— Да, это так. Но его нет сейчас дома, он на службе, он брокером банкирского дома при бирже служит.
— Мы это знаем. Но мы явились поговорить не с ним, а именно с Вами. Что вы можете сказать о нём?
— Аркадий Венедиктович действительно живёт в западном крыле моей квартиры уже восемь лет. Видите ли, в этой квартире я жила с мужем и детьми, но муж умер, дети выросли и зажили своими домами, а мне одной она слишком велика. Шесть комнат, ну куда мне столько? — взялась объяснять домовладелица. — Вот я и сдаю две смежные, они по правую руку от входной двери в передней. Но вы можете сказать, что случилось? Аркадий Венедиктович — образцовый молодой человек. Он очень… умный… дельный… разумный… — дама явно подыскивала самые лестные эпитеты. — Сразу видно — такой человек далеко пойдёт, карьеру сделает. А как воспитан! Настоящий comme il faut. Вы же прекрасно видите, как мельчает ныне молодое поколение — ни одеться не умеют, ни обращения не понимают. Эти нынешние «интеллигенты», потомки «нигилистов» времён Чернышевского, это же ужас: неглаженые сюртуки, немытые волосы, перхоть, уж извините, по плечам сыпется! Аркадий Венедиктович в этом смысле безупречен. Всегда! Манеры самые изысканные, вкус, изящество во всём…
— Скажите, Анна Марковна, а на какие доходы существует Ваш квартиросъемщик? — Иванов нарочито задал вопрос, ответ на который прекрасно знал; ему было важно услышать, что скажет по этому поводу женщина, осведомлённая о делах Штромма намного лучше.
— Он торгует на бирже и весьма прилично зарабатывает. Кроме того, у него есть своего рода частная практика: с ним советуются в важных делах по бухгалтерским и вообще финансовым делам. Его доход вполне законен.
— А наследство? Может, капитал какой или имение родительское, или от других родственников что-то досталось?
— Насколько я знаю — нет. От наследства он и его брат отказались в пользу младшей сестры. Да там и было только, чтоб только отцовские долги раздать. Он из эстляндских немцев: порода древняя, но обедневшая ещё столетие назад.
— Скажите, Анна Марковна, а не было ли у него в последнее время финансовых затруднений? — продолжал настойчиво выспрашивать Иванов.
Хозяйка повременила с ответом. Глаза сделались настороженными, между бровей залегла глубокая вертикальная складка.
— Ну… не знаю… Можно ли считать финансовыми затруднениями то, что он задержал последнюю квартплату? И задержка была пустяковая — всего неделя. Ничего страшного. Зато третьего дня сполна рассчитался и даже за месяц вперёд внёс.
— Удивительно вы рассуждаете для домовладелицы, Анна Марковна, — хитро прищурившись, прокомментировал услышанное Гаевский, до того в разговор не вмешивавшийся. — Своевременное получение квартплаты — это главная забота домовладельца. А вы Штромму не только прощаете задержки, но даже его как бы оправдываете?
— Ну, во-первых, не «задержки», а задержку, единственную за последние три года, — внушительно возразила домовладелица. — А во-вторых, я Аркадию Венедиктовичу верю: коль он обещает, что рассчитается, то непременно, слышите, непременно сдержит слово! — в голосе Самохиной послышался вызов. — В конце концов, могут же быть у человека причины личного свойства…
— Какие причины? — заинтересовался Иванов.
— Да очень просто. Дело молодое, горячее, кровь играет. Или вы не влюблялись никогда? — встречный вопрос прозвучал не без сарказма.
— Вы что же, намекаете на женщину?
— Да не намекаю, а прямо говорю, что Аркадий Венедиктович — человек большой душевной щедрости. Я, знаете ли, почитаю щедрость в мужчине одним из главнейших достоинств. Конечно, речь не идет о мотовстве… — принялась было рассуждать домовладелица, но Иванов, быстро переглянувшись с Гаевским, прервал её:
— И что же, Анна Марковна, много он тратит на женщин? Может, и долги делает?
— Послушайте, господин сыскной агент, не переиначивайте мои слова. Я не говорила, что он тратит "на женщин". Я уверена, что Аркадий Венедиктович не опускается до кафешантанных актрисок или белошвеек, как многие его сверстники. Нет, у него отменный вкус. А особенная женщина требует особенного подхода. Вот что я имела в виду.
— Иначе говоря, у него есть дама сердца, которая требует больших расходов. Возможно, он даже её содержит. И кто же она, Вы случайно не знаете?
Анна Марковна поморщилась:
— О, господин полицейский, как приземлённо работает Ваша мысль. Ну, почему обязательно содержанка? Почему Вы не допускаете возвышенных отношений, не окрашенных меркантильными соображениями?
— Гм, но Вы же сами только что сказали, что Штромм — человек большой щедрости. А это значит подарки и всё такое…
— Подарки, но не содержание! Нет, я имела в виду, что вряд ли она на содержании господина Штромма. Он тогда не ночевал бы дома каждую ночь, как Вы думаете? А подарки… Что ж, это знаки внимания и любви. И это вовсе не то же самое, что любовь за деньги.
— Так кто же эта дама?
