Это было вчера, а завтра… Беззащитен великий труд.
Сколько боли и сколько мужества! Те же руки тебя взорвут.
Я припомню, слушая радио, в Ницце через двенадцать лет
Светлый взгляд той каменной девушки, которой на свете нет,
Подробности всемогущего человеческого труда,
Пожалею с живыми мертвых и потерянные года.
Где найти слова, чтобы выразить то, что владеет мной,
Это чувство, меня пронзающее в непогоду и в зной.
Все, что значу я, все, что делаю, где б я ни был — границы нет.
Каждый шаг мой тому народу на благо или во вред.
Значит, и моему народу… Бойся, бойся, даже во сне!
Если молот берет штрейкбрехер, он тяжелей вдвойне.
Равнодушные люди смеются, торжества своего не таят.
Им не нравится архитектура, и зодчих они корят.
А те, что тесали камни, клали кабель, тащили канат,
Руки ссаживая до крови, не желая передохнуть…
Проповедники милосердия, в чем вы смеете их упрекнуть?
Итак, я жил тогда и Одессе.А. С. Пушкин
Одесса, город пропыленный.
Не так уж ясен небосвод.
И порт, когда-то оживленный,
Торгов с Европой не ведет,
И воздухом ее не дышит,
И только ветер юга слышит,
Безумной пахнущий мечтой.
Язык Италии златой
Услышишь только в ресторане
Гостиницы — сам консул там
Всегда сидит по вечерам,
Он очарован, он в тумане.
Оркестр отчаянно гремит,
И скука смертная стоит.
Мои стихи, куда вы, где вы?
Зимой Одесса — больше грязь,
Чем пыль. Цыганские напевы.
Ревет, по улицам клубясь
От набережной, ветер резкий,
Пока слепой скрипач одесский,
Олешу только веселя,
Выделывает вензеля
Своим смычком… То брань, то полька.
Созвучья явно не для дам.
Он хочет, словно дьявол сам,
Вселить нам в душу смерть — и только.
Рояль порою скрипке в лад
Аккорд безумный бросить рад.
Нет, море Черное, иначе
Мне мнился нрав твоей зимы.
Без ванной, без воды горячей
Тут, право же, пропали б мы.
Продрогла за окном Одесса,
Все гуще снежная завеса,
А мы считали — это юг,
Не знающий декабрьских вьюг.
Навалим на диван подушки,
Чтоб время шло за часом час,
В Одессу зашвырнуло нас.
Но жили мы не так, как Пушкин,
Совсем, совсем не так, как он,
Без устриц и без примадонн.
Когда-то ничего не задевало нас,
Событья, мечены другим тысячелетьем,
Свершались далеко, высоко, в давний нас.
О преступленьях мы читали лишь в газете,
Заранее предвидя каждый случай,
Нехитрым бедам радуясь, как дети.
На нас внезапно хлынул град из тучи.
Он рубит, треплет и опустошает,
Сечет листву, гнет и ломает сучья,
Стучит в окно и виноград пронзает,
Дерет стволы и травы знаком метит,
Побеги юной жизни убивает,
И отравляет нежные соцветья,
И рвет каштаны, почек не считая,
И голубей безумных гонит плетью.
И человек бежит, не отдыхая,
И гаснут фонари, и в сумраке великом
Душевной боли он не видит края,
Как будто сведено в страданьи диком
Все тело, все живое в человеке.
Он в ужасе кричит звериным страшным криком
И в скопище зверей теряется навеки.
Что? Как? Откуда это все?
В конце концов — лишь образ, отнесенный,
Как пробка в бурю, бешеным теченьем.
Спасают ли стихи от града и от бегства?
За слово б, как за ветку, ухватиться.
На нас внезапно рухнул град, сказал я,
И тут меня схватил огромной лапой хаос.
Развей туман развалин, поднимись
Вверх по течению строки александрийской
И собственную мысль услышь, пойми, попробуй.
Но где же я?
На нас внезапно рухнул град и беглецы,
Народы в страхе бросились бежать.
Гляди, гляди, вот сущность, смысл безумья.
Магический фонарь зажжен. Они бегут!
Гляди, гляди скорей, они бегут!
Внезапно рухнул град… Смотрите, нет, не град,
Разворотивший муравейник, нет!
