Может, в этой смутной пустыне наконец он устанет один?
Может, снова все станет возможным, когда он откроет глаза?
Но я не открою глаз, и будет мой лик недвижим.
Я не знаю его — по рассказам твоим я представлю его и пойму.
По этой заре на твоем челе, по близкому рту твоему,
По макам, к которым поднят твой взгляд, и по ресницам твоим.
То незнакомое мне лицо, которое я никогда
Ни в зеркале, ни в воде взглядом не уловил.
То лицо для тебя одной, что создавали года,
Лицо потайное, лицо для жизни, когда я тебя любил.
За человеческий предел огонь умчал меня во мрак.
Над радостью и над бедой ракета сердца вознеслась.
И слов несметных ураган вдруг уморительно иссяк,
И стала яблоком земля, а там и вовсе скрылась с глаз.
Все образы вселенной — дым, он вьется, стелется, течет…
И сколько б ни старался я, ничто ни с чем сравнить нельзя.
И световым годам леса отныне начинают счет,
И не подвластны больше мне ни горизонт и ни гроза.
Прощайте, тучи и луна — малютка, спичечный чертог.
Игру, кто на кого похож, нам с морем больше не вести.
Помпеей сделать небеса язык преданий нам помог.
Седые волосы комет мы растрепали по пути.
В гигантском эллипсе хлыста — песок арены, солнца след.
Кто это зрелище глядит за гранью глаз, небес и дней?
Павлиний хвост — как колесо, хотя осей в запасе нет,
Глухих тюленей резвый бег показывает цирк теней.
В путях планет скрещений нет, бензоколонок не найти.
Летучей мышью метеор летит, гвоздями клюв забит.
Уже навек радара нет, вовеки в чувства не прийти.
И все валится, не валясь, и в пропасть кувырком летит.
Быть может, в этом вихре есть гигантские щиты реклам,
Фосфоресцирующих вер, что делают фальшивой ночь.
Окрашенные в цвет души сигналы полыхают там,
И груз огромной тишины способен смять и растолочь.
Жизнь заполняет свой экран набором будничных вещей,
И мой восторг перед тобой с большим огнем соизмерим.
А может быть, избегну я, луна, скупых твоих лучей,
Вращение небесных тел меня покажет мне иным.
Меня? А кто я есть? Постой? Я спутник Солнца в небесах.
Мне дали про запас флажки, чтоб родину я оградил,
И бесполезный инструмент, чтоб дал я знать о чудесах,
Но зря их вопли, их корысть, на это не хватает сил.
Я — только песня в честь тебя, я весь тебе во славу дан,
Как передышка на крутом пути вселенской высоты,
Как тот последний яркий луч Луары, канувшей в туман,
Как сильной музыки стена, где меж камней растут цветы.
Как та огромная весна в акациевой белизне,
Варфоломеевская ночь, посев безжалостный ее,
Жасмина грузный аромат и август, отданный резне.
Ты солнышко, ты солнышко, ты солнышко мое!
Ты солнышко, ты — ласковое солнышко мое!
Всю ночь звучали ваши голоса,
Стихи мои, я повторял вас вслух.
Вы в голове кружились роем мух
И скрылись, лишь когда поблекли небеса.
Я — лишь слепое отраженье сна.
Лишь ты одна — в бессонницах моих,
И ты одна лишь — мой нескладный стих,
И пробужденье — только ты одна.
Что связывает вас, бессвязные слова,
Откуда этот вкус хмельной и аромат
Той книги, что читать нам в детстве не велят,
И дальний отзвук, слышимый едва?
Поэма странная, начало всех начал,
Как нравилась ты мне, прекрасная моя,
Когда скандировал тебя влюбленно я,
Чтоб в памяти сберечь, с начала начинал.
Но, синей птицей взвившись в облака,
Она оставила подобный бездне след
В душе моей. Я — рифма парной нет, —
Идет ли дождик, пробует рука.
В одном лишь я железно убежден:
В крови моей родившийся мотив
Поет прохожий, сходу подхватив, —
Из ран его души как будто вырос он.
Ах, песни-призраки, как трудно их сберечь.
Стирает их заря, как сумрачную тень.
Когда меня дождем омоет яркий день,
Я помню только то, что о тебе в них речь.
Настанет, Эльза, день
Соловей уже свое пропел.
Этот парк отныне слишком мрачен…
Какой зловещий рак меня на части рвет,
Какое чудище в моей таится глубине,
Толчками подымается во мне
И, как чужая музыка, растет?
Мое другое «я», безумный человек,
Не подчиненный мне, похожий на меня,
Величественной песней полон я,
Но должен к твоему приноровить свой бег.
А песне до меня нет дела между тем,
Как воздуху до штор, огню — до очага,
Вину — до пьяницы, — ей кровь недорога,
Как двери с петель рвет стихи моих поэм.
А песня в темноте орла несет сама
К добыче, в час обедни бьет в набат…
А песня, как пожар, — поля дотла сгорят…
А песня в нищете гнездится, как чума.
Вот тысяча смычков взлетела в вышину,
Затрепетав, — не я им подал знак.
Блестящих замыслов вместилище — мой мрак,
Но, как стекло, во мне разбили тишину,
Вот тысяча смычков взлетела, озверев,
И сразу грянул их бравурных пьес раскат.
Из полночи моей они свой день творят,
Поют открыто тайный мой напев.
Я только эхом стал обвала своего,
И если груз камней, катящихся вослед,
Меня задавит, сердца красный цвет
Не потускнеет, нет, не погасить его.
Мелодия моя останется чуть-чуть,
Моих осколков блеск, моих порывов шквал,
Мой бред, моя весна… И все, что я сказал,
Услышат и поймут когда-нибудь.
Настанет, Эльза, день, мои стихи поймут,
Всю многозвучность их… Короною своей
Ты будешь их носить, даря свой отблеск ей.
Вот почему они меня переживут.
Настанет, Эльза, день, когда поймут меня
При помощи твоих прекрасных ярких глаз.
Как много видишь ты, когда в закатный час
Глядишь в глубины завтрашнего дня.
Сквозь бормотанье, возгласы и бред
В слепых словах моих тогда увидят вновь
Цветенье роз — мою к тебе любовь,
Грядущим дням обещанный расцвет.
Услышат сердца стук — он никогда не гас, —
Под каменной плитой услышат стон,
И будет камень кровью обагрен,
Поймут, что ночь моя творила утра час.
Настанет, Эльза, день, и ты услышишь в нем
Стихи мои из уст, без муки наших дней.
Они пойдут будить трепещущих детей,
Чтоб детям рассказать: любовь была огнем.
Они расскажут им: любовь и жизнь — одно,
И не убьют любовь ни старость, ни года,
Сплетутся две любви, как лозы, навсегда,
И в жилах голубых всегда течет вино.
Настанет, Эльза, день… Я все сказал, что мог.
Мои стихи, пусть судят вас потом.
Но силы есть в руках, в объятии моем,
Не жди, не разомкнется их венок.
Промчалось время роз. Отцвел последний куст.
Но, Эльза, будет день — стихи мои прочтут
Меж миром и тобой границы не найдут
И статую твою воздвигнут плотью уст.