[13].
Выпускной вечер удался на славу. Тётя Мэй пошла вместе со мной и договорилась с Флорой, той своей знакомой с завода, чтобы она посидела с мамой. Флора была счастлива, потому что её сын вернулся с войны и женился на девушке из города, а не на китаёзе, как она боялась. Сын Флоры и его жена жили вместе с ней в городе, и у них было двое детей. Один из детей, маленький мальчик, был вылитая Флора.
Наш выпускной устроили в зале на Мэйн-стрит, где всегда проходили выпускные и свадебные торжества. Горели все лампы, а сцену украсили цветами и расставили на ней двадцать стульев для нашего класса. Тётя Мэй уселась поближе к сцене, а я поднялся наверх и сел там, где велел мистер Фарни. Некоторые мои одноклассники уже были там, и мы поздоровались. Мы учились вместе ещё с класса миссис Уоткинс. На мне был новый, только что купленный костюм и одна из старых папиных рубашек. Я первым в семье окончил восемь классов. Тётя Мэй сидела где-то в четвёртом ряду. На ней была большая шляпа, надетая набекрень, и платье в жёлтых цветах. Гроздь мелких жёлтых кудряшек падала ей на лоб прямо над бровью. Я подумал о том, как хорошо она выглядит для своего возраста. Вот только если бы не глаза. Взгляд у неё был усталый и печальный.
Я видел в зале всех своих знакомых. Миссис Уоткинс с мужем сидели рядом со священником, которого пригласили прочитать молитву, но когда она заметила, что я смотрю на неё, то немедленно вперила взгляд в потолок. Мисс Мур сидела в первом ряду, чтобы лучше слышать. С ней была её старая матушка, тоже глухая, но у неё из уха торчал слуховой аппарат, заказанный из столицы, и шнур от него свисал спереди ей на платье. Одна из тех женщин, что свидетельствовали у Бобби Ли Тейлора в тот вечер, когда я был на собрании, сидела сзади и разговаривала с каким-то малышом — наверное, это был её сын. Брюс, тот мальчик, к которому когда-то отвёл меня в гости папа, тоже был в моём выпуске. Я увидел в первых рядах его мать, а она увидела меня, и мы уставились друг на друга. Когда папа потерял работу, отец Брюса перестал с ним дружить. Я снова посмотрел на тётю Мэй и заметил, что рядом с ней сидит тот старик, что играл в ансамбле на контрабасе, и о чём-то с ней болтает. Я удивился, как это его занесло на мой выпускной. Тётя Мэй слегка улыбалась ему, и я сообразил, что он, должно быть, травит анекдоты. Он вообще без конца шутил. Я никогда не любил людей, которые шутят как заведённые, тем более если они рассказывают такие анекдоты, как он, вовсе не смешные, или пытаются передразнивать кого-нибудь, вот как он пытался изображать негров, которые у него выходили совсем не похожими на негров. Я знал, что тёте Мэй он тоже не нравится. Она сама мне сказала. Случалось, она смотрела на него, слушала, улыбалась, а потом отворачивалась и корчила рожи, пока он не видел.
Скоро все собрались, и церемония началась. Мистер Фарни сел за пианино. Священник поднялся на сцену и затянул молитву. Он стоял ко мне спиной, и я заметил, как он сгорбился. Я подумал, что он, наверное, уже совсем старый. Ему было почти пятьдесят, когда нас вычеркнули из церковных списков, а это было ещё до нашего переезда на холм. Перед концом войны он развёлся с первой женой, потому что, по его словам, она выпивала. Довольно скоро он опять женился. Его новая жена играла на органе в какой-то церкви в Мемфисе, где служил его друг. Ей было лет двадцать, и она была хорошенькая, но немного полноватая. Друг священника обвенчал их прямо во время эфира на радио. Когда церемония закончилась, этот друг начал шутить о том, какой хорошей органистки он лишился, и я выключил радио. Не знаю, что стало с первой женой священника, но тётя Мэй говорила мне, что она живёт в Новом Орлеане, а её дочь ходит там в католическую школу.