Анна Марковна пожала плечами и загадочно посмотрела на полицейских:
— Уважающий себя мужчина не станет трепать имя возлюбленной. Так что я эту женщину не знаю, и имени её не слышала. То, что она есть в его жизни, для меня очевидно — стоит понаблюдать, как он собирается по вечерам. Так готовятся только ко встрече с обожаемой женщиной. А недели две назад он спросил моего совета, что лучше подарить женщине на день ангела. Я уточнила, что за женщина, насколько это близкий человек. Он говорит — близкий друг, но не родственница. Тут уж мне всё стало понятно. Говорю, подарите крестик нательный, она его будет носить на груди, подальше от посторонних взглядов. Вижу, глаза у него загорелись — это как раз то, о чём ему мечталось. А на другой день показал мне крестик женский, золотой, на цепочке. Необыкновенной красоты, скажу я вам, с изумрудом и бриллиантами в оконечностях.
— И дорогой?
— Помилуй Бог, о цене подарков в приличных домах не расспрашивают, — поджав губы ответствовала Анна Марковна, — Но уж поверьте моему опыту — не дешёвый. Я в этих делах знаю толк.
— Анна Марковна, а как ваш жилец относится к картам? Не игрок ли? — снова подал голос Гаевский.
— Ой, да что Вы, — замахала она руками. — Ну, по маленькой — это ведь все играют, даже мы с ним иной раз вечером в вистишко перекинемся, но ведь это же баловство только.
— А по-крупному?
— Нет, он не азартен. Вот муж мой покойный, тот подвержен был, упокой Господь… Глаза горят, руки ходуном ходят, аж вспотеет весь, рубашку после игры хоть выжимай… А Аркадий Венедиктович — нет. Играет, а по глазам вижу — только чтоб мне доставить удовольствие, а самому и скучно даже. Вообще, он как-то сказал, что тот, кто играет на бирже, в казино никогда не пойдёт.
— А скажите, кредиторы его не осаждали? Может, Штромм делал долги?
— Кредиторы? Фу… какая гадость. Нет, господа, он этого никогда не допустил бы. Он очень умный и предусмотрительный человек.
— А вы не слышали о том, что он вещи в ломбард носил?
— Хм, слышала, конечно! Это его обычная практика. Многие его клиенты хотят играть, особенно когда "рынок растёт" и практически все акции выходят "в плюс", да только денег свободных не имеют. Они ссужаются деньгами у Штромма, оставляя в залог ценности. Аркадий в свою очередь под их залог берёт бОльшие суммы у знакомых ростовщиков. Понятно, что большой заем он получает на более льготных условиях. Опять же, знает, у кого брать, а у кого никогда.
— То есть, ценные вещи потом к нему возвращаются?
— Конечно. Биржевой ажиотаж проходит, люди выходят из акций, из полученной прибыли расплачиваются с Аркадием и получают ценные вещи назад. Всё это прекрасно отработано и сбоев не даёт, — заверила домовладелица.
Иванов с Гаевским переглянулись и последний, приняв самый невинный вид, спросил извиняющимся полушепотом:
— Анна Марковна, уж извините за нескромность, а где у вас тут… клозет?
Домохозяйка отнеслась к возникшей проблеме с пониманием и любезно ответила:
— Из передней налево по коридору, вторая дверь.
Гаевский вышел почти беззвучно, стыдливо прикрыв за собой дверь. На его лице было конфузливое выражение, как у нашкодившего котенка. Словно бы он досадовал на себя, хотя на самом деле никакой досады не испытывал и в помине. Надо было совсем не знать сыскного агента, чтобы поверить в то, что такой человек может всерьёз переживать из-за такой мелочи.
А Иванов, между тем, переключил всё внимание Анны Марковны на себя. Сделав паузу, призванную подчеркнуть важность нового вопроса, он спросил:
— А скажите, пожалуйста, где находился Аркадий Венедиктович утром двадцать третьего апреля?
— Его не было в городе.
— А двадцать четвёртого?
— Господин Штромм уехал из Петербурга двадцатого апреля, а вернулся сюда, в свою квартиру, вечером двадцать четвёртого. Примерно в половине восьмого вечера. Его брат приехал чуть раньше, часам, эдак, к шести.
— Брат? — переспросил Агафон.
— Да, родной брат Александр. Младше Аркадия на полтора года. Во время своих приездов в Петербург останавливается здесь, мы ему стелем на диване в кабинете. Он переночевал здесь в ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое апреля и уехал из города.
— Благодарю за исчерпывающий ответ. А подскажите мне, пожалуйста, как часто Александр Штромм приезжает в Санкт-Петербург?
— Довольно часто. Регулярно. Может, раз в три месяца, может, даже чаще.
Агафон Иванов с важным видом поднялся и кивком поблагодарил домохозяйку:
— Я очень признателен вам за содействие в наших розысках…
— Да вы можете, наконец, объяснить что случилось? Что вы ищете, господа? — поинтересовалась Самохина.
— Единственное, что я могу вам сейчас сказать, так это только то, что Аркадий Венедиктович Штромм проходит по делу об убийстве госпожи Мелешевич, она же Барклай, как важный свидетель. Пока что как свидетель, — многозначительно подчеркнул Агафон, хотя, пожалуй, это был явный перебор.
Произнеся эту зловещую фразу, Иванов заметил, как обмерла Анна Марковна.