Мистер Уильямс больше не заговаривал о Флоре, священнике и маме, и вскоре я обо всём этом позабыл. Но Джо Линн и странное поведение тёти Мэй никак не выходили у меня из головы. Я всё ещё вспоминал Джо Линн, когда сидел у себя наверху. Из комнаты, где стоял поезд, не было видно домиков на холме, где я её поцеловал, но из окон моей спальни их можно было разглядеть. Теперь их достроили, и туда въехали новосёлы. По ночам их окна светились. Так их легче было отыскать, и ночами я иногда сидел на подоконнике и смотрел на них. Только мне не нравилось, что эта часть холма светится. Мне нравилось представлять её такой, как в тот вечер, когда дома ещё стояли пустые и на холме кроме нас был только лунный свет. Я даже гадал, кто живёт теперь в том доме, на ступеньках которого мы тогда сидели.
Потом моим волнениям насчёт тёти Мэй пришёл конец. Однажды, вернувшись из аптеки, я обнаружил, что она сидит на кухне и разглаживает руками клеёнку на столе.
— Заходи, милый, — сказала она, услышав, как я вошёл в дом. Я не мог выносить её жалостливый взгляд и хотел сразу пойти в свою комнату с поездом. Но тётя Мэй услышала, как я поднимаюсь по лестнице, и снова позвала меня: — Поди сюда, милый. На кухню.
Я вошёл и заметил её рассеянный взгляд. Она смотрела через заднюю дверь на холм, туда, где среди сосен, уже догнавших высотой все другие сосны на холмах, должно быть, бродила мама.
— Садись. Сюда, к столу. Мама там, за домом. — Она ногой пододвинула мне стул. — Ну, как работа?
— Да так, тётя Мэй.
— Что такое?
— Ничего. Просто сегодня было тихо. Покупателей почти не было, только та старушка, что ходит каждый день и всё пытается что-нибудь купить за полцены.
Тётя Мэй некоторое время смотрела на меня, и вот потому-то мне и не хотелось сюда идти и говорить с ней. Я отвернулся, чтобы не видеть её глаза.
— Дэйв, мне нужно кое-что тебе сказать.
Она потянулась через стол к конверту, который я заметил только теперь.
— Сегодня пришло письмо от Клайда, давай я тебе его прочитаю.
Я промолчал, и она подала мне письмо.
— Вот, милый, читай сам.
Я открыл конверт и вынул письмо. Оно было написано печатными буквами, красным карандашом на пожелтевшей линованной бумаге, вроде той, на которой я писал в начальных классах у миссис Уоткинс.
«Дорогая Мэй.
Тут у меня хорошие новости. Билл говорит что даст нам выступить в своей программе на радио. Если мы ему понравимся. Наверняка понравимся Мэй. Не спеши. У тебя есть неделя чтоб добраться сюда. У меня тут славная комнатка. Билл говорит что наверно и пластинки можно записать. С них можно получить много денег. Я то знаю. Тебе понравится в Нэшвилле. Ты говорила что не бывала здесь. У них тут есть всякие шоу на радио. Напиши мне письмо дорогая и скажи когда приедешь. Это большой шанс.
С любовью,
Клайд».
Дойдя до конца, я начал читать заново. В письме всё ещё говорилось то же самое, и я подумал, что это какой-то бред. Я поднял глаза на тётю Мэй, но её уже не было за столом. Она стояла у раковины и мыла посуду. Потом она повернулась ко мне.
— Ну, милый, что скажешь?
— Не знаю, тётя Мэй. Что всё это значит?
— Клайд пишет, что может раздобыть нам хорошую работу в Нэшвилле, постоянную работу на радио или в студии.
Нэшвилл. Как чудно́ звучит. Тётя Мэй в Нэшвилле.
— А как же мы с мамой?
— В том-то всё и дело, милый. Об этом я и беспокоюсь, но, если только мы получим работу, я смогу забрать вас обоих. Этот Билл сказал Клайду, что уже вот-вот подыщет что-нибудь для нас. Ну, разве не понимаешь? Я смогу заработать кучу денег.
Всё это звучало нелепо. Тётя Мэй в Нэшвилле с Клайдом. Она не знала, надолго ли уезжает. А мама? Что мне с ней делать? Я боялся её, даже когда тётя Мэй была рядом. И что мы будем есть? Но я всё ещё ничего не ответил тёте Мэй.
— Послушай, милый, я уезжаю на автобусе послезавтра. И не волнуйся. Совсем скоро я вышлю вам с мамой билеты на поезд, слышишь?
И внезапно всё это обрушилось на меня так, как и должно было с самого начала. Она и вправду собиралась оставить меня вдвоём с мамой. Мысли опять переполнили голову, и я посмотрел тёте Мэй прямо в глаза.
— Но что мне делать с мамой? Я весь день работаю, а она сидит здесь, и что мы будем есть? Если бы я…
— Милый, тебе не о чем волноваться, правда. Я с ней тут была целыми днями. Она просто сидит у старых капустных грядок или где-нибудь в доме. С ней никаких хлопот. Я уверена, ты можешь оставить её тут на целый день и ничего страшного с ней не случится.
Я пытался сосредоточиться на словах тёти Мэй, но не мог. Понимал только, что она в самом деле решила уехать. Если бы я узнал об этом хотя бы за неделю, может, и придумал бы, что делать дома, пока её не будет, но всё это свалилось как снег на голову. Мне и правда придётся остаться вдвоём с мамой и заботиться о ней. Тётя Мэй в Нэшвилле, папа в Италии, а я здесь, с мамой. Всё это проносилось в голове так стремительно, что я не мог ухватиться ни за одну мысль, чтобы обдумать её как следует. Просто сидел, уставившись на клеёнку. Это была всё та же клеёнка, которая лежала на столе все годы, что мы жили в этом доме, но за эти годы её блестящая поверхность понемногу покрылась трещинками и царапинами, и теперь в них проглядывала тканевая подкладка. Я провёл по ним рукой, почувствовал под пальцами шершавую ткань. Она была так не похожа на гладкую поверхность клеёнки.
— Послушай, милый. Наверное, мне не следовало бы так поступать, но такого шанса мне никогда не выпадало, даже в молодости. Я могу попасть на радио и на пластинки. Дэйв, ты меня слушаешь? По-моему, ты не слышишь, что я тебе говорю. Бросай работу в аптеке. Тогда ты сможешь сидеть тут с мамой весь день, слышишь? Через неделю-две я пришлю вам билеты до Нэшвилла. И ещё, Дэйв, когда приедешь в Нэшвилл, я думаю, ты сможешь пойти в школу, в хорошую школу. В городах хорошие школы, Дэйв, а я буду зарабатывать достаточно, чтобы ты не работал и получил образование. Так что скажи завтра мистеру Уильямсу, что хочешь уволиться.
Я хотел о многом спросить у тёти Мэй, но не стал. Мне хотелось знать, что я буду есть, и мама тоже, когда тётя Мэй уедет. И ещё она будет жить в Нэшвилле с этим Клайдом. Я знал, что Клайд уже старик, но я ему не доверял. Когда я видел его с тётей Мэй, он вёл себя совсем не по-стариковски, а больше я о нём ничего не знал. Ещё мне не хотелось бросать работу у мистера Уильямса. Если я уволюсь, то потеряю, пожалуй, лучшую работу из всех, что мне вообще светят. А мистер Уильямс решит, что я не ценю всё то, что он для меня сделал.
Тётя Мэй прошла у меня за спиной и поцеловала меня в макушку. Я не пошевелился и всё смотрел через заднюю дверь на улицу, туда, где среди сосен сидела мама. Уже темнело, а к вечеру она обычно возвращалась в дом. Вскоре я её увидел — она шла сквозь сумерки, под ветвями в светло-зелёных иголках, придерживая подол юбки, полный сосновых шишек — наверное, набрала под деревьями. Я смотрел, как она подходит к заднему крыльцу, и пытался представить, как буду жить с ней один, даже всего две недели. Знакомое покалывание пробежало от пяток вверх по внутренней стороне ног, но я просто сидел и продолжал водить пальцем по протёртой клеёнке.
Когда мама вошла в дом, тётя Мэй потянулась к выключателю и зажгла свет. Она закрыла старую сетчатую дверь, потому что у мамы руки были заняты шишками. Мама подошла к столу и вывалила груду шишек на клеёнку. Все руки у неё были в глине из-за того, что она выковыривала шишки из земли, а к юбке пристали листья.
— Вот, — сказала она.
Я поднял на неё глаза, и она посмотрела на меня и улыбнулась. Я улыбнулся в ответ, но то, как она выглядела, потрясло меня. Казалось, она состарилась за этот день, даже по сравнению с тем, какой я видел её утром. Я знал, что она всё ещё смотрит на меня, так что я уставился через заднюю дверь в темноту между соснами, но думал я о маме, о том, как кожа у неё на лице натянулась, словно на барабане, а волосы стали как белая проволока. Я думал о её глазах и их непонятном выражении, а потом вспомнил, как когда-то она была красивой и мягкой и я целовал её и обнимал, а теперь я боялся её и не хотел подходить к ней близко.
Тётя Мэй сделала мне знак, и я вышел из кухни, чтобы мама могла поесть.
Наутро я пошёл в аптеку и сказал мистеру Уильямсу, что мне придётся уволиться. Он сперва решил, что я пытаюсь так пошутить. Пришлось объяснить, что я серьёзно, потому что тётя Мэй ненадолго оставляет нас с мамой вдвоём. Он смотрел на меня грустным взглядом, таким же, как у тёти Мэй, и мне захотелось, чтобы он прекратил и просто отпустил меня. Он пошёл к кассе, вынул оттуда немного денег, положил их в конверт и сунул мне. Я не знал, что сказать, и он, кажется, тоже, так что я поблагодарил его и с облегчением ушёл. Потом, уже поднимаясь по холму, я подумал, что, наверное, неправильно было брать у него деньги. Но возвращаться не стал.
На следующий день тётя Мэй уезжала. На поезд ей не хватило, так что она поехала на автобусе. Я смотрел, как она пакует вещи у себя в комнате, и помог ей закрыть крышку старого чемодана. Повозившись, я наконец защёлкнул замок, стараясь не помять альбом с вырезками, лежавший прямо поверх одежды. Она надела шляпу, ту самую, в которой была в тот день, когда приехала к нам жить, и даже не вспомнила об этом. Но я-то помнил.
Когда она собралась, мы хотели найти маму, но нигде поблизости её не было. Я подумал, что она, наверное, за домом, но искать её уже было некогда. Автобус уходил через полчаса.
Я взял чемодан тёти Мэй и, пока она прикалывала булавкой шляпу, разглядывал наклейки из Нового Орлеана, из Билокси, из Мобила. Ветер уже становился прохладнее, когда мы вышли на крыльцо, поэтому я закрыл за нами входную дверь. Пока мы спускались по тропинке, тётя Мэй объясняла, как быть с едой, где лежат консервы и сковородка, чтобы жарить яйца, и когда она напишет насчёт билетов, но я не слушал. Я думал о том, как мы с ней гуляли, когда я был маленький. Тётя Мэй тогда надевала ту же большую шляпу, только она была новее и ярче, и с тех пор я почти не видел шляп с такими полями. Сама тётя Мэй мало переменилась с тех пор, только одевалась она теперь как все в долине и не носила тех причудливых нарядов, в которых ходила поначалу. Как раз когда я думал об этом, мне пришло в голову: сколько же на самом деле лет тёте Мэй? Должно быть, я раньше не особенно задумывался о её возрасте, потому что она была такая здоровая и со всем справлялась. Но ведь тётя Мэй по-настоящему старая, подумал я вдруг и посмотрел сверху вниз на её волосы. Они были такие же жёлтые, как и всегда. И мне стало её жаль. Не знаю почему. Наверное, я представил, как ей придётся ехать в такую даль, до самого Нэшвилла, да ещё жить там с Клайдом.