. Когда я впервые прочитал «Нищету историцизма» в Брюсселе, мой бывший ученик, доктор Карл Гильфердинг[196], сделал интересное добавление к дискуссии, в которой приняли участие также философы Карл Темпе ль и Пауль Оппенгейм: Гильфердинг обратил внимание на отношение, которое имеют некоторые из моих замечаний по поводу исторического объяснения к разделу 12 Logik der Forschung. (Эти замечания со временем стали страницами 143–146 книжного издания [1957(g)] «Нищеты». Обсуждение Гильфердинга, основанное на Logik der Forschung, породило некоторые пункты, которые теперь можно найти на с. 122–24 и 133 в [1957(g)][197], пункты, связанные частично с логическими взаимоотношениями объяснения и предсказания и частично — с тривиальностью всеобщих законов, широко используемых в исторических объяснениях: эти законы обычно неинтересны просто потому, что они употребляются в непроблематичных контекстах.)
Однако я не считаю этот частный анализ особенно важным для исторического объяснения, а то, что оказалось действительно важным, потребовало еще нескольких лет для дозревания. Это была проблема рациональности (или «принципа рациональности», или «нулевого метода», или «логики ситуации»)[198]. Но в течение многих лет этот неважный тезис — в искаженной форме — под именем «дедуктивной модели» породил многословную литературу.
Гораздо более важный аспект этой проблемы, метод ситуационного анализа, который я добавил в «Нищету»[199] в 1938 году, а позднее немного подробнее разъяснил в 14-й главе «Открытого общества»[200], явился развитием того, что я прежде называл «нулевым методом». Главный пункт здесь состоял в том, что это была попытка так обобщить метод экономической теории (теории предельной полезности), чтобы он мог стать применимым к другим теоретическим общественным наукам. В моих более поздних формулировках этот метод состоит в таком конструировании модели социальной ситуации, в том числе и особенно институциональной ситуации, в которой действует агент, чтобы этой моделью можно было бы объяснить рациональность (нулевой характер) его действий. Такие модели становятся тогда проверяемыми гипотезами социальных наук; в частности, модели, обладающие характером сингулярности, являются (в принципе, проверяемыми) историческими гипотезами.
В этой связи я, наверное, также сошлюсь на теорию абстрактного общества, которую я впервые добавил к американскому изданию «Открытого общества»[201]. Для меня «Открытое общество» знаменует поворотный пункт, потому что в этой книге я писал об истории (довольно спекулятивной истории), что давало мне повод писать о методе исторического исследования[202]. Я проводил неопубликованные исследования по истории философии и до того, но эта книга стала первым опубликованным вкладом. Мне кажется, что она, по меньшей мере, подняла ряд исторических вопросов — на самом деле, целое их осиное гнездо.
Первый том «Открытого общества», который я назвал «Чары Платона», возник, как уже говорилось, из расширения раздела 10 «Нищеты». В первом черновике этого расширения было несколько абзацев, касающихся тоталитаризма Платона, его связи с историцистской теорией упадка или вырождения, а также взглядов Аристотеля. Все это было основано на моих прежних прочтениях «Государства», «Политика», «Горгия» и нескольких книг «Законов», а также книги Теодора Гомперца «Греческие мыслители», которая была одной из моих любимых со времен учебы в средней школе. Отторжение этих абзацев моими новозеландскими друзьями в конце концов и произвело «Чары Платона», а вместе с ними и все «Открытое общество». Потому что оно вернуло меня к изучению источников, так как я хотел подкрепить мои взгляды исчерпывающими свидетельствами. Я читал Платона необычайно интенсивно; я читал Дильса, Гроута (чьи взгляды, как я обнаружил, по сути совпадали с моими) и многих других комментаторов и историков той эпохи. (Полные ссылки можно найти в «Открытом обществе»). То, что конкретно я читал, зависело главным образом от того, какие книги можно было найти в Новой Зеландии: во время войны не было возможности заказывать книги для моих нужд из-за океана. По той или иной причине я не мог, например, получить «Государство» (в переводе Шори) в издании Леба, хотя, как я выяснил после войны, второй том был опубликован в 1935 году. Это было очень прискорбно, поскольку и поныне это лучший перевод, как я обнаружил позднее. Переводы, которые были мне доступны, были настолько неудовлетворительными, что, пользуясь замечательным изданием Адамса, я начал переводить самостоятельно, несмотря на мой хромой греческий, который я пытался улучшить с помощью школьного учебника грамматики, привезенного мной из Австрии. Из книги ничего бы не вышло, если бы я не потратил огромного количества времени на эти переводы: ранее я обнаружил, что для того, чтобы сделать интересную идею ясной и убедительной на английском языке, мне необходимо неоднократно переписывать переводы с латыни и даже с немецкого. Меня обвиняли в предвзятости моих переводов, и действительно они были предвзятыми. Но не существует непредвзятых переводов Платона и, как я думаю, никогда не будет. Шори был одним из тех, у кого отсутствовал либеральный крен, и поэтому он принимал политику Платона примерно на тех же основаниях, по которым я ее отвергал.