Когда священник закончил читать, мы все сели, и мистер Фарни произнес речь о том, каким мы были замечательным классом и как он был рад учить нас. Все родители захлопали. Потом мы запели «Дикси», и все подхватили, а мистер Фарни за пианино морщил нос. Потом он вручил нам аттестаты, гласившие, что мы успешно окончили начальную школу и можем поступить в любую старшую школу штата, и выразил надежду, что именно так мы и сделаем. Мы поклялись в верности флагу и прочли стихотворение. Все слишком торопились и всё испортили. Вот так я окончил начальную школу.
Я миновал мисс Мур — она меня остановила и сказала, что гордится мной, — и подошёл туда, где меня ждала тётя Мэй. Она меня поцеловала, и я оглянулся проверить, не видел ли кто, и почувствовал, что краснею. Но тётя Мэй не заметила, как я озираюсь. Она что-то искала в сумочке. Наконец достала какой-то предмет, завернутый в подарочную бумагу. Я развернул обёртку, и это оказались часы, новёхонькие, стоившие, должно быть, не меньше тридцати долларов. Я поблагодарил её и подумал, где же она взяла на них деньги.
Мы вышли в тихий вечер. Было не очень жарко, настоящая жара приходила в долину не раньше августа, просто безветренно, слышалось лишь стрекотание какого-то жучка, названия которого я не знал. Люди, выходя из зала, кивали тёте Мэй. Все знали её по выступлениям. Я было направился в сторону холма, но тётя Мэй сказала:
— Иди сюда, Дэвид. Клайд подвезёт нас до холма.
Я и не заметил, что Клайд всё это время шёл с нами. Оказалось, что он стоит рядом с тётей Мэй. Мне хотелось пройтись, но я пошёл вместе с ними к его пикапу.
— Давай, Дэвид, залезай. — Тётя Мэй открыла дверь кабины, и я встал на подножку.
— Нет, Мэй, тут для него места не хватит. Забирайся назад, парень, только осторожнее с моим контрабасом. — Потом я услышал, как он говорит тёте Мэй: — Наверняка ему хочется прокатиться в кузове, а не тут вместе с нами.
— Можешь сесть сюда, если хочешь, Дэвид. — Тётя Мэй высунулась из кабины. Я знал, что Клайду этого не хочется, поэтому отказался и залез в кузов. Мы тронулись, и я уселся, свесив ноги за борт. Мэйн-стрит поплыла мимо. Я посмотрел вниз и увидел, как дорога течёт, словно река, когда та разливается под мостом рядом с бывшим военным заводом. Машины проезжали нам навстречу, и я смотрел им вслед, пока их задние огни не превращались в крохотные красные точки у подножия противоположного холма. У пикапа был брезентовый тент, и мне не было видно ни звёзд, ни домов по сторонам улицы. Контрабас Клайда бил меня по спине. Я разозлился на себя за то, что не залез в кабину, как предлагала тётя Мэй. Я был не прочь прокатиться в кузове, но не в праздничном же костюме и не с этим здоровенным контрабасом. Я заглянул в маленькое окошко в задней стенке кабины, где сидели Клайд и тётя Мэй. Клайд то и дело наклонялся и пытался сунуть голову под шляпу тёти Мэй. Тётя Мэй едва не вываливалась из двери. Я подумал, следит ли Клайд за дорогой. Я и не знал, что старикам всё ещё нравятся женщины. Мальчики в школе говорили, что всё равно они ничего уже не могут, и я снова подумал про Клайда. Он был, наверное, на несколько лет старше тёти Мэй, а она и сама была уже немолода. Пикап катил всё медленнее и медленнее.
Клайд не высовывался из-под шляпы тёти Мэй почти целый квартал. Я услышал, как тётя Мэй что-то громко сказала, и он вынырнул из-под её шляпы и посмотрел на дорогу. Встречная машина проехала так близко, что тент затрепетал. Тётя Мэй впереди от души выругалась.
