Уже довольно скоро все собрались, и мы начали. Мистер Фарни сел за пианино. Проповедник встал и принялся читать молитву. Стоял он ко мне спиной, и я заметил, какая она у него теперь круглая. Подумал, до чего он, наверное, уже старый становится. Ему исполнилось почти пятьдесят лет, когда нас вычеркнули из списков, и вот тогда мы на горку переехали. С первой женой своей он развелся перед самым окончанием войны – заявил, что она пьет. А немного погодя женился опять. Второй женой у него была органистка из какой-то церкви в Мемфисе, где священником служил его друг. Ей было за двадцать и хорошенькая, но толстовата. Женил их прямо в радиопрограмме проповедника его друг. Когда все закончилось, друг принялся шутить, до чего хорошую органистку он потерял, и тут я радио выключил. Не знаю, что стало с его первой женой, но Тетя Мэй мне говорила, что та с его дочкой живут сейчас в Новом Орлеане, где дочка ходит в католическую школу.
Проповедник закончил, и все мы сели, а Мистер Фарни стал говорить о том, каким хорошим классом мы были, и еще сказал, до чего он рад тому, что мы его ученики. Все родители захлопали. Потом мы спели «Дикси», и все нам подпевали, а Мистер Фарни за пианино морщил нос. Потом выдал нам свидетельства о том, что мы успешно закончили восемь классов и с этой бумажкой можем поступать в любую среднюю школу штата, и он надеется, что так мы все и сделаем. Мы присягнули флагу и прочли стихотворение. Все его слишком быстро читали и поэтому всё испортили. И вот я закончил восьмилетку.
Спустившись, я прошел мимо Мисс Мор, и она сказала, что гордится мной, а я добрался туда, где меня ждала Тетя Мэй. Она меня поцеловала, и я оглянулся, не заметил ли кто, и почувствовал, что краснею. А Тетя Мэй не заметила, что я оглядываюсь. Она что-то искала у себя в сумочке. Когда вытащила, там у нее что-то было завернуто, как подарок. Я развернул – это оказались часы, настоящие новые часы, что стоили, должно быть, долларов тридцать. Я ей сказал спасибо и подумал, интересно, откуда она деньги на них раздобыла.
Мы вышли наружу, в тихую ночь. Было не слишком жарко, потому что настоящая жара у нас в долине начинается только в августе, а теперь стояла просто тишь, только жужжал какой-то жучок, не знаю, как называется. Из зала выходили люди и кивали Тете Мэй. Все ее знали, потому что она пела. Я двинулся было к нашей горке, но Тетя Мэй сказала:
– Сюда, Дэвид. Клайд отвезет нас домой. – А я и не заметил, что он все время с нами. Стоял рядом с Тетей Мэй. Мне хотелось пойти пешком, но я с ними двинулся к его грузовику. – Вот, Дэвид, залезай. – Тетя Мэй придержала передо мной дверцу, и я уже встал на подножку.
– Нет, Мэй, тут ему не хватит места. Полезай назад, мальчик, только осторожней там с моим контрабасом. – А потом я услышал, как он говорит Тете Мэй: – Готов спорить, он лучше в кузове поедет, чем тут с нами.
– Поезжай тут, если хочешь, Дэвид.
