Я подумал, что один из цветков вроде бы ромашка.
— Это мальчик из бедной семьи, они живут на холме и у них нет денег на будильник.
Захихикали любимчики миссис Уоткинс: её племянница, дочка священника от первой жены и мальчик, который оставался после уроков, чтобы вытряхнуть тряпки от мела. Теперь я разглядел, что тот цветок был вовсе не ромашка, а белая роза. Миссис Уоткинс толкнула меня коленом.
— Вставай.
Я поднялся, и тут прыснули уже все, а на лице миссис Уоткинс появилось зловещее выражение.
— Над чем смеёмся?
Теперь она злилась не только на меня, но и на весь класс, и тут я вспомнил, что произошло с моими штанами и как они выглядят сзади. Мои одноклассники перестали хихикать и перешёптываться, кроме её любимчиков, которые сообразили умолкнуть ещё раньше. Мальчик, отвечавший за тряпки, поднял руку. Миссис Уоткинс кивнула ему.
— Гляньте на него сзади. — Он указал на мокрое пятно у меня на штанах.
Я сделал отчаянную попытку втянуть зад, но миссис Уоткинс уже развернула меня. Мне показалось, что она совершенно счастлива.
— Это ещё что такое? Ты что, в одежде спал?
Все взревели от хохота, даже её любимчики, а точнее, особенно они. Горло у меня снова горело, и вдруг я выдал поистине громовую отрыжку. Миссис Уоткинс влепила мне такую затрещину, что голова у меня почти развернулась назад. Её кольцо, подарок от церковной общины, слегка оцарапало мне щёку. Она крепко ухватила меня за руку.
— У меня сроду не было такого ученика, как ты, сынок. К твоему сведению, государство не обязано принимать в школу всех подряд. Ты знал об этом? Ничего, скоро узнаешь. А ну пошли.
Она сгребла мои тетрадки и обед и потащила меня за собой в пустующую комнату. Её взгляд меня здорово напугал. В комнате стояли два или три старых кресла и ветхий письменный стол. Прикрыв за собой дверь, она толкнула меня в кресло.
— Я сообщу о тебе властям, слышишь меня? Уж они с тобой разберутся, сынок, они с тобой разберутся. Надеюсь, Господь будет к тебе милостив и простит твоё поведение с теми, кто пытается наставить тебя на Его путь. Вся ваша семейка отпала от церкви. Вы больше не в церковных списках. Мне всё об этом известно. Посиди тут и подумай как следует о своих ошибках, пока я за тобой не приду.
Она закрыла дверь и ушла. Я знал, что мы больше не ходим к священнику, потому что у нас нет денег на церковные взносы. Я задумался, что же она расскажет обо мне властям. Неужели меня исключат из школы из-за яичницы тёти Мэй? Я попробовал разозлиться на тётю Мэй и не смог. Надеялся только, что когда меня будут выгонять из школы, то не расскажут тёте Мэй, за что именно. Она, должно быть, тоже сейчас мучается отрыжкой и сразу обо всём догадается.
Потом я задумался, как долго миссис Уоткинс собирается держать меня в комнате. Штаны уже начали подсыхать, но влага просочилась внутрь, и мне было неуютно. Хотелось очутиться на улице — там штаны быстро просохли бы на солнце. В комнате было два окна, но в одном из них не было стекла. Правда, воздуху сквозь него проникало немного, и я попытался открыть второе окно, но оно не поддавалось.
Постепенно я привык к запаху в комнате, но сперва всё не мог понять, из чего же он состоит. Оглядевшись, я заметил в углу несколько пустых винных бутылок, подобрал одну и вдохнул крепкий сладкий аромат. Но запах комнаты был сложнее. Трудно описать его в точности. Немного пахло прокисшим вином, но к нему примешивались и другие запахи. Комната пахла грязью и затхлостью, а ещё дешёвыми духами, как у тёти Мэй, и сигаретами, и кожаной курткой. Что-то хрустнуло у меня под ногой, я наклонился и поднял с пола шпильку для волос. Я знал, что школьницы не носят шпильки, кроме самых старших, из класса мистера Фарни.
Сквозь дверь доносились из соседних классов голос миссис Уоткинс и смешной тенор мистера Фарни. Мисс Мур увела своих учеников в поход на холмы, чтобы набрать глины для лепки. На двери обнаружилась щеколда, так что я задвинул её, снял одежду и развесил штаны сушиться на одном из кресел. Стоять без ничего было приятно, но я понимал, что лучше бы никто не застал меня в таком виде.
Солнце вовсю светило в открытое окно. Я ещё никогда не стоял нагишом в солнечном свете, так что подошёл к окну и встал под жёлтые лучи. Тело у меня было бледное, кроме лица и рук, и я чувствовал на коже прохладный ветерок.
Я долго стоял у окна и смотрел на деревья на холме, на синее небо и несколько облачков, что висели над самыми высокими соснами. Они медленно ползли по небу, я выбрал одно и следил за ним, пока оно не скрылось за холмом. Сначала я разглядел в нём лицо тёти Мэй, потом оно превратилось в ведьму, потом стало похоже на старика с бородой, а потом скрылось из виду.
Тут я почувствовал на себе чей-то взгляд: оказалось, на тротуаре стоит женщина с сумкой продуктов и таращится на меня. Я отскочил от окна и кинулся к своей одежде. Штаны как раз высохли, и я быстро оделся. Когда я вернулся к окну, женщина уже ушла — я оглядел улицу, но её нигде не было. Интересно, подумал я, куда она пошла и успела ли меня разглядеть. Никто ещё не видел меня голым, кроме тёти Мэй, мамы и папы. Разве что ещё доктор, принимавший роды, и медсёстры, и ещё один раз я был у на осмотре у врача. Отчего-то странно, когда тебя кто-то видит без одежды: чувствуешь себя гадким, хотя вроде бы и не из-за чего.
