От старой крепостной стены остались длинные ходы.
Она осталась до сих пор, как старый пограничный знак,
Зигзаги вьются вкривь и вкось, межуя землю кое-как.
Какое длинное кашне — его веками ела моль.
Давным-давно забыли все его значение и роль.
Земли зачумленной кусок стеной решили обнести.
Не то что люди, тут овец запрещено было пасти.
И как живым, так мертвецам, которым не было конца,
Приказ был отдан, как бойцам: повязок не снимать с лица.
Путь от Венаска в Карпантра… Обмолвился я в добрый час.
Венаск, о город, где я был с тобою вместе в первый раз.
Путь от Венаска в Карпантра… Там церковь высоко стоит,
И крыша сложена на ней из каменных могильных плит.
Край между Роной и Дюране… Чумной, тебе по сердцу он,
Край без воды, край высоты, где страх себе построил трон.
Ты предо мной открыла том, в котором древняя печать,
Трагедии, убийства, яд, — их не заставишь замолчать.
Я вслушиваюсь в твой рассказ… Возня и скрежет невпопад.
То, подымаясь из могил, оружьем призраки шумят.
Ты привела меня с собой в страну банкротств, в смятенный край,
Где все, что видишь ты вокруг, — насмешки ради, так и знак.
Всё декорации и хлам. В жилье врывается зима.
Могилы парфюмеров — бутафорские дома.
Желаешь кабошонов — кабошоны тут как тут.
Зеленые растения вдоль набережной растут.
Ведет заброшенный квартал за железнодорожный путь.
Дома и люди там живут все кое-как да как-нибудь.
Полуразрушенный дворец, орава грязной детворы,
И все завешено бельем — балконы, лестницы, дворы.
Но все-таки всего страшней любой семейный пансион,
Ромашкой с пудрой пополам одновременно пахнет он.
Над раковиной хнычет кран — здесь и готовят и живут,
Свое последнее кольцо в конце недели продают.
Ужасно жаль бывает тех, на ком лежит азарта след.
Ужели нет других забав? Но карнавал спешит в ответ.
Прислуга-итальянка в дверь, когда положено, стучит.
Она тебе расскажет то, о чем с другими промолчит,
Что мальчика ее отец уехал вдруг в Марокко.
О ангел в белом! Наконец! О этот стиль барокко!
Лазурный Берег… Лишь с тобой разгадана загадка.
Вдоль Променад — Англэ прибой пески пригладил гладко.
Последним поездом из Динь в Париж мы уезжали,
И шлемы мотогонщиков вдоль полотна бежали.
Все вспоминается вразброс, и трудно связи обрести.
Я Францию исколесил, а ты ждала в конце пути.
Узор обоев на стене порой немыслимо забыть
И то отчаянье, которое ни с кем не разделить.
Сменялась новой ночью ночь и комната — другой,
И ангел-истребитель с протянутой рукой
Преследует нас по пятам, летит за горизонт…
Все в сборе, полон двор людей — бордель везут на фронт.
Что твой роман, что жизнь сама — различья больше нет.
Вот ты с листовками идешь, и вьется легкий след.
Он в горы по снегу ведет, в какой-то старый дом,
Его я знаю хорошо, писала ты о нем.
Вот наступило рождество — у нас беда, нужда…
Но можжевельник, весь в огне, кто бросил нам тогда?
И сразу пламя поднялось, в твою пылая честь.
Но не останемся мы здесь, что делать тут — [бог весть!
И вот опять бульвар Морлан и невысокий дом.
Ты все о прошлом говоришь — не помню я о нем.
В деревне, где майор Азюр нашел себе приют,
Шахерезадою тебя позднее назовут.
Над головой навис топор, но ты ведешь упорный спор
И продолжаешь сказки нить, чтобы до завтра жизнь продлить.
Фашист в вагоне — боже мой! — его зеленая рука
Листает рукопись твою… А ночь над лавкой мясника!
Случилось это в Сен-Рамбер. Ты не забыла этих мест?
В другое утро смерть придет, и на другой Голгофе — крест.
Когда осталась лишь зола, где память о былом огне?
Чтоб наше время понял я, твои глаза сияют мне.
Твои рассказы я люблю, все, от строки и до строки.
Затмение расшифровать помогут черные очки.
Шахерезада, это ты? О, как твой голос одинок!
С утра на тыща первый день, едва лишь занялся восток,
От той зари в грядущий день ты смело устремляешь взгляд.
В тумане за твоим плечом твои создания стоят.
Тереза, Дженни, Элизабет проходят за тобой вослед.
Лавчонок мертвенный неон, видения фальшивый свет,
И эта гнусная толпа — торгует всем, как есть она.
И этот первый сорт парней, что гибнут в наши времена.