Тетя Мэй высунулась из дверцы. Я понимал, что Клайду не хочется, поэтому ответил: нет и полез в кузов. Мы тронулись, и я сидел, свесив ноги с заднего борта. Со спины у меня наплывала Главная улица. Я смотрел на нее сверху и видел, что она течет, как река текла под мостом у старого военного завода в разлив. Мимо проезжали в другую сторону машины, и я провожал их взглядом, пока их стоп-сигналы не становились маленькими красными точками у подножия другой горки. У грузовика были брезентовая крыша и боковины, поэтому ни звезд, ни домов по сторонам, мимо которых проезжали, я не видел. В спину мне стукался контрабас Клайда. Я рассердился, что не получилось ехать спереди, как предлагала Тетя Мэй. На грузовике прокатиться мне хотелось, но не в костюме и не с большим этим контрабасом. Я поглядел в окошко у кабины сзади, туда, где сидели Клайд и Тетя Мэй. Клайд все время тянулся к ней и старался сунуться лицом Тете Мэй под шляпу. А та чуть в дверцу со своей стороны не вываливалась. Интересно, а за дорогой Клайд следит? Никогда не думал, что старикам женщины еще нравятся. Мальчишки в школе говорили, что они все равно ничего больше не могут, поэтому про Клайда мне снова стало непонятно. Он, должно быть, на несколько лет старше Тети Мэй, а она уже состарилась. Грузовик ехал все медленней и медленней. Голова Клайда спряталась под шляпой Тети Мэй почти на целый квартал. Я услышал, как Тетя Мэй что-то громко сказала, и он вынырнул из-под ее шляпы и снова поглядел на дорогу. И тут мимо грузовика проехала машина – так быстро, что брезент колыхнуло. Я услышал, как Тетя Мэй спереди выругалась по-настоящему.
Грузовик остановился. Мы доехали до подножия нашей горки. Я соскочил и тут же успел подхватить контрабас Клайда, чтоб тоже не выскользнул. Снова впихнув его в кузов, я обошел грузовик к дверце. Тетя Мэй говорила:
– Ладно, Клайд, только недолго. – Я взялся за ручку, чтобы дверцу открыть и ее выпустить, но она мне сказала: – Послушай, голубчик, ты иди подожди меня там у тропки. Я тут с Клайдом немного посижу. Только сам не уходи, слышишь меня? Я не хочу потом одна домой подниматься. Я недолго.
Она еще что-то сказать собиралась, но Клайд оттянул ее от окна, поэтому я пошел к тропке и взялся ждать.
Старые пни там густо оплела жимолость. В тяжком, недвижном воздухе пахла она чудесно и крепко. Запах ее сейчас никакой ветерок прочь не сдувал, как бывало иногда. Он просто висел там повсюду и забирался в нос. Я сел на пень, сорвал несколько меленьких цветочков и понюхал их, только с воздухом вокруг разницы никакой не чувствовалось. Жимолость, меня и грузовик Клайда освещала луна. Я посмотрел на него разок, но Клайд и Тетя Мэй там не сидели. Никого в кабине я не увидел. Заметил только, что у окна торчит краешек шляпы Тети Мэй. Интересно, чем они там занимаются, а затем я подумал о том, как Тетя Мэй ходила на свидания с Джорджем, когда я был маленький. Мне стало интересно, занимаются ли они тем, о чем мальчишки в школе говорили. Но Тетя Мэй же такая старая. Ей шестьдесят стукнуло, не успели мы еще на горку переехать, а это случилось восемь лет назад, когда я только пошел впервые к Миссис Уоткинз.
Я сидел на пне и смотрел на луну, а потом на грузовик Клайда и нюхал жимолость, и мне было так, как никогда в жизни не бывало. Вокруг сплошь теплый воздух, сладкий и тихий. Возле грузовика Клайда стояла тишь и темень. Клайд делал там что-то такое, чего я не делал никогда и даже много про это не думал. Кое-какие мальчишки в школе ходили с девчонками в кино, а я ни разу. Мне даже на ум не взбредало кого-нибудь туда взять. Я и не знал ни одной, потому что жил на горке, далеко от всего остального городка. Интересно, подумал я, а я им понравлюсь, если позову кого-нибудь. Мне было четырнадцать, и я еще не задумывался о том, как выгляжу. Хотя знал, что расту высокий.
