оперативно успели, я до полудня и не ждал ответа… Н-да, великая штука телеграф!
Несколько секунд Путилин сидел, молча, невидящим взглядом уставившись в пустоту. Затем резко поднялся, оттолкнув кресло.
— Вот что, господа сыщики! Отставить проверять заявление Власа Дмитриева, — громко провозгласил он. — Есть дела поважнее!
— Какие же? — синхронно спросили Гаевский и Иванов, поднимаясь со своих мест.
— Едемте искать труп!
Через каких-то пятнадцать минут Путилин, Иванов, Гаевский, а также урядник и двое рядовых чинов из четвёртого участка Спасской части прибыли к «яковлевке». Зайдя в парадный подъезд, полицейские сразу же увидели, выглянушего из-за двери своей комнатушки под лестницей дворника. Домоправитель, стало быть, надзор за квартирой обеспечил. Дворник был Путилину незнаком, был он постарше и пощуплее Филимона. Борода веером, старый кожаный фартук на тесёмках. Завидев полицейские мундиры, вышел навстречу, сдёрнул с кудлатой головы картуз.
— Агафон, возьми урядника да ступай на черную лестницу, проверь печати на двери, — негромко распорядился Путилин. — Мы же отсюда зайдём.
Гаевский, внимательно осмотрев печать на бумажном «маячке» и не заметив ничего подозрительного, открыл сначала наружную дверь, а потом внутреннюю. Однако в квартиру полицейские войти не успели: с улицы забежал Агафон Иванов и, заговорщически наклонившись к уху Путилина, зашептал:
— Иван Дмитриевич, у нас непорядок: печать на двери чёрного хода нарушена. Кто-то пытался проникнуть в квартиру, однозначно.
Путилин отправился посмотреть сам. Иван Дмитриевич извлёк из кармана лупу и внимательно рассмотрел наклеенный на дверные створки бумажную полоску с оттиском гербовой печати полицейской части. Полоска не была разорвана, но выглядела вовсе не так, как должен был выглядеть лишь вчера наклеенный «маячок»: клей пропитал бумагу насквозь, и фиолетовый оттиск сделался расплывчат.
— Иван Дмитриевич, обратите внимание, кое-где клей засох прямо поверх бумаги, — шептал в ухо Путилину сыскной агент. — Такого вчера не было, клянусь. Я ведь сам внутренние замки ставил и «маячки» клеил.
— Ай-яй-яй, — покачал головой Путилин. — Это кто же у нас такой умный? Как-то всё некрасиво получается, нас совсем уж за дураков держат в этом департаменте… Похоже, что бумажечку пытались отклеить и, вероятно, даже отклеили, да при попытке вернуть на место здорово нагрязнили. А ты молодец, Агафон! Хвалю за наблюдательность! Что ж, давай, открывай дверь, посмотрим, что таинственный гость сделал с нашим замком на внутренней двери.
Иванов сорвал ленту, открыл замок на наружной двери и, — о, удача! — увидел навешенный вчера замок на своём месте. Его внимательный осмотр не привёл к обнаружению царапин, характерных для работы отмычками. Было похоже, что его не вскрывали. После того, как замок отомкнули, Путилин лично осмотрел порог и пол за дверью, ожидая увидеть подозрительные следы. Но ничего такого заметно не было. Что ж, навешенный полицией замок, похоже, задачу свою выполнил, остановив непрошеных гостей.
Войдя в квартиру, полицейские сразу ощутили изменившуюся за сутки атмосферу. Было не топлено и уже запахло тем специфически стоялым воздухом, что так характерен для нежилых помещений. Путилин лично прошёлся по всем комнатам, внимательно осматриваясь. На первый взгляд всё выглядело так же, как накануне.
— Вот что, братцы, — сказал начальник Сыскной полиции, подозвав к себе полицейских, — я хочу, чтобы вы самым тщательным образом обыскали квартиру. По закону делать этого в отсутствие хозяина нельзя, но что-то мне подсказывает, что хозяина — вернее, хозяйку — нам не удастся найти живой. Осмотрите все узкие и малодоступные места: антресоли, платяные шкафы — что там ещё? — чуланы… Если всё-таки не найдём труп хозяйки, то начнём подымать паркет. Но это позже, после того, как я вернусь. Сейчас я уезжаю к товарищу прокурора, поскольку ждать, пока он соберётся к нам — это только терять время. Через пару часов от силы, а реально, видимо, раньше вернусь и его с собою привезу. Особое ваше внимание обращаю на наличие в доме больших ценностей, поэтому работать вам надлежит вместе; сняв «маячок» с печатью и осмотрев, скажем, плательный шкаф, не забывайте навешивать новый «маячок». Ну, всё, пожалуй, приступайте!
Разжившись у дворника рыбьим клеем, Иванов и Гаевский в сопровождении двух полицейских в форме, прошлись по квартире, выбирая, с чего бы начать. Тут, впрочем, не обошлось без подсказки: открыв чулан со старыми вещами, сыскные агенты одновременно почувствовали подозрительный запах — слишком хорошо знакомый специфически тухлый запах мертвечины. Сыскари только переглянулись — всё было понятно без слов.