В связи с моей приверженностью к дедуктивизму — точке зрения, что теории являются гипотетико-дедуктивными системами и что лучший метод не является индуктивным, — Гомперц порекомендовал мне профессора Виктора Крафта, члена Венского кружка и автора книги «Основные формы научного метода»[110]. Эта книга содержала очень ценное описание ряда методов, реально использующихся в науке, и показывала, что по крайней мере некоторые из этих методов являются не индуктивными, а дедуктивными — гипотетико-дедуктивными. Гомперц представил меня Виктору Крафту (он не имеет отношения к Юлиусу Крафту), и мы несколько раз встречались в Volksgarten, парке неподалеку от университета. Виктор Крафт был первым членом Венского кружка, которого я повстречал (если не считать Циль-зеля, который, по словам Фейгля[111], не был его членом). Он был готов уделить серьезное внимание моей критике кружка — более серьезное, чем большинство его членов, с которыми я познакомился позже. Но я помню, как он был шокирован, когда я предсказал, что философия кружка выродится в новую форму схоластики и пустословия. Это предсказание, как мне кажется, сбылось. Я имею в виду программное воззрение, что задача философии состоит в «экспликации понятий».
В 1929 или 1930 году (в этом последнем году я наконец получил должность преподавателя в средней школе) я познакомился с другим членом Венского кружка, Гербертом Фейглем[112]. Эта встреча, организованная моим дядей Вальтером Шиффом, профессором статистики и экономики Венского университета, который знал о моих философских интересах, стала решающей для всей моей жизни. Я получал некоторое одобрение и до этого, в форме интереса, проявленного Юлиусом Крафтом, Гомперцем и Виктором Крафтом. И хотя они знали, что я написал много (неопубликованных) работ[113], ни один из них не побуждал меня опубликовать мои идеи. Гомперц на самом деле поразил меня заявлением, что публикация любых философских идей была безнадежно трудным делом. (Времена поменялись). Это подтверждалось еще и тем, что великая книга Виктора Крафта о научных методах была опубликована только при поддержке специального фонда.
Доктор Фейгль во время нашей продолжавшейся всю ночь беседы, сказал мне не только то, что он находит мои идеи важными и почти революционными, но и то, что я должен опубликовать их в книжной форме[114].
Мне никогда не приходило в голову писать книгу. Я развивал свои идеи из острого интереса к проблемам, а затем записывал некоторые из них, потому что находил, что это не только способствует их прояснению, но и необходимо для самокритики. В то время я считал себя неортодоксальным кантианцем и реалистом[115]. Я соглашался с идеализмом в том, что наши теории активно продуцируются нашим разумом, а не запечатлеваются в нем реальностью, и что они превосходят наш «опыт»; но я подчеркивал, что фальсификация может стать лобовым столкновением с реальностью. Я также интерпретировал доктрину Канта о невозможности познания вещей-в-себе как описание неизменно гипотетического характера наших теорий. Кроме того, я считал себя кантианцем в области этики. И в то время я полагал, что моя критика Венского кружка явилась просто результатом прочтения Канта и понимания некоторых из его основных пунктов.
Мне кажется, что без ободрения Герберта Фейгля я, скорее всего, не написал бы книгу. Писание книги не гармонировало с моим образом жизни и с моим отношением к себе. Я просто не был уверен, что то, что интересно мне, является достаточно интресным для других. Более того, никто не ободрял меня после того, как Фейгль уехал в Америку. Гомперц, которому я рассказал о моей волнующей встрече с Фейглем, определенно разубеждал меня, то же делал и мой отец, который опасался, что все кончится тем, что я стану журналистом. Моя жена возражала против моей идеи, потому что хотела, чтобы все свое свободное время я проводил с ней, катаясь на лыжах и гуляя по горам — что мы оба очень любили. Но как только я взялся за книгу, она научилась печатать и перепечатывала по многу раз все то, что я написал с тех пор. (Когда я печатаю сам, из этого обычно ничего не выходит — у меня есть привычка вносить слишком много исправлений.)
Книга, которую я писал, была посвящена двум проблемам — проблеме индукции и проблеме демаркации — и их взаимоотношению. Поэтому я назвал ее «Две основные проблемы теории познания» (Die beiden Grundprobleme der Erkenntnistheorie), c аллюзией на Шопенгауэра (Die beiden Grundprobleme der Ethik).