Потом я глянул на часы, которые мне Тетя Мэй подарила, и снова посмотрел на грузовик. Теперь слышно было, как она что-то говорит, но я не понимал, что именно. Клайда же я не слышал, только сопел кто-то. Потом Тетя Мэй опять притихла. Часы показали ровно половину двенадцатого. Я поставил их по часам на аптечной лавке рядом с залом, где нам устроили выпускной, и они еще тикали. Мне они терли запястье, поэтому я ослабил кожаный ремешок и задумался, а настоящая ли это кожа. С войны все стало синтетическое. Говорили, что после войны у нас будут пластмассовые дома и вертолеты, но я таких никогда не видел – а интересно, в Нью-Йорке они есть? Там-то у них есть всё.
Я посмотрел на часы. Без десяти двенадцать. В грузовике у Клайда по-прежнему все тихо. Я уже злился на него. Дома нам следовало быть целый час назад, проверить, как там обстоят дела у Флоры с Мамой. И тут шляпа Тети Мэй совсем вынырнула. Я услышал, как она кашлянула. За рулем возник Клайд. Тетя Мэй сказала:
– Спокойной ночи, Клайд.
Она открыла дверцу. Клайд ничего не ответил, а просто завел мотор. Тетя Мэй спустилась с подножки и захлопнула дверцу за собой. До меня донеслось, как Клайд пытается переключить сцепление, но грузовик у него был старый, его еще до войны покупали, и ему это не очень удавалось. Тетя Мэй подошла туда, где я встал. Взяла меня за руку, посмотрела на время и произнесла:
– Ничего себе.
Мы постояли и поглядели, как Клайд старается переключиться на первую передачу. Мотор и скрежет сцепления так портили тишину и жимолость, что хотелось подойти и велеть ему вести себя тихо. Я поглядел на Тетю Мэй, а та смотрела на грузовик, и возле рта у нее была такая складка, какая всегда там возникала, если она злилась. Наконец Клайд тронулся с места. Мы проводили его взглядом, а в кузове у него подскакивал контрабас.
Двинулись вверх по тропке. Тетя Мэй сказала, что жимолость пахнет лучше, чем у Клайда изо рта. Я ей не ответил, потому что не знал, что на такое надо отвечать. Мы еще немного дальше прошли, и я оглянулся на дома внизу – в некоторых, я знал, устраивали выпускные вечеринки. Меня ни на одну не пригласили. Я остановил Тетю Мэй, повернулся так, чтобы свет луны падал мне на лицо, и спросил, как я выгляжу. Она сколько-то смотрела мне в лицо, а потом руку на загривок мне положила и ответила, что через годик-другой я стану просто загляденье. У меня тело черты обретает, сказала она, а лицо тоже уже начинает походить на мужское. Мы пошли дальше. Я осмотрел свой костюм. Луна освещала мне пуговицы на пиджаке. Впервые заметил я, что они не на одной линии с распахом. Костюм этот был двубортный. Тут я вспомнил, что на выпускном ни у кого не было двубортного костюма. Я был там один такой. Большинство мальчишек носили спортивный пиджак и брюки другого цвета, а это денег стоит.
Казалось, мы только пустились в путь, но не успел я оглянуться, как шлак уже захрустел под нашими ногами, и я понял, что мы вошли к нам на передний двор. Тетя Мэй остановилась у калитки передохнуть. Я какое-то время подождал с нею вместе, а затем поднялся на крыльцо посмотреть, как там Мама. Поздно уже, может, Флора ее в постель уложила. Дойдя до двери, я увидел, что она открыта. Интересно, зачем Флора это сделала. Я слышал, как Мама на кухне разговаривает, но никто другой ей не отвечал. Я встал на крыльце и подождал Тетю Мэй, а когда увидел, что отдыхать у калитки она собралась долго, позвал ее, пусть быстрее в дом заходит. Она медленно прошла по шлаку, обмахиваясь своей большой шляпой. Поднявшись ко мне на крыльцо, увидела открытую дверь и посмотрела на меня, а я ей сказал, что так и было. Она сказала, что Флора, наверное, с ума сошла дверь так нараспашку оставлять, сколько всего на горках бродит, что может и в дом забежать. Мама на кухне заговорила громче. Мы оба ее услышали.