Я говорю о ней.
* * *
…И я бодрствую на ее берегу, терзаемый светилом нежности… Для той, которая не слышит, у меня найдутся слова, нечеловеческие слова.
В тот год еще были…
В тот год еще, с первого дня…
В тот год с января еще были…
О фразы! Я словно чиню карандаш,
И мысли, как стружке, не видно конца.
Начало и снова начало стихов…
Начало и снова начало тебя,
Которая — время… Я вновь принимаюсь считать,
Откуда оно начинается, время.
В тот год, в первый день еще были какие-то думы,
Какие-то желтые мысли на черной земле,
Любовь моя, о мое дивное зимнее солнце!
Удлиненье теней, в беспорядке уснувших
На лугу рождества, на вечнозеленом лугу.
Прекрасен конец красоты! Прекрасна конца красота!
Любовь моя, ты хороша, словно года последние
дни,
О роза последнего дня миновавшего года!
Чините, чините опять треволнений моих карандаш,
Он мысли мои до сих пор никогда не писал так
красиво,
Так юно и зелено.
Ты, как раздольная нива,
Ты рядом со мною, как поле, раскинувшись,
дышишь,
Под солнцем прекрасным зимы, среди палой
листвы,
И зимнее солнце ласкает тебя с молодой синевы.
Покуда не кончится год, я ревностью буду томим.
И к солнцу и к мыслям твоим.
Куда ты, однако, ушла, шурша облетевшей
листвою,
Прекрасное солнце зимы несравненной моей?
Кого ты коснешься? Кто будет окрашен тобою?
Зеленое, желтое, черное и молодое,
Ты — солнце деревьев и воздуха, зимнее солнце
теней.
* * *А если б вызвал я, а если бы я смог,
А если б вызвал я, представь себе, а вдруг —
Из тьмы моих безумств, из глубины лесов,
Из глубины груди, из глубины тревог,
Из темноты нутра, из дикой чащи рук
Суть дней моих, все, что забыть готов.
Когда бы вызвал я в мучительном рывке
Железных мускулов воспоминаний ад,
Что душит тайнами, покоя не дает,
Как мята смутная, измятая в руке,
Тот аромат, что рад прийти ко мне назад,
Оркестр, что взмыть готов из тьмы моих болот.
Когда б я вызвал все, что дремлет в глубине:
Доступность вечеров — как дверь, их распахни! —
Ту ночь, которая распутана, как нить,
И женщин тех цвета, и дождь в окне —
Без наслаждения почти мертвы они,
Те бабочки, мне их не жаль было пронзить.
Когда б я вызвал вновь тех ласковых сестер,
Что сетуют порой, что я бывал и груб,
И спящие слова из пепла воскресил,
И тот всегда во мне пылающий костер,
Всегда готовый впиться в жертву зуб,
И дикие мечты — крик, полный высших сил.
Людским страстям когда б я поддался,
И, плоть отдав во власть владычицам на час.
Как мысль, по воле волн пустился б дрейфовать,
И, как корабль без мачт, моря исколеся,
Пришел бы небом к вам, стал ярмаркой для вне.
Стал вытоптанной пашнею опять.
Когда б возлюбленных, созвав за тенью тень,
Заставил я стонать от страсти и тоски,
Что ты сказала бы тогда, моя любовь?
А я ведь не роптал, когда ты целый день
Любовных писем гладила листки,
Как будто ласки пересчитывала внове.
* * *Что я могу? Мужчины эти были
В твоей судьбе. Та самая рука,
Которая гнала бы их, как мух,
Тем более меня б не пощадила.
Я обещал. Пусть все, что прежде было.
Таблеткою во рту моем лежит
И постепенно очень тихо тает.
Я обещал. О прошлом речи нет.
Но разве, умолчав о том, что гложет нас во сне,
Уничтожаешь сон? Ты слышишь, хищный клюв
Чудовища мое терзает сердце.
И разве, умолчав о людях снов твоих,
Из жизни и судьбы твоей гоню я их,
Терзающих мне сердце чужестранцев?
А я прогнал все то, что было до тебя,
Я предал небо то, весну, и боль, и радость,
Тех женщин, ветер, головокруженье.
Я для тебя достиг вершины вероломства,
Я прошлое отмыл, как дерево стола
Жавелевой водой. Садись за стол и ешь.
Тут нет следа вина или бокала.
Я выскоблен забвением, гляди,
Изборожден и выщерблен забвеньем.
Я больше ничего не знаю о себе,
Мой ад — твой ад, и все мои приметы —
Лишь те рубцы, что нанесли тебе.
Нож врезался глубоко. Я отмечен
Тем, чем страдала ты. Мое начало —
Та боль, что ощущала только ты,
И все, что помню я, кровоточит тобой.
Размята память на твоих коленях.
Все оставляет в ней свой след и шрам —
И каждый камешек в твоем ботинке,
И сломленное бедное плечо,
И твой свинцовый взгляд в орбите ночи
В распятый вечер, двадцать лет назад,
И более, чем нож, твое кромсавший тело,
Твоей души коснувшийся кинжал,
Зло безнаказных слов досужих палачей —
Они и до сих пор творить его готовы,
А я не в силах отвести беду, —
Случайное письмо иль фразу на ходу
И это легкое убийство — телефон.
Любовь моя, я так не защищен.
Любовь моя — пустяк, и ты им пронзена,
Как детство слабое; во мне твоя проходит боль
Глубокой бороздой вдоль рук и нервов вдоль.
Словечко, взгляд косой — и я готов убить.
Смерть тем, кто заставлял тебя слезу пролить!
И жажда убивать врывается в меня,
Как буря, как тайфун, неистовством огня,
Всю кровь и все нутро собой заполоня.
А!
Любовь моя, другие, до меня,
Любили ли они до ненависти? Нет!
Настолько, что зрачок не отвечал на свет.
Теряя ощущенье красок дня?
Ну ладно, ладно, я молчу навек.
За щеку спрятав гнев и боль свою,
Ожесточенным ртом я их жую,
И красно-белая во мне вскипает пена.
Таблетке надо дать растаять постепенно.
ПРИТЧАПОДРАЖАНИЕ СААДИИ проходил я по земле, и ощущал я под ногой
Безукоризненность ее, и доброту, и чистоту.
Она мягка, она легка, и с глиной несравнима,
И непохожа на песок, и спор ведет с водою,
Как поэтический язык, не ведая камней.
Моя нога не мяла трав, но шел за мною аромат
Земли, похожей на стихи без рифмы и размера,
Где каждая цезура таинственно струится дыханием цветов.
Рукой коснулся я земли, такой приятной для ходьбы,
Она меж пальцев потекла, как выдержанное вино,
Как милые заметы, что в памяти струятся,
Как песня, что не сходит с губ и тело легкостью полнит.
Весна, которой сразу не позабыть о снеге,
Как счастье, разделенное между часами дня,
Блеск жемчуга, который пьет из водоема голубь.
И сохранил я в плоти рук невыразимый аромат.
Я не приучен с детских лет знать запахи по именам.
Что это? Амбра? Триполи? Лантан? Японское кашу?
Что за тончайший фимиам и что за мускус, наконец,
Из папоротника, что сам давным-давно окаменел?
Скажи мне, как тебя зовут, благоуханная земля?
О палисандр огневой, о женский пепел, женский прах,
О пряность ветра, вкус ночной, оставшийся на языке,
Тяжелый, красный, сладкий вкус, скажи мне, как тебя зовут?
И отвечала мне земля на языке своем земном,
Движеньем губ своих земных ища моих влюбленных губ:
— Что, человек, не узнаешь? Я та же самая земля.
Ребенком ты на мне играл. Я та тяжелая, земля,
Тебя хранившая в войну. Я жду тебя, твоя земля.
Тебя я крепко обниму, когда заснешь последним сном.
Не драгоценная земля, обыкновенная земля…
Но между тем, но между тем однажды в юности моей —
Благодаря ее корням, прокладывающим пути,
И солнцу, что входило с ней, и тленью ярких лепестков,
Познала розу я, она проникла в глубину мою,
Переиначила меня… Неблагодарный, как же так?
Меня в ладони ты берешь, губами трогаешь меня,
Неблагодарный, как же так не узнаешь ты розу?
Ее, которая тебе другую землю создала.
Я — та земля другая.
Та, на которую мечта поставила свою ступню,
Оставив след босой ноги ее владыки, та земля,
Которую дожди веков напрасно силятся обмыть,
Смесь насекомых, трав, корней с влюбленным семенем дерев,
Земля, в которой есть всегда гниющей ящерицы дух,
Хранящая в своей пыли секрет распада плоти,
Земля кораллов и чуть-чуть гнилого винограда,
Земля, зовущая в ночи газельей стаи призрак,
Земля, которую трясет проклятый жар и жажда,
Навалы пестрых черепков, лиловых и зеленых,
Разбитый вдребезги кувшин и штукатурный мусор,
Пыль перемолотых костей, когтей и оперенья —
Тот прах, короче говоря, из возгласов и взрывов,