Ты, в руки взявшая мечту,
Чья кровь, как солнце, молода.
Май месяц. Примулы в цвету,
Тут и поплакать не беда.
Такую, с песней на лету,
И бог и дьявол чтут всегда.
Ты, в руки взявшая мечту,
Чья кровь, как солнце, молода.
Мой милый, нежный сумасброд,
Есть пламя в красоте твоей.
Твой в сладкой влаге нежный рот,
Задаром — золото кудрей.
Пусть ливень сутки напролет,
Лишь губы ярче и нежней.
Мой милый, нежный сумасброд,
Есть пламя в красоте твоей.
А время движется вперед,
Опутывая нитью всех,
Забывших, что оно идет,
Среди объятий и утех,
Оно печать на лоб кладет,
Во взгляде гасит свет и смех.
А время движется вперед,
Опутывая нитью всех.
Как мало, юности пора,
Твоих даров я сохранил.
Моя вина? Ну что ж, игра —
Для тех, кто краше говорил.
О птица синего пера,
Кто все-таки тебя убил?
Как мало, юности пора,
Твоих богатств я сохранил.
Не обвиняйте всякий раз
В несчастьи сердце иль года.
Восторг, что с юностью угас,
Любовью не был никогда.
А солнце ведь молитву глаз
Не отвергает никогда.
Не обвиняйте всякий раз
В несчастьи сердце иль года.
Но раз никто не виноват,
Кто ж заправлять игрой полез?
Кто смеет требовать назад
То, что ниспослано с небес?
Винить друг друга невпопад
Кому, однако, интерес?
Но раз никто не виноват,
Кто ж заправлять игрой полез?
Мы созданы затем, чтоб быть
Свободными с извечных пор,
Счастливыми. Мир — чтоб в нем жить.
Все остальное просто вздор.
Законы можно позабыть
Всем библиям наперекор.
Мы созданы затем, чтоб быть
Свободными с извечных пор.
Голос в толпе, идущей за певцом:
Для счастья людям жизнь дана,
Свобода создана для нас,
Мы созданы для счастья.
Ты грезишь, глаза широко раскрыв
Не ведаю я, что творится там,
В мире, возникшем перед тобой,
В царстве твоем без дверей, без ворот,
Которое визы мне не дает.
Те, что музыкой пронзены,
Они словно лес, они — кусты,
Гнущие ветви под тяжестью птиц.
Но ты…
Те, у кого глаза, как у пчел, и многогранный взгляд,
Те, что жонглируют свойствами пустоты,
Те, чьи иносказанья, как зеркала, горят,
Те, что любую гипотезу, как сигарету, вертят…
Но ты…
Ты подпираешь щеку рукой,
Увлечена игрой — я не смею спросить какой,
Кто проходит сейчас у твоих очарованных глаз,
В этом серо-зеленом пространстве твоих удивительных странствии?
Может быть, ты на родине диких коней?
Может быть, ты сама — государство меж злом и добром?
Путь паломников в горы? Пиратская гавань?
Иль сплетение рук двух влюбленных людей?
Может быть…
Я остался снаружи, как нищий, не смея идти за тобой.
До него достигает порою лавина оркестра,
Но ему никогда не проникнуть в зал Гранд-Опера́.
Я поклялся, я больше не буду
О прошлом. Я больше не буду
О комнатах тех, где я слушал твою тишину.
Где Тереза снимала с руки бриллиант,
Где Мишель напевал, а я его даже не слышал,
Где рождались созданья, твои, без меня,
И никто никогда не узнает, какая
Мука, ревность, растерянность одолевали меня,
Когда ты, жестокая, мне приводила детей,
Которые были твоими и только твоими,
Как будто замеченные невзначай,
Когда они шли под окном.
И вот в эту минуту впустила ты в дом
Человека с глазами из стертого аквамарина,
В дом одной незнакомки…
И может быть, в эту минуту
Он узнает о ней то, чего о тебе я не знал.
Человек белокурый… Его тело тяжелое встало,
Как экран, между нами.
Человек непонятный… Он рассеянно гладит руками
Загадку опала.
Что за странный чудовищный дар — чью-то жизнь создавать.
Но уж если творится обряд этот древний —
Сочетание пары, ожидание, роды,
И матроны с прохладным бельем пробегают туда и сюда,
Появляются в комнате вдруг и шкафы открывают,
Наконец крик дитяти и праздник вокруг наконец,
И во всем этом с глупой улыбкой принимает участье отец.
Очень бледный от гордости, мертвенно бледный от страха.
В данном случае речь про другое рожденье.
И бесплодный не может глядеть в зеркала без стыда
От любви извращенной к созданиям плоти твоей,
От мучительного любопытства к фантазии странной твоей,
К этим родам, творящимся мне вопреки.
И откуда берется весь этот народ в нашем доме?
Вот уселся один на постели, в ногах,
И вздыхает, и всей своей тяжестью давит.
Ах, когда бы и я, как и ты, мог бы дать этим теням
Пульс, дыхание, слово… Быть может, тогда
Мы б услышали, как за стеной они спорят,
Завидущие парии мои и твои,
Наши взрослые дочки с порывистым ветром движений,
Может быть, между ними шла б та же война, что меж нами,
Та, которую всю свою жизнь я не мог без пощады вести,—
А мужчина тогда только счастлив, когда подчиняет,
Заставляет сдаваться на милость созданье, которое он обожает.
Я на это потратил уже все магические заклинанья
И все ухищренья ума,
И на Брокене каждом, который встречал по дороге,
Я себя проклинал и душу свою продавал,
Заклинал всех жрецов, всех прохожих-проезжих,
Императорских маршалов, девок; бандитов,
Я насилием память гасил И тайны украл у могил,
И у пыли костей, как у старых монет,
Я испрашивал добрый совет,
И историю я на колени сажал, словно шлюху.
Все напрасно!..
Довольно луча твоего,
Чтоб мои привиденья рассеять.
Ты идешь триумфально с несчетным потомством своим,
С этой армией света, источник которого — ты,
С человечьей весной в твоем каждом движеньи
И с фиалками жилок твоих.
Как мучительно это их жгучее сходство с тобою.
С кем еще? Я не знаю. Ведь я тебя грозно храню
От того незнакомца в плену моих рук,
В нашем старом жилище, куда не заходят другие.
Ковыляя кой-как, приближается миг,
Когда тот, кто цепляется жадно за платье твое,
Будет вдруг отлучен от тебя, словно сыч от сияния дня,
Как невежда — от знания, калека — от входа на бал.
Но в течение жизни я видел не раз,
Как они открывались, врата твоего королевства.
Я не смею проникнуть туда, где начало чудес, —
Всевозможные беды грозят ротозею, который, женившись на фее,
Хочет следом за нею проникнуть в края, каких в географии нет.
Как-то раз это было в Провене; этот город — волшебная свалка.
Авиньон… Покаяние Грешников Черных… Ничего говорить не
хочу.
Но ведь были в Ситэ Жанны д’Арк те коридоры нужды.
Но ведь был тот покинутый город за Ниццей, за железнодорожным
путем,
Где сушились носки эмигрантов в колоннадах дворцов,
Где-то там, где влачится их старость у луковок старых церквей,
И еще, словно почерк с наклоном, повороты, обходы и петли
Национальной дороги над Сеной,
Что внезапно скрывается в черной щетине лесов.
Или эти дома, предназначенные для продажи,
Куда маклеры по недвижимости нас приводили порой.
Иногда вспоминаешь ты Берген, которого я не видал,
Иногда говоришь, что хотела бы в жизни еще раз
Плод папайи отведать и манго надкушенный бросить,
Как делают все на Таити.
О венчанный тиарой — он на ухо шепчет: «Люблю!»
Аромат этих слов, что раздвинуты, словно колонны,
Эти портики, эти порталы, и вот уж тебя в них не стало.
Вот когда от меня ты ускользаешь навек,
Королева такой перспективы, где места мне нет.
Мимолетная, о Мелузина,
На террасах теряется легкий твой след,
Твое платье на миг еще вспыхнет в деревьях,
Словно в сумраке дальнем Ватто.
Ожидаю тебя, заблудившийся где-то внизу,
На опушке заката, где золото светит богато.
Только раз это было возможно — ты едва не ушла без возврата.
Только раз ты решилась, гуляя в своем фантастическом крае,
Ненадолго представить, что я уже мертв,
Чтобы я не пришел потревожить тебя под солнцем твоей катастрофы.
С той поры всякий раз, как взгляну на тебя,
Вспоминаю, что ты умертвила меня, словно песенку спела,
И что я после этого жив, лишь поскольку ты этого хочешь.
Этим взорам однажды представился мир без меня,