Я отослал мою «Нищету» в журнал Mind, но она была отвергнута; и сразу после завершения «Открытого общества» в феврале 1943 года (книга была многократно переписана) я отослал ее для публикации в Америку. Эта книга писалась в стесненных обстоятельствах, библиотечные фонды были очень скудны, и я был вынужден пользоваться теми книгами, что были в наличии. На мне была отчаянно тяжелая учебная нагрузка, а администрация университета не только мне не помогала, но и активно чинила мне препятствия. Мне было сказано, что они настоятельно советуют мне ничего не публиковать, пока я нахожусь в Новой Зеландии, и что время, потраченное на исследования, является украденным из рабочего времени лектора, за которое мне платят деньги[203]. Ситуация была такова, что без моральной поддержки моих новозеландских друзей я вряд ли выжил бы. При таких обстоятельствах реакция тех друзей в Соединенных Штатах, которым я послал рукопись, была страшным ударом. В течение многих месяцев они не отвечали мне вовсе; после этого, вместо того чтобы передать рукопись в издательство, они запросили мнение известного авторитета, который решил, что книга не годится для отсылки в издательство из-за ее непочтительного отношения к Аристотелю (не Платону).
Спустя почти год, находясь на грани нервного срыва и в чрезвычайно угнетенном состоянии духа, я случайно получил английский адрес моего друга Эрнста Гомбриха, с которым потерял связь во время войны. Вместе с Хайеком, который великодушно предложил свою помощь (я сам не осмеливался побеспокоить его, так как видел его всего несколько раз в своей жизни), они нашли издателя. Оба они написали мне ободряющие письма, касающиеся этой книги. Облегчение было невероятным. Я почувствовал, что два этих человека спасли мою жизнь, и я до сих пор это чувствую.
25. Другая работа в Новой Зеландии
Все это было не единственной моей работой в Новой Зеландии. Я также проделал некоторую работу по логике — на самом деле, я изобрел для себя то, что сейчас иногда называют «натуральной дедукцией»[204], - и много работал и читал лекции по логике научного открытия, включая работу по истории науки. Эта последняя работа состояла в основном в применении моих логических идей об открытиях к реальным открытиям; но кроме того, я пытался прояснить для себя огромную историческую важность ошибочных теорий, таких как теория полного мира Парменида.
В Новой Зеландии я читал курсы лекций по не-индуктивным методам в науке перед филиалом Королевского Общества Новой Зеландии в Крайстчерче и в Медицинской школе в Дунедине. Их инициатива исходила от профессора (позднее сэра) Джона Экклса. На протяжении последних двух лет моего пребывания в Крайстчерче я читал «обеденные» лекции преподавателям и студентам естественнонаучных факультетов колледжа Кентерберийского университета. Все это была тяжелая работа (я сейчас не представляю, как я ее осилил), но которая приносила огромное удовольствие. Позднее я встречал участников этих курсов по всему миру, и ученые, среди которых были весьма успешные, уверяли меня, что я открыл им глаза.
Я очень полюбил Новую Зеландию, даже несмотря на враждебность, проявленную к моей работе со стороны некоторых представителей университетской администрации, и я был готов оставаться там и дальше. В начале 1945 года я получил приглашение из Сиднейского университета. За этим последовала критика решения о предоставлении места иностранцу в австралийских газетах, вопросы задавались и в австралийском парламенте. Поэтому я телеграфировал мою признательность и отклонил предложение. Вскоре после этого — война в Европе находилась на последних стадиях — я получил телеграмму, подписанную Хайеком, в которой мне предлагалось место лектора в Лондонском университете, конкретно в Лондонской школе экономики. В ней также содержалась благодарность за отсылку «Нищеты» в журнал Economica, исполнительным редактором которого он был. Я почувствовал, что Хайек спас мне жизнь еще раз. С этого момента я с нетерпением ждал отъезда из Новой Зеландии.
26. Англия: в Лондонской Школе Экономики и Политических Наук
Когда мы выезжали из Новой Зеландии, все еще действовали законы военного времени, и нашему кораблю было приказано обогнуть мыс Горн. Это была фантастическая и незабываемо прекрасная панорама. Мы прибыли в Англию в начале 1946 года, и я начал работать в Лондонской школе экономики.