Пикап остановился. Мы были у подножия холма. Я выпрыгнул из кузова и едва успел подхватить контрабас Клайда. Затолкав его на место, я подошёл к кабине. Тётя Мэй как раз говорила: «Ну ладно, Клайд, только совсем недолго». Я взялся за ручку двери, но тётя Мэй сказала: «Слушай, милый, иди подожди меня у начала тропинки. Я тут посижу немножко с Клайдом. Только не уходи далеко, слышишь. Не хочу подниматься по тропинке одна. Я скоро». Она хотела сказать ещё что-то, но Клайд оттащил её от окна, так что я пошёл к тропинке и стал ждать.
Старые пни густо оплела жимолость. Чудесный сильный запах стоял в тяжёлом неподвижном воздухе. На этот раз не было ветра, чтобы разогнать его. Он висел над землёй и забирался в нос. Я сел на пень, сорвал несколько маленьких цветков и понюхал, но невозможно было отделить их запах от того, что разносился повсюду. Луна освещала жимолость, меня и пикап Клайда. Я взглянул разок в его сторону, но не смог разглядеть Клайда и тётю Мэй. Виднелся только краешек шляпы тёти Мэй, торчащий в уголке окна. Мне стало интересно, что они там делают, а потом я вспомнил, как тётя Мэй гуляла с Джорджем, когда я был маленький. Я подумал, не занимаются ли они тем, о чём говорили мальчишки в школе. Но тётя Мэй ведь такая старая. Ей исполнилось шестьдесят ещё до того, как мы переехали на холмы, а это было восемь лет назад, как раз когда я впервые пошёл в класс миссис Уоткинс.
Я сидел на пеньке, поглядывал наверх на луну и вниз на пикап Клайда, вдыхал запах жимолости и переживал какое-то незнакомое прежде ощущение. Тёплый воздух, сладкий и неподвижный, окутывал меня. У пикапа Клайда было темно и тихо. Клайд был занят тем, чего я никогда не делал и о чём даже не особенно и думал. Некоторые мои одноклассники ходили с девочками в кино, а я не ходил. Я никогда не думал о том, чтобы пригласить девочку на свидание. Да и не было у меня знакомых девочек, ведь я жил на холме, вдали от города. Я стал размышлять, буду ли я нравиться девочкам, если начну звать их на свидания. Мне было четырнадцать, и я никогда не задумывался о том, как я выгляжу. Знал только, что вытянулся за последнее время.
Потом я взглянул на часы, подаренные тётей Мэй, и снова посмотрел на пикап. Теперь я слышал голос тёти Мэй, но не мог разобрать, что она говорит. Я не слышал Клайда, но слышал чьё-то дыхание. Потом тётя Мэй снова замолчала. На часах была ровно половина двенадцатого. Я выставил их по часам на аптеке, и завод ещё не кончился. Кожаный ремешок давил мне на запястье, и я ослабил его и подумал, настоящая ли это кожа. После войны всё стали делать из пластмассы. Поговаривали, что скоро появятся пластмассовые дома и вертолёты, но я никогда таких не видел и мне было интересно, есть ли такие в Нью-Йорке. Там-то вообще всё есть. Я снова посмотрел на часы. Десять минут первого. В пикапе Клайда всё ещё было тихо. Я начал злиться на него. Мы должны были вернуться ещё час назад и проверить, как там Флора управляется с мамой. Потом шляпа тёти Мэй поднялась. Я услышал, как тётя Мэй кашлянула. Клайд сел за рулем в полный рост. Тётя Мэй сказала: «Спокойной ночи, Клайд». Она открыла дверь. Клайд ничего не ответил, просто завёл мотор. Тётя Мэй сошла с подножки и закрыла дверь. Я услышал, как Клайд пытается включить передачу, но пикап у него был старый, ещё довоенный, и с первого раза ничего не вышло. Тётя Мэй подошла ко мне, взяла меня за запястье, взглянула на мои часы и сказала: «Ого». Мы стояли и смотрели, как Клайд пытается тронуться с места. Рёв мотора и скрежет коробки передач так врезались в тишину и запах жимолости, что мне хотелось подойти к машине и сказать, чтобы он прекратил. Я взглянул на тётю Мэй и увидел, что она смотрит на пикап и вокруг её рта обозначилась складка, как всегда, когда она сердилась. Наконец пикап тронулся. Мы смотрели, как он едет прочь и контрабас подпрыгивает в кузове.