– Да, где-то так. Девятнадцать с половиной.
Сколько-то мы смотрели друