Звезда земли, как стала ты такою?
Взойду на холм, коснусь тебя рукою,
Далекая и близкая звезда!
Я заменял все сущее противным,
Жизнь подменяя представленьем дивным,
Чудесной чередой метаморфоз.
В хрустальный сад, где дымка голубая
Не таяла, я приходил, ступая
По лепесткам неувядавших роз.
Я счастья ждал безмерного, как море,
Я ждал любви, забывшей о позоре
Цепей своих, большой, как небеса.
А жизнь идет и все вперед торопит,
Своим путем — тем хуже для утопий! —
По-своему свершая чудеса.
Когда цветет весна и дышим глубоко мы,
Кто ворожит тут, ангелы иль гномы?
Иль линии руки меняют вдруг людей?
Иль будем мы смешны, как лжепророки,
Приняв за праздник горизонт широкий,
Не видя ни распятья, ни гвоздей?
От всей души потешатся над нами
За то, что мы собой вскормили пламя,
Отдав ему все, что горело в нас.
Легко быть мудрым, получив ожоги.
Над нами посмеются по дороге
За то, чем были мы в свой беззаветный час.
Что ж, я сто тысяч совершил ошибок,
А вы поете тех, кто был лукав и гибок,
Вы хвалите благоразумья путь.
Да, жизнь и сапоги я потерял в потемках,
Считаю раны в яме меж обломков,
И до рассвета мне не дотянуть.
Но знаю я и в самом черном горе:
Мрак просветлеет и займутся зори.
Ночь кончится — уже петух поет.
Пусть вы всем звездам выколете очи —
Я солнце берегу в своей кромешной ночи,
Победа в сердце у меня живет.
У влюбленных — живописные слова.Шарль Орлеанский
Имя любви моей — первая мысль моя.
Эльза! Рассвет прошумел, как прилив и отлив.
Эльза! Я падаю! Где я? Как гальку, меня
Поволокло по пескам уходящего дня.
Смерть отступила, еще раз раздумав, — я жив!
Смерть передумала, тело мое на время в залог заложив.
Сердце, которому больно, — это я, мои мышцы и кровь.
Что за смычок на виске моем пробует лад?
Эльза! Все дышит опять, когда я говорю про любовь,
Каждый новый рассвет — это крещение вновь,
Он свинцовым губам моим тебя возвращает назад.
Эльза! Все дышит опять, когда имя твое твердят.
Мир вкруг тебя повторяет младенческие года,
Неотлетевшего сна срывая с себя лоскуты,
Я возвращаюсь из дремы, из своего никуда,
Я открываю глаза, но привыкнуть нельзя никогда,
Что каждое новое утро рядом со мною — ты,
И я снова к тебе возвращаюсь из далекой своей пустоты.
Все, что было, вернется опять на тот же магический круг,
Стоит вспомнить о прошлом хотя бы во сне, как сокровище, память
храня,
Я держу твою руку — из моих ей не вырваться рук,
И достаточно этой руки, чтобы мир поволок меня вдруг…
Ты в объятьях моих, ты куда увлекаешь меня,
Боль и радость быть вместе навеки соедини?
Что ж, еще один день! Вот баржа отправляется в путь,
Разрезая ноябрь… Вот баржа натянула канат.
Я отчетливо слышу, что люди вокруг говорят,
Мне подобные люди, — их надо сносить как-нибудь.
Со вчерашнего вечера я позабыл их чуть-чуть.
Но, однако, я слышу — в камышах уже гуси кричат.
Дикий зверь в меня загнан, он рвется за чем-то вослед,
Как в колодце ведро, громыхая во мраке моем.
Мне цепляться за жизнь и расчета, пожалуй, уж нет,
Надо мною горит только инея свет,
Ночь в крови у меня, на лице моем тень моих лет.
Не к тому ли идет, что меня растерзают живьем?
Слышу, эхо артерий меня наполняет опять.
Это ужас, когда его звук во мне снова кипит.
Неужели я должен всего лишь терпеть и молчать
И, не веря в него, чудеса торопливо свершать,
Словно раненый зверь, что еще не до смерти убит,
До поры, пока псарь не трубит.
Это что за пейзаж? Или сон продолжается мой,
Сокровенный, постельный, прижившийся в сердце моем?
Я иду за тобой. Жизнь — струя за твоею кормой.
Все другое — мираж. Только ты в самом деле со мной.
Я был прежде безумен. Куда ты захочешь, пойдем.
Нет, со мной не случится беды — ты в объятьях моих, мы вдвоем.
Я живу ради тайного солнца, чьи лучи затаенно горят
На щеках твоих с первого дня,
Ради губ, что свою изначальную бледность хранят.
Можно мучить меня, истязая на всяческий лад,
Ради них, распиная, пронзая, казня,
Ради этого стоит страдать — колесо не пугает меня.
