Приладил человек какой-то незнакомый.
Своих желаний я осуществить не мог.
Мне с дочкой прачкиной играть не разрешали
А как хотелось…. Ни за что, сынок!
С такой вульгарной? Если нет рояля,
То это неизбежно все равно.
Ведь ей же «Колыбельной» не играли
Гуно.
Так вот как тратишь ты, бедняк, последний свет,
В разбитом очаге души последний жар.
Венец твоих идей. Вот ты куда бежал!
Ты все еще в мечтах, а времени уж нет.
Вот он, твой горизонт, твой видимый предел.
Поэму б дописать, пока не грянул гром.
Наперсток ты вертишь, любуясь серебром,
Гнетет тебя все то, что сделать не успел,
Бунт океанов, спазмы катастроф.
В раздоре человек и небеса.
И горе черные возносит паруса,
И маяки плетут глубокий креп для вдов.
Вдруг человек в волнах! Безмерный страх!
Какая малость плоти, мышц, костей.
Как много мысли в ней, какая сила в ней.
Он одинок, как пробка на волнах.
Тайфун, как сильный душ, смыл с островов покой.
Спят города-суда, отдавшись воле вод.
Волна из глубины пернатым страх несет,
На польдеры валясь гонящей мух рукой.
Совсем другой масштаб. Пожалуй, только он
Все делает страшней, чем пена на губах,
Когда разумно гаснет жизнь в пуховиках
И тишина грядет с обрядом похорон.
Весь этот горький хмель пьянит тебя, душа,
Как алый занавес в театре детских дней,
Чтобы шутя швырнуть на острый блеск камней
Утопленника, куклу-голыша.
На небе суета, как на большой охоте,
Несутся облака, меняясь на ходу.
Седой стрелок стал деревом в полете.
Конь взвился на дыбы, копь рвет свою узду.
Репейник с птицами играет упоенно
В пятнашки, кошки-мышки, чехарду.
Лоскутья, перья, пряди, веретёна
И короли в палящем блеске лат.
Идет сраженье. Падает корона.
Виденья мимолетные летят,
Под ветрами меняясь непрестанно.
Лазурью замки ветхие сквозят.
И виноградари идут за край тумана
С корзинами на спинах… И урод
Нас повторяет тщательно и странно.
И это молоко прокиснет ведь вот-вот
От ничего не значащего спора.
Рисунок детский… Дым над крышей… Кот…
Но что случилось с солнцем? Что так скоро
Исчезли обезьяны и слоны
И лебеди покинули озера?
В глубоких зеркалах мне больше не видны
Как в сказочные дни, невольники в галере.
Споткнулся я о злой порог войны.
Ни следа не осталось от феерий.
Я вспоминаю…
Я вспоминаю. Это было где-то
У Сен-Мишель-ан-Грев. Иль мне приснилось это?
Что можно так с людьми, представить я не мог.
Я это видел, я не позабуду.
Шли по пескам, по пляжу, отовсюду.
Шли толпами крестьяне вдоль дорог.
Шли дачники с нарядной детворою,
Шли буржуа воскресною гурьбою.
Свет взморья словно вышел на парад.
Неяркий летний день был душен и тревожен.
Лужайки пестрые на ярмарки похожи.
И птицы в небе утомительно кричат.
Вдруг рыбаки бросают в скалах сети.
— Они идут, идут! — кричат, шныряя, дети.
И вот они, в шинелях из земли,
Без пуговиц, оружья, портупеи,
От долгого молчания тупея,
В тяжелой унизительной пыли.
Обросшие трехдневною щетиной,
С глазами, как забор дощатый, серый, длинный.
Ужасен диковатый взгляд зверей.
Они бредут, они огромней вдвое,
В чужой стране, под ружьями конвоя,
Между домов, где нет для них дверей.
У них в ушах еще орудии громы.
Они во вшах, и жаль для них соломы.
Их взяли в Реймсе, как завязших мух
Земля крутая — как с ней трудно было —
Всю зиму мертвых и живых хранила,
Весной секреты огласила вслух.
С тех пор они в плену, — их горе, словно змеи.
Все тянется в длину, как будто жизнь в траншее.
Они идут, идут, их все куда-то шлют.