Я услышал, как все выходят из классов во двор. Солнце стояло прямо над головой: значит, пришло время обеда. Я достал из-под книг газетный свёрток, перетянутый резинкой. Внутри свёртка было несколько вчерашних кукурузных шариков и сэндвич с крошечным ломтиком ветчины. Тётя Мэй забыла намазать хлеб маслом, зато в свёртке обнаружился цветок из того маленького садика, который она пыталась разбить за домом. Я знал, что только он один у неё и распустился. У него было всего несколько голубых лепестков, и был он такой чахлый, что я даже не мог определить, что это за цветок такой. Вечером я принёс его обратно домой. Тётя Мэй так ему обрадовалась, что я подумал, как мило было с её стороны дать мне с собой то, чем она так дорожила.
Миссис Уоткинс вышла во двор вместе с нашим классом и села на скамейку возле флагштока. Я устроился у окна и принялся за сэндвич, но она ни разу не посмотрела в мою сторону. Я подумал, позвонила ли она властям. Если бы она только глянула на меня, я бы сразу понял, что у неё на уме, но она всё сидела и болтала с мистером Фарни, хотя я знал, что она его недолюбливает. Мистер Фарни сам удивился, что миссис Уоткинс заговорила с ним, это ясно читалось на его лице. Она вечно судачила о нём с другими людьми. В городке было легче жить, если миссис Уоткинс тебе благоволила. Мистер Фарни это понимал и соглашался с каждым её словом, по крайней мере, так мне казалось с моего места. Ему было настолько не по себе, что я пожалел его.
Я доел сэндвич и подумал, как хорошо было бы оказаться на улице и чтобы не было всех этих неприятностей. Я взял в руки цветок тёти Мэй и вдохнул его едва заметный, но приятный запах. Он показался мне совсем неподходящим для неё. Мне тётя Мэй представлялась скорее большим и ярким, сладко пахнущим цветком. Пожалуй, ей подошёл бы красный цветок, с сильным ароматом, как у жимолости, но не такой невинный.
Потом раздался звонок, и все опять пошли внутрь. Я слушал, как они топочут в коридоре. Когда всё стихло, снова послышались голоса учителей: гнусавый голос миссис Уоткинс, нежный голосок мисс Мур, чей класс тоже вернулся с прогулки, и высокий, тягучий голос мистера Фарни. Солнце начало клониться к горизонту. Я гадал, скоро ли приедут власти. Они ведь, наверное, сидят в столице и им, конечно, нужно время, чтобы добраться до нашего городка.
Казалось, прошло не меньше суток, но в конце концов я услышал, как все расходятся. Когда наконец ушёл тот мальчик, что стирал тряпки для миссис Уоткинс, я услышал, как она идёт по коридору. Сперва я решил, что власти уже прибыли, но слышны были только её шаги. Она шла так медленно, что я уже принялся молиться о том, чтобы она поторопилась и всё поскорее закончилось. Тут она повернула ручку двери, и я вспомнил, что забыл отодвинуть щеколду.
— Сейчас же открой дверь.
Я подскочил к двери и начал тянуть за щеколду, но миссис Уоткинс напирала на дверь, и щеколда не двигалась с места.
— Даю тебе ровно одну секунду, чтобы открыть дверь. Одну секунду!
Я так перепугался, что не мог сказать ей, чтобы она перестала давить на дверь.
— Что, думаешь, я не смогу вышибить дверь, да, чертёнок мелкий? Слышу я, как ты там возишься. Я до тебя доберусь, чтоб мне провалиться на этом месте!
Должно быть, она отступила от двери, чтобы броситься на неё с разбегу, потому что щеколда наконец сдвинулась и дверь распахнулась. Миссис Уоткинс влетела в комнату. Видимо, она рассчитывала удариться в закрытую дверь — так быстро она пронеслась мимо меня, скрестив руки на груди, с безумным лицом. Она не успела выставить руки, налетела на кресло и грохнулась на пол.
Прежде чем я успел сбежать, она вскочила и вцепилась мне в воротник. Сердце у меня так и подпрыгнуло, когда я увидел, как она смотрит на меня. Щека у неё покраснела в том месте, где она ударилась об пол, и сквозь растрепавшиеся волосы едва виднелись узкие слезящиеся щёлки глаз. С минуту она просто держалась за меня и отрывисто, тяжело и горячо дышала мне в лицо.
Я увидел в её глазах боль. По крайней мере, так мне показалось. Ей едва удалось разлепить губы, и то наполовину — такие они были сухие. Сначала она тянула меня за ворот, но теперь всем весом навалилась мне на плечи. Её большое костистое тело сложилось почти вдвое.
— Живо беги за доктором. Да шевелись же, чёрт тебя подери!
Я выскочил из комнаты и услышал, как миссис Уоткинс со стоном рухнула на пол. Никогда в жизни я не бегал так быстро. Доктор жил на Мэйн-стрит, в трёх кварталах от школы. Я нёсся через задние дворы, путался в развешанном белье и распугивал малышей, игравших в грязи. Когда я рассказал всё доктору, он тут же помчался в школу. Я вспотел и запыхался, так что обратно пошёл уже шагом. Соседские дети увидели, как доктор бежит по улице, и припустили вслед за ним. Когда я вернулся к школе, там уже собралось едва ли не больше народу, чем жило в городке. Мои одноклассники смеялись и подшучивали над миссис Уоткинс, а мне было не до шуток. Меня мутило. Кто-то спросил, не я ли всё это устроил, но я промолчал.