Виноградов, 1968). Первое определение кельтеминарской общности принадлежит В.М. Массону (1966). Более полная характеристика ее дана А.В. Виноградовым (1981, с. 167).
Отмеченное выше сходство, прослеживаемое в разных видах артефактов, свидетельствует о значительной близости памятников рассматриваемого региона, которые по праву долгое время объединяли в единую кельтеминарскую культуру с несколькими локальными вариантами. Однако, принимая во внимание огромную территорию распространения памятников этого типа, вероятно, следует говорить о кельтеминарской культурной общности, под которой нужно понимать совокупность устойчивых признаков, проявляющихся в наличии поселков с одним или несколькими наземными жилищами овальной или подпрямоугольной формы, каркасно-столбовой конструкции; крупных и малых размеров; погребального обряда с захоронением в грунтовых ямах с подсыпкой охры, в вытянутом положении на спине; особого керамического комплекса, содержащего сосуды вертикально вытянутых пропорций и полусферические чаши разных вариаций; характерного орнамента в виде прочерченных прямых и волнистых линий, косых насечек, вдавлений, оттисков зубчатого штампа, качалки, образующих пояса; пластинчатой микролитоидной индустрии с наконечниками стрел с боковой выемкой, микропластин с притупленным краем и т. д.
Датировка кельтеминарской культурной общности вызывает споры. С.П. Толстов (1948) и А.В. Виноградов (1968) проводят нижнюю границу кельтеминара в IV тыс. до н. э. Г.Ф. Коробкова и В.М. Массон склонны удревнить ранний этап до конца VI–V тыс. (Коробкова, 1969; Коробкова, Массон, 1978). В настоящее время для стоянок дарьясайского типа получены радиоуглеродные даты для шестого горизонта, лежащего над культурным слоем Учащи 131-6630±100 (ГИН-915) и 6590±130 (ГИН-916). Таким образом, верхняя граница раннего кельтеминара определяется серединой — второй четвертью V тыс. до н. э. (Виноградов, Мамедов, Сулержицкий, 1977). Сама стоянка Учащи 131 отнесена ко второй половине или концу VI тыс. до н. э. Судя по характеру материала и сопоставлению с синхронными памятниками джейтунской культуры, дарьясайский этап следует датировать VI тыс. до н. э. и синхронизировать с ранним и средним Джейтуном, вторым горизонтом Туткаула, пещерой Мачай, третьим слоем Дам-Дам-Чешме 2, Оюклы и др. Поздние памятники Дарьясая, по-видимому, сосуществовали с ранними комплексами джанбасского этапа (стоянкой Толстова, Джанбас 4).
В рамках неолита Кызылкумов А.В. Виноградов выделил три последовательных этапа развития. Первый — дарьясайский (ранний неолит), соответствующий концу VII — середине V тыс. до н. э.; второй — джанбасский (развитой неолит), определяемый концом V — серединой IV тыс. до н. э.; третий — поздненеолитический этап, датируемый концом IV–III тыс. до н. э. (Виноградов, 1981, с. 132). В то же время А.В. Виноградов не исключает, что часть ранних материалов может принадлежать мезолиту. В связи с этим мы рассмотрим здесь хронологию только неолитических комплексов.
Выделение дарьясайского этапа не вызывает сомнений. Вместе с тем, материалы и абсолютные датировки указывают на разновременность стоянок, отнесенных к данному хронологическому периоду. Думается, что хронология дарьясайского этапа сильно растянута. Вероятнее всего, его верхняя граница не выходит из VI тыс. до н. э.
Ранние материалы джанбасского этапа, несмотря на серии радиоуглеродных дат, полученных для стоянки Толстова и разбросанных в пределах второй половины V — первой половины III тыс. до н. э., имеют сходство с поздним периодом джейтунской культуры, четвертым слоем Джебела, Дарбазакыром 1 и 2, горизонтом I Туткаула и др. памятниками и могут быть отнесены к финалу раннего-началу развитого неолита. В абсолютных датах это соответствует концу VI — началу V тыс. до н. э.
Поздненеолитический этап может быть подразделен на микропериоды. Его хронологические рамки, намеченные А.В. Виноградовым (конец IV–III тыс. до н. э.), хотя и условны, но могут иметь право на существование. Об этом свидетельствуют и даты памятников типа Заман-Баба (Кузьмина, 1958; Аскаров, 1962), определяющие верхнюю границу кельтеминарской культурной общности.
К вопросам хозяйственной деятельности населения кельтеминарской культурной общности исследователи обращались в ряде работ (Толстов, 1948; Виноградов, 1981). Кельтеминарские племена были рыболовами и охотниками, о чем говорят костные остатки со стоянок, находки грузил. Трасологический анализ орудий труда с верхнеузбойских стоянок и Кавата 7 показал, что они принадлежали специализированным охотникам на крупных и мелких животных, владеющим разнообразным оружием, например, вкладышевыми копьями и дротиками, луком и стрелами (Коробкова, Юсупов, 1975).