Они идут, идут за всякие границы
Усталости. И родина им снится.
Неведомо куда они идут, идут…
В конце концов они свое отвоевали.
Хозяева глядят, скотинка хороша ли.
Пусть мертвых заменят — в округе много мрет.
Вот этот рыжий пригодится в поле.
Уходят люди, так что поневоле
Возьмешь и немца. А не много ль жрет?
Какие твари!
За ветром и дождем лежит страна преданий.
Галеры, уходящие в туман,
На башне умирающий Тристан,
Упавший ниц перед зарею ранней.
На свете нет чудес. Бретань была мечтой.
Есть пленные с их вечной маятой.
От главной магистрали в стороне
От Сен-Мишель в Плестен есть маленькая ветка…
Попробуй, убеги! Охрана целит метко.
Нелепо их жалеть — другие на войне.
Ребячество! Когда б ты видеть мог,
Как в Африке живут строители дорог.
О да, я ничего не ведал той порою.
Как много громких слов! Кому поверить мне?
Скользили облака в заветной глубине…
Мир не спеша менял наряды предо много…
В то время был я одинок.
Жить — значило твердить урок
Учения великий пост
Сводил всю ночь к названьям звезд
Весь мир мой формулу имел.
О черный грифель, белый мел!
Другие гибли под Вими,
А я учился, черт возьми!
Я препарировал людей,
А Терамены наших дней
В цветистых россказнях своих
В скульптуры превращали их.
Постылый треск красивых слов
Шли Ипполиты всех полков
Известность получать в бою,
А я — стипендию свою.
Прости мне горечи налет.
Порой, когда душа растет,
Как под косой растет трава,
Мертвы и лживы все слова.
И чем, как не мечтой, скажи,
Мы возразить могли бы лжи,
Когда весь мир был окружен
Предательством со всех сторон.
С изнанки увидали мы
Войну в дни третьей той зимы.
Как смертнику, бокал вина
Не нынче ль нам подаст она?
Уже у неба вкус земли,
Поскольку мы лежим в ныли,
Мертвы, хотя на скрыты в гроб,
Но всем надеждам — пуля в лоб.
Как верить тем, кто учит нас?
Я сам касался ран не раз.
Последний трепет я видал,
Глаза любимым закрывал.
Худой ребенок в двадцать лет,
В мундире, не в трактире, нет,
В своей казарме я сидел,
Вовсю мечтал и мало ел.
Навек запомню, как со мной
В тот год прощался город мой.
Париж, как был прекрасен ты,
Твои аллеи и мосты!
Стихи парижских вечеров
Я, как Рембо, твердить готов.
И Башня — музыка вдали,
И вы, конюшне Марли.
Прощайте, рощи и сады,
Хранящие мои следы.
Я уезжаю, я в пути.
Каштанам без меня двести.
Но сердце поймано в силки,
Оно осталось у реки,
Где пирса длинного гранит
Над светлой быстриной не спит.
Я еду, очевидно, в бой.
Прощай, Париж, театр большой,
Пасси, высокий виадук
И все, что вижу я вокруг.
Два берега, как два коня,
Бегут куда-то от меня.
Прощай, дворец Трокадеро,
Сверкающий червяк метро.
Подходит час метаморфоз.
На фронт уходит паровоз.
И на запястье у меня
Жетон качается, звеня.
Я поначалу услыхал,
Как гул орудий нарастал.
Наш поезд армиям своим
Вез пополненье, песни, дым.
Вот наконец район стрельбы.
Кружится колесо судьбы.
Тут с неба падает металл.
Жить значит бить, и наповал.
Ты слышишь, как летит снаряд.
Горит мифический закат,
Из рваных недр земли возник
Распаханного тела крик.
Твои глаза, твой нос, твой рот
Там самый воздух изгрызет.
Ты глубиной своей груди
Поймешь угрозу впереди.
— Тревога! Осторожно! Газ!
Срывай скорее маску фраз,
Пусть сквозь идей твоих туман
Лицо проглянет без румян.
А если б я прервал рассказ — он стар, и он почти потух, —
А если б я признался вам, чем для меня был каждый день,
А если б все, о чем молчу, что не могу промолвить вслух