Что? Осенние розы? Они не нужны.
Эта детская линия лба, как чиста она и хороша.
Лепестки анемоновых век, словно в детстве, нежны.
Я живу среди этой от всех затаенной весны,
Ароматами мая глубоко дыша,
Когда голову мне на плечо ты кладешь не спеша.
Ты права первородства, любовь моя, свято храни.
Я на этой основе для жизни большой поднялся.
Этой силой из мрака мои возрождаются дни,
Эльза, юность моя, о далеких сверканий огни!
Чередуются в сердце весны и зимы голоса,
Эльза, жажда моя и роса!
В синеватой лохани с бельем позабытый валек
Или песня, в груди похороненная навсегда…
Тень березы, упавшая наискосок…
Вез тебя я был тем, кого тащит песок,
Мокрой паклей в стоячем покое пруда,
Тем обломком кораблекрушенья, которое время несет, как вода.
Я был неизменно против, я верил лишь в черный исход
И за это в любую минуту побился бы об заклад,
Пока ты не вышла навстречу и я не рванулся вперед.
Я был случайным часом, замедлившим стрелок ход,
Невнятное бормотание, звучащее невпопад,
Деревянное спящее сердце — когда бы не первый твой взгляд.
Я был бы угрюмым малым, запирающим дверь на замок,
Актером, живущим на свете, былые афиши храня,
Жонглером, который, как шарик, исчезнет в положенный срок.
Я часто вижу отчетливо, кем бы я сделаться мог,
Если бы ты не явилась и не вмешалась в меня,
И вновь не поставила на ноги обезножившего коня.
Я обязан тебе всей жизнью своей, ходом часов и минут.
Я пыль, я камень на том пути, по которому ты идешь.
Это ты мне щедро дала слова, что в песнях моих поют.
Слова мои и слава моя, как плющ, тебя обовьют.
Я только верное зеркало, и ты в нем себя узнаешь.
Я только точная тень твоя, я только твой медный грош.
Я о житейских делах все от тебя узнаю.
Я отныне на белый свет твоими глазами гляжу.
Я всю тебя выпил, как пьют из фонтана струю.
Ты меня научила — я песни прохожих пою.
Ты меня научила — звезды в небе я нахожу.
Ты меня научила — я дрожью твоей дрожу.
Я узнал от тебя о свете дня, о небесной сини и шири.
Я узнал от тебя обо всем, обо всем.
Ты открыла мне: счастье — не лампа в трактире,
Ты взяла меня за руку в адском мире,
Где люди не ведают больше, что значит — вдвоем,
Ты взяла меня за руку, и мы с тобой рядом идем.
Какое признание страшное! Как я решился? Как смог?
Какая молитва так бывает смела без оглядки?
Но я рисую отчетливо — как босую ногу — песок,
Как море — пловца, как подушка — висок,
Как зеркало озера — быстрый полет касатки,
Как форму руки твоей — тонкая лайка перчатки.
Неужто и впрямь я отдан на суд небесам?
Я это свершил и оправдываться не умею,
И тайну свою и тень свою предал я сам,
Я чужд был расчетам, я верил иным голосам,
Я рифме поверил, я шел, увлекаемый ею.
Счастливым назвал я себя и от страха бледнею.
Горькое слово «счастье», загадочен облик твой.
Какое чудовище облекается в маску идей?
Сфинкс с руками химер и меняющейся головой,
Который в гробницах любящих пар стоит, словно часовой
«Счастье», как «золото» — слово досужих людей, —
По желобу катится с шумом игральных костей.
У тех, кто толкует о счастье, часто глаза грустны.
Что это? Разочарованье, рыдающее навзрыд?
Отчаянный всхлип гитары, лопнувшей вдруг струны?
И все же я утверждаю, что счастье — не только сны,
Оно существует, счастье, и не в облаках парит,
Земля — великая гавань, где на рейде оно стоит.
Верьте мне или не верьте, я несчастье видал не раз,
И, стало быть, право свидетельства дается мне неспроста.
Пусть вы направляетесь к солнцу, а оно уходит от вас,
Пусть над людскими затылками рука палача поднялась,
Пусть человечьи руки уготовлены для креста —
Я твердо верую в счастье, и вера моя чиста.
Ты привела меня в луга, где воздух соткан из цикад,
Где горстка скудная земли осталась нам от древних стад.
Лаванды вечный аромат затоптан множеством копыт,
Как бы из камня он растет, который тут и там лежит.
Земля из царственных гробниц, из отоснившегося сна,
Сухих личинок, мертвых крыл, окаменелостей полна.
В ней есть кармин, он заключен в раздавленном тобой ростке,
Его растительная кровь осталась на твоей руке.
Полуразрушенной змеи еще не стертые следы —