Прошло около месяца, и однажды мы с ней разговорились. То есть это она заговорила со мной. Я просто сидел за прилавком и смотрел на неё.
— У вас есть «Современная романтика» за этот месяц? — спросила она, перебирая журналы.
Я вышел из-за прилавка и подошёл к полке. Хотел сказать, что сейчас поищу, но не узнал свой голос, замолчал и откашлялся. Она посмотрела на меня.
— Я спросила, есть ли у вас «Современная романтика» за этот месяц.
— Да-да, я понял. Не знаю, сейчас проверю.
Я начал просматривать журналы, и она сказала: «Спасибо». Когда мне смотрят в спину, я это вроде как чувствую, вот и сейчас я знал, что она на меня смотрит.
— Ты тут всё время работаешь?
Она опиралась рукой на полку возле моей головы, и я снова удивился, какая белая у неё кожа.
— Да, всё время, пока аптека открыта, и прихожу за полчаса до открытия.
— Тебе сколько, девятнадцать или вроде того?
Я отвернулся от журналов и посмотрел на неё. Я хотел честно сказать, что мне примерно столько же, сколько ей, но вспомнил, какой я стал высокий. Я никак не мог отвести взгляд от её глаз.
— Почти угадала. Девятнадцать с половиной.
Мы некоторое время смотрели друг на друга и молчали. Потом она снова посмотрела на кипу журналов. Я развернулся и опять начал рыться в них. Теперь она молчала, так что я сам заговорил:
— Ты не местная, да?
— Да, мама приехала сюда ухаживать за своим отцом, моим дедушкой. Он приболел. Как ему станет лучше, мы уедем домой, в Спрингхилл.
— Ты там живёшь?
— Ага. Был там когда-нибудь?
— Нет, я никогда не выезжал из долины.
— Ну, если вдруг соберёшься, туда не езди. Тут красивее.
Я удивился, что наша долина кому-то кажется красивой. Я никогда об этом не задумывался, но был счастлив, что мы вообще разговариваем, так что спорить не стал.
Мистер Уильямс управился с лекарством раньше, чем я отыскал нужный журнал, и она расплатилась и ушла. Мистер Уильямс вернулся в подсобку. Через несколько секунд входная дверь снова отворилась, и она просунула голову внутрь.
— Забыла с тобой попрощаться.
— Ой, пока.
— Пока. Ещё зайду, если дедушке опять понадобится лекарство.
Она улыбнулась и закрыла дверь. Я тоже улыбнулся и всё улыбался, когда мистер Уильямс опять вернулся в магазин. Он спросил, чему я улыбаюсь, а я сказал, что просто так.
С того дня я всё время думал о ней. Когда по вечерам мы с мамой включали радио, я едва слышал, о чём там говорят, и не мог ничего ответить, если мама спрашивала меня что-нибудь о передаче. Наконец она сказала тёте Мэй, что я больше её не люблю, расплакалась и уронила голову на кухонный стол. Я не знал, что сказать тёте Мэй, но та не стала поднимать из-за этого шум — понимала, что с мамой теперь нелегко.
Несколько вечеров спустя мы с тётей Мэй сидели на крыльце. Мама спала наверху. В этот вечер тётя Мэй не поехала с Клайдом. Мы давно не оставались вдвоём, и мне хотелось с ней поговорить. Мы сидели и болтали обо всём подряд, ну или почти обо всём. Городок разрастался, и тогда мы как раз говорили об этом.
На всех окрестных холмах, где всего год назад шумели сосны, теперь строили новые дома. Среди них было несколько больших, но в основном это были маленькие домики, больше похожие на коробки. Все, кто вернулся с войны, теперь завели детей и не могли больше тесниться со своей роднёй внизу, в городе, так что они перебирались на холмы. Кое-кто начал строиться у подножия нашего холма. Спускаясь по тропинке к аптеке, я видел маленькие фундаменты, заложенные вдоль новой улицы. Но на нашем холме стройка шла не так споро, как на других. Говорили, что он слишком крутой и слишком глинистый, чтобы на нём строить. Я был этому только рад. Мы так давно жили на холме, и мне не хотелось, чтобы его весь утыкали этими домишками. Я подумал, что случится с теми домами у подножия после первого ливня. Вся вода, стекавшая со склона, собиралась внизу, и глина там совсем раскисала.
Тётя Мэй смотрела на холмы. Холм напротив нас теперь почти весь покрылся одинаковыми белыми домиками. Другой холм по соседству с нашим тоже застроили. Даже в темноте было видно расчертившие его дороги, и холм стал похож на кроссворд, вроде тех, что когда-то давал нам решать мистер Фарни, но никто не знал столько слов, чтобы заполнить их до конца.
Вдруг я взял и рассказал тёте Мэй, что видел в аптеке одну девушку и она мне по-настоящему понравилась.
— Милый, а я всё думала, когда же ты ко мне придёшь с чем-нибудь таким.
Тётя Мэй перестала качаться в кресле, и я подумал, не сердится ли она.
— Дэйв, почему бы тебе не пригласить её на свидание? Все остальные мальчики и девочки в городе уже давно ходят на свидания. Нельзя же вот так вечер за вечером сидеть тут с мамой.
— Да мне же не трудно, тем более…
— Конечно, милый, я знаю. Но смотри, какой ты уже взрослый. Это ненормально, что ты сидишь тут с ней каждый вечер. Не надо бы мне оставлять тебя с ней, но ты же знаешь, Клайд устраивает нам хорошие выступления. Нельзя же оставить её дома одну.
— Я знаю, тётя Мэй, ничего…
— Нет-нет, послушай меня. Я ведь уезжаю не каждый вечер. Пригласи эту девочку на свидание, а я устрою так, чтобы в этот вечер остаться дома и присмотреть за мамой.
Я ответил не сразу. Она снова начала раскачиваться в кресле.
— А вдруг она не захочет со мной пойти.
— Не волнуйся, Дэйв, захочет. Ты симпатичный парень. Высокий, по крайней мере. Уж посимпатичней тех сопляков, что ездят на танцы в придорожные закусочные.
— Тётя Мэй, но у них-то есть деньги, а у меня нет. Закусочная — это же недёшево. Надо будет купить пиво, и ещё нужна машина, чтобы туда добраться.
— Ну так сходите в кино в городе. Сколько там стоит билет? Тридцать центов? Ну вот, на двоих всего шестьдесят, совсем не много. Даже у меня столько есть.
Она рассмеялась, но мне было не до смеха. Я подумал, согласится ли Джо Линн всего лишь сходить в кино.
— Тётя Мэй, ты правда думаешь, что она пойдёт?
— Думаю, пойдёт. Да и вообще, за спрос не бьют в нос.
Тёте Мэй легко было говорить, но я не сразу пригласил Джо Линн. Я подождал, пока она зайдёт ещё два раза, и только на третий решился её спросить. Она сразу согласилась, я даже удивился.
В тот вечер, когда мы пошли на свидание, тётя Мэй осталась дома с мамой. Я знал, что она должна была ехать с Клайдом, но тётя Мэй сказала, что пришлось бы трястись семьдесят миль и она не против пропустить этот вечер. Я надел рубашку в цветочек, которую сам купил в городе, и папины выходные брюки, которые он купил до войны. Когда я выходил, мама их заметила и сказала, что, кажется, уже где-то видела эти брюки. Но тётя Мэй сказала ей, что они новые, и я ушёл, пожелав обеим доброй ночи.
Джо Линн ждала меня в городе, на Мэйн-стрит. Она сказала, что лучше нам где-то встретиться, чем мне заходить за ней домой. Дедушка не хочет, чтобы она ходила на свидания, сказала она, и у неё могут быть неприятности. Я согласился. Я был только рад, что не нужно встречаться с её матерью и дедом.
Она стояла на углу, как и обещала. Я подумал, до чего хорошо она выглядит. На ней было платье в цветочек и сандалии, а волосы она собрала в хвост и повязала зелёной лентой. Из-за помады её губы казались тёмными, багряными. Вечер был жаркий, и многие горожане вышли на прогулку по Мэйн-стрит. Некоторые мужчины, проходя мимо Джо Линн, оборачивались и смотрели на неё. Женщины тоже на неё оглядывались, потому что она была непохожа на них, и они знали, что она не местная, и, должно быть, гадали, откуда она приехала. Ветерок, гулявший по Мэйн, легко колыхал её юбку и ленту в волосах. По-моему, это было красиво.
Она меня заметила и улыбнулась. Мы поболтали немного и пошли к кинотеатру, который был в двух кварталах дальше по улице. Я встречал знакомых, по большей части покупателей из аптеки, и здоровался с ними, а Джо Линн никого не знала и ей не с кем было здороваться. Но все таращились на нас: они-то думали, что у меня нет других занятий, кроме как сидеть с мамой на холме.
Что за фильм мы смотрели, я не запомнил. Обычную дешёвку, какие всегда крутили в субботу вечером, про бандитов и ковбоев. Кое-кто из тех парней, что раньше учились со мной, а теперь ходили в старшую школу, пришёл в кино с подружками. Я знал, что по субботам они всегда ходят в кино, а потом едут в придорожное заведение выпить и потанцевать. Когда я увидел их, мне захотелось, чтобы у меня тоже была машина и мы тоже могли туда поехать. Все говорили, что там очень весело.
В зале, как обычно, стояла духота. Вентиляторы были старые и так шумели, что порой заглушали актёров. Два первых ряда, почти вплотную к экрану, заняла малышня. Раньше я как-то не обращал на них внимания, но сегодня меня прямо бесило, как они носятся туда-сюда по проходу, гомонят и кидаются мусором в экран. Вот бы пришёл брат шерифа и выставил их, думал я, — но по субботам билеты были дороже, а если бы он их выгнал, ему пришлось бы вернуть деньги.
Рука Джо Линн касалась моей. Я не мог сосредоточиться на фильме, но продолжал смотреть на экран. Актёры расхаживали, что-то говорили и палили друг в друга, но я не понимал, что у них там происходит. Потом я поглядел на неё. Белый отсвет экрана падал на её губы, и они влажно блестели, и мне стало интересно почему. Джо Линн не сводила глаз с экрана и не замечала, что я на неё смотрю. Я перевёл взгляд с её лица туда, где наши руки соприкасались. Рука у неё была белая, а на ощупь мягкая и гладкая. Потом я взял её ладонь, свесившуюся с подлокотника. Она даже не взглянула на меня, но сжала пальцы, и я опять удивился.
Кино кончилось, и все начали вставать с мест. Только дети в первых двух рядах остались сидеть — они всегда оставались на второй фильм. Они лупили друг дружку и вопили, и я подумал, где их матери. Мы с Джо Линн тоже поднялись. От того, что я держал её за руку, ладонь у меня вспотела. Я вытер её о папины старые брюки, и на них осталось пятно, пришлось прикрывать его рукой, пока мы не вышли наружу.