Как только у меня были отпечатаны несколько глав, я опробовал их на моем друге и бывшем коллеге по Педагогическому институту Роберте Ламмере. Он был самым добросовестным и критическим читателем, каких я только встречал: он оспаривал каждый пункт, который не находил кристально ясным, каждую дыру в аргументации, каждую незаконченную мысль. Я закончил мою первую черновую версию довольно быстро, но благодаря тому, чему я научился от настойчивой критики Ламмера, я больше ничего не писал быстро. Я также научился никогда не возражать против жалоб, что написанное мною является недостаточно ясным. Если добросовестный читатель находит отрывок неясным, его следует переписать. Так я приобрел привычку писать и переписывать текст снова и снова, все время его проясняя и упрощая. Я думаю, что этой привычкой я почти полностью обязан Роберту Ламмеру. Я писал, как если бы кто-то постоянно стоял за моей спиной и указывал мне на места, которые не ясны. Конечно, я очень хорошо знаю, что всех возможных недопониманий предвидеть невозможно; но я думаю, что некоторого недопонимания можно избежать, представляя себе читателя, который стремится к пониманию.
Благодаря Ламмеру я ранее познакомился с Францем Урбахом, физиком-экспериментатором, работавшим в Институте по изучению радия Венского университета. У нас было много общих интересов (музыка в их числе), и он очень ободрял меня. Кроме того, он представил меня Фрицу Вайсманну, который первым сформулировал знаменитый критерий смысла, который долгое время идентифицировался с Венским кружком, — критерий смысла как верифицируемости. Вайсманн очень заинтересовался моей критикой. Мне кажется, это с его подачи я получил первое приглашение прочитать несколько статей, критикующих воззрения кружка, в одной из «эпициклических» групп, формировавших, так сказать, его «ореол».
Сам кружок, как я понимал, был частным семинаром Шли-ка, собиравшимся вечерами по четвергам. Членами его были просто те, кого Шлик приглашал присоединиться. Меня никто никогда не приглашал, и я никогда не искал приглашения[116]. Но были и другие группы, собиравшиеся на квартирах Виктора Крафта, Эдгара Цильзеля или в других местах; еще был знаменитый «mathematisches Colloqium» Карла Менгера. Некоторые из этих групп, о существовании которых я даже никогда не слышал, также приглашали меня представить мою критику центральных доктрин Венского кружка. Свою первую статью я прочитал на квартире Эдгара Цильзеля, в переполненной слушателями комнате, и я до сих пор помню свое состояние паники.
В некоторых из этих разговоров я также обсуждал проблемы, связанные с теорией вероятности. Из всех существующих интерпретаций самой убедительной я считал так называемую «частотную интерпретацию», а ее оформление Рихардом фон Мизесом казалось мне наиболее удовлетворительным. Однако ряд проблем все еще оставались открытыми, особенно если взглянуть на них с точки зрения, что утверждения о вероятности являются гипотезами. Центральный вопрос состоял в следующем: проверяемы ли они? Я пытался обсуждать эту и связанные с ней проблемы и с тех пор проработал ряд улучшений их трактовки[117]. (Некоторые из них все еще не опубликованы.)
Ряд членов кружка, многие из которых присутствовали на этих собраниях, приглашали меня обсудить некоторые из этих вопросов в личной беседе. Среди них был Ганс Ган, который впечатлил меня своими лекциями, а также Филипп Франк и Рихард фон Мизес (во время их частых визитов в Вену). Ганс Тирринг, физик-теоретик, пригласил меня прочитать приветственную речь его семинару, а Карл Менгер предложил мне стать членом его коллоквиума. Именно Карл Менгер (у которого я спросил совета по этому поводу), предложил мне применить его теорию измерений к сравнению степеней проверяемости.
В самом начале 1932 года я завершил то, что я считал первым томом «Двух основных проблем теории познания». С самого начала эта книга была задумана главным образом как критическое обсуждение и исправление доктрин Венского кружка; кроме того, пространные разделы были посвящены критике Канта и Фриза. Эту книгу, которая все еще не опубликована, прочитали сначала Фейгль, а затем Карнап, Шлик, Франк, Ган, Нейрат и другие члены кружка, а также Гомперц.
Шлик и Франк приняли эту книгу в 1933 году к публикации в серии Schriften гиг wissenschaftlichen Weltafffassung, которую они редактировали. (Это серия книг, большая часть которых была написана членами Венского кружка.) Но издательство Springer настаивало на ее радикальном сокращении. К моменту принятия книги я написал большую часть второго тома. Это означало, что количество страниц, которое мне предоставляло издательство для публикации, позволяло мне представить немногим более, чем основные тезисы моей работы. По соглашению со Шликом и Франком я подготовил новую рукопись, состоящую из выдержек из двух томов. Но и она была возвращена издательством как слишком длинная. Они настаивали на лимите в пятнадцать печатных листов (двести сорок страниц). Окончательная выжимка — которая в конце концов была опубликована под названием