Из книги в книгу, много лет она ведет один рассказ,
Одной трагедии верна. Чтоб донести ее до нас,
Она играет ту же роль, она жестка и холодна.
Любовь моя, как ты смела! Как эта роль твоя трудна!
Твоя жестокость так дика. Откуда ты ее взяла?
Я это видеть не могу! Прочь уберите зеркала!
Прочь уберите зеркала! Хоть слово вычеркните прочь.
Слова лишь мучают людей. Страданья им не превозмочь.
Оно растет, оно растет… О, если бы конец настал!
Боль человеческой души — ее размеров я не знал.
Но почему ты так мудра? Нет мудрости твоей конца.
Я понял с помощью твоей кровоточащие сердца.
Ты — воздух, жизнь моя в тебе, ее легчайшая пыльца.
Год пятьдесят шестой — кинжал, что кто-то надо мной занес.
Все, что я вижу и люблю, полно тревог, полно угроз.
Я без тебя лишь тот, в кого кидают пригоршни камней,
Но ты поешь мне песню из «Непрошеных гостей».
Покуда еще я могу трепетать
И слышать дыхание жизни и шаг
Угрозами полных лет,
И боль заставляет меня стонать,
И есть у меня мой старый костяк,
И сердце мое, и бред.
Пока еще силы я нахожу
Руку поднять и холодный пот
С горячего лба смахнуть,
Пока за мерцанием дальним слежу,
И ноги несут, и что-то зовет
Прямо к окну шагнуть.
Когда же в кошмар превратится мрак
И лютой мукой будет пугать
Грядущий утренний свет,
Страданье — мой единственный флаг,
Конца ему нет, и нельзя отступать,
И спасенья нет.
Когда ни бодрствовать и ни спать,
Ни стукнуть в стену, — когда ты готов
Самим собой не быть,
Не думать, не грезить, не вспоминать,
От жалости — страх, богохульство — от слов
Уже не отделить.
Когда не смогу я об стену лбом
И проклясть небеса не под силу мне,
Чтоб кончилось все тотчас,
Чтоб человек поднялся над скотом.
Чтоб душа его вечно жила в глубине
Его бессмертных глаз.
Будет счастье царить во мне и тогда,
А на высокий костер взойти —
Это апофеоз.
Я верность свою храню навсегда, —
Должен куст непосильную боль снести,
Чтоб раскрылись бутоны роз.
Если тело мое на куски разорвать,
Вы увидите рай сокровенный мой,
Эльза, мой свет!
Там, как песня рассвета, будет звучать,
Как едва сотворенный мир молодой,
Ее первый привет.
Разломайте кости, как мягкий орех.
Загляните в раны до глубока,
Вглядитесь до дна в меня, —
Лишь одно, лишь одно во мне ясно для всех,
Словно ясный омут у тростника,
Под золой дыханье огня.
Счастье дня моего вы увидите вновь,
Вы услышите — снова сирень цветет,
Там источник и берег мой.
Вы найдете там Эльзу, мою любовь,
Аромат ее, шаг ее — Эльза идет
Для меня за живой водой.
Вы найдете в крови моей соль ее слез,
В каждой песне моей — ее голоса звук,
В каждой жилке моей — ее взгляд,
И все будущее человека и роз,
И вся сладость счастья, и горечь мук
Ей созвучны и с нею в лад.
Дрожь влюбленных уст и влюбленных рук,
Боль и радость, слитые навсегда
Долгим вздохом, одной волной.
И ставшее самой лютой из мук
Удивленье, растущее в вас, когда
Прикасается к вам другой.
Сорвите гранатовый спелый плод,
Сорвите сердце, на склоне дней
Успокоившееся едва,
Не останется следа, но имя живет,
Да цветут под портретом любимой моей
Живописные мои слова.
Эльза
Гихан-Катум, что значит Госпожа Мира, не была одной из самых прославленных женщин, которых любили великие государи.
Эта принцесса славилась тем, что слагала стихи лучше других женщин.
Однажды, когда она купалась, Султан, ее муж, бросил в нее комочек земли, чтобы заставить ее заговорить; она ответила стихами Захира, персидского поэта, смысл их таков:
«Мир похож на полуразрушенный замок, построенный на стремительном течении потока, который беспрестанно увлекает за собой то часть стен, то часть фундамента; напрасно вы думаете восстановить это горсткой земли».
Гихан значит Мир; она носила это имя.
В 1958 году на международном цветочном рынке появилась новая душистая роза — «Мартина Донель»: у нее несравненный аромат старинной розы, а форма и цвет — розы нашего времени.
* * *
Я тебе открою тайну. Время — это ты.
Время — это женщина, Ему
Надо, чтоб за ним ухаживали, чтобы
Кто-нибудь у ног его сидел.
Время порют шов за швом, как платье.
Время — волосы, их без конца расчесывают;