Не град, не град, но молния иль свет?
Не град, а луч, который озарит
Первоначальный вид.
Город в ночной тишине.
Улицы, парки, сны…
Жизнь идет и во сне,
Руки и сны сплетены,
Мужчины чудес полны,
Женщин, что так нежны,
Будит ложное солнце в окна.
Что за копоть, и дым, и чад?
От какого они огня?
Смол расплавленных аромат.
Лампы? Факелы? Луны горят?
Шабаш золота и воронья.
Вместо мантии ворох рванья.
И, могильный покой гоня,
Пляшут бронза и мгла не в лад.
Пляска огненных языков
Перешла за свое кольцо.
Что за зданье? Холод и мрак.
Волчьи зубы и блеск клинков,
Беснованье средних веков.
Это как насмешка в лицо.
О Германия, рухнуть готов
Твой грядущий день, твой рейхстаг.
Перемещаются стекла в магическом фонаре.
Скользит между пальцев показывающего Эпиналя адский лубок.
И в мертвенном свете прожектора, в бледной и круглой дыре
Бесцветное дуновение, дыханья последний глоток,
Последнее задыхание — вот и все на этот раз.
Но займите места, молодые!
Мы продолжаем показ.
Вниманье! Всему свой черед.
Вторая картина идет.
Париж, прекрасный мой Париж,
Что ты так бережно хранишь
В корзинке ивовой своей,
Париж каштановых аллей?
Раз в год, прекрасный мой Париж,
На скачки, в светлом котелке,
Гвоздики белые в руке.
Что, как на бирже, ты кричишь
На этом рыбьем языке?
Ты глаз диковинных не прячь…
На Сен-Жермен — футбольный матч
Забавный, господи прости!
Все рушит на своем пути.
Бульвар шатает. Может быть,
Одеколон он начал пить,
Мечтая про кулачный бой?
Тебе б в лесу Булонском жить,
Мятежник шоколадный мой!
Но, помешав игре твоей,
Вломилось несколько парней,
Громил, заставивших пойти
Плясать киоски на пути.
Во всех кафе, у всех террас
Столы валяются без ног,
И кто-то пробки пережег —
Свет ярко вспыхнул и погас.
И поле вытянуто, словно росчерка крючок.
Панорама ведет огневую черту от Лувра до Плас Этуаль.
А вечером в перспективе открывается новая даль.
Сгоревшее сердце, розовый куст обманчивой весны
Над автобусом, который горит у ног Ветеранов Войны.
Шаг ускоряют процессии на Плас де ла Конкорд.
Слиянье несхожих призраков, качанье нестройных орд.
Отчего так белеют стены в тени тюильрийских дерев
И так черен топот ног, из которого поднимаются крики и гнев,
От зеленого Клемансо, возвышающегося скалой,
Туда, где шепчется в рощах теней подозрительных рой
И сверкает каменный меч на коленях городов,
Когда о идущей рабочей колонне возвещает гул голосов.
Одна минута, друзья мои, минута одна!
Вот и картина третья.
Тишина!
Ночью конная жандармерия шла толпам наперерез,
Запруживала мостовую, когда на скамейку оратор влез.
Вдоль набережной канала баррикаду я увидал.
«Они стреляют, сукины дети!» — какой-то товарищ кричал.
Один человек упал на колени. О чем он думал в тот час?
Любой умирающий в эту ночь непременно был кто-то из нас.
В эту февральскую ночь хватило бы нескольких человек,
Чтоб настойчиво и негласно наш мир изменить навек.
Лошэн, Перез, Морис, Будене — кто помнит их имена?
У них на руках рождена история, но их забыла она.
Все та же округа.
Четвертая картина.
Улица пустынна.
И тесно домам,
Но, однако, там
Люди любят друг друга.
Тридцать шестой. Как бы крепко мы ни уснули,
Мы всегда просыпались в то лето,
Словно в праздник Четырнадцатого июля…
А солнце кукурузного цвета.
Забыв о том, что бывают закаты,
Весь год озаряло наши плакаты.
Не кончался праздник цветения вишен,
Грандиозный бал, белый и голубой.
Город без пиджаков на улицу вышел,
И бумажные змеи над головой