Полученные на стоянках палеозоологические материалы позволяют судить о животных, бывших объектом охотничьей деятельности кельтеминарцев. Тугайные и кустарниковые заросли древнедельтовых районов в сочетании со степными и пустынными ландшафтами представляли собой богатые охотничьи угодья. Отмечается даже определенная специализация охотничьей деятельности. Так, на стоянке Толстова значительную часть добываемых животных составляли бухарский олень, типичный обитатель тугаев и галерейных лесов. Наряду с ним представлен кабан, но кости степных животных — джейрана и кулана — сравнительно редки. Встречаются кости верблюда, который не был, однако, объектом специальной охоты, а также домашней собаки. На стоянке Учащи 131 удельный вес пустынно-степных животных несколько выше, видимо, обе ландшафтные зоны эксплуатировались в равной степени. Вероятно, охота на стадных копытных была главным промыслом обитателей степных стойбищ, но культурный слой и костные остатки не сохраняются.
Важнейшей отраслью экономики древних общин было рыболовство, которое являлось определяющим фактором стабильности и устойчивости культурно-хозяйственного типа оседлых рыболовов-охотников. Не исключено, что с обработкой пищевых продуктов, поступавших из этой отрасли, связано и широкое распространение керамики, более редкой или просто отсутствующей на стоянках и стойбищах степных охотников. Новые данные свидетельствуют о значительных масштабах рыболовства на памятниках Акчадарьинской дельты. Обитатели только одного жилища на стоянке Толстова добывали не менее 8–9 тонн живой рыбы (Виноградов, 1981, с. 147). Первое место в добыче занимала щука (86 %), затем сазан, сом и судак. Лов производился с помощью колющих орудий типа гарпуна или остроги, хотя использовались также и рыболовные крючки. Наконечники костяных гарпунов найдены при раскопках ряда памятников. Редкие грузила указывают на то, что сетевой лов получил меньшее распространение. Во внутренних районах современных пустынь продолжал господствовать хозяйственно-культурный тип охотников и собирателей (Виноградов, 1981, с. 37). На развитие собирательства указывают находки яиц водоплавающих птиц, раковин наземных и пресноводных моллюсков в Джанбас 4. С собирательством можно связать и отдельные зернотерки (Джанбас 4, 11, 12, Джингельды 6) и куранты (Кават 7), которые могли использовать для растирания съедобных кореньев.
На раннем этапе развития кельтеминарской культурной общности встречаются косвенные свидетельства, указывающие на появление скотоводства. Об этом говорят находки керамических дисков с отверстием в центре (интерпретируемые иногда как грузила), которые по своим размерам и форме близки аналогичным изделиям среднего и позднего этапов джейтунской культуры, определяемым трасологическим и экспериментальным методами как пряслица. Последние, как правило, появляются с возникновением овцеводства (Коробкова, 1969; 1973). Все это позволяет предполагать, что в недрах присваивающей экономики кельтеминарцев появились зачатки производящего хозяйства, развившегося на этой территории в более позднее время (Коробкова, 1969). Существует и другая точка зрения, согласно которой кельтеминарцы смогли перейти к скотоводству только во второй половине III тыс. до н. э. (Виноградов, 1957б). Наличие крупного и мелкого скота уже в позднем кельтеминаре отмечал еще С.П. Толстов (1948). По мнению В.М. Массона (1971), доместикация животных началась в раннем кельтеминаре, где позднее наблюдался расцвет скотоводства, связанный с культурой степной бронзы. К этой точке зрения присоединяется М.А. Итина, ссылаясь на поздненеолитический материал северо-восточного Приаралья (1977).
Близкую экономику рисуют памятники низовьев Зеравшана, где, с одной стороны, сохранились остатки диких животных, а с другой — обнаружены вкладыши жатвенных ножей (Большой Тузкан 12, 20, 21, Малый Тузкан 1, 2, 3), утяжелители для палок-копалок (Большой Тузкан 30, Малый Тузкан 2), по недоразумению отнесенные У. Исламовым к категории грузил. По-видимому, эти земледельческие орудия появились в тузканских стоянках под влиянием племен джейтунской культуры, с которыми они имеют почти полное тождество. На последнее обстоятельство указывает и находка костяной оправы жатвенного ножа на стоянке Толстова, идентичной таковой из Чопан-депе.
Таким образом, во всех основных районах распространения памятников кельтеминарской культурной общности господствует присваивающая экономика, варьирующая за счет различного сочетания разных видов хозяйственной деятельности. Вместе с тем намечается трансформация традиционной экономики и зарождение производящего хозяйства.
Для восстановления социального строя носителей кельтеминарской культуры материалов мало. Существенны крупные размеры жилищ: Джанбас 4 — 320 кв. м, Кават 7 — 360–380 кв. м. Наряду с ними существовали небольшие жилища: стоянка Толстова — 110–120 кв. м, Дарбазакыр — 81 кв. м. В Джанбасе 4 в центре дома находился большой длительно функционировавший очаг. То же, как будто, прослежено в Кавате 7 и Лявлякане 26. По мнению С.П. Толстова (1948), такие очаги свидетельствуют о хозяйственном, а возможно, и о культовом единстве обитавшего здесь коллектива, число которого достигало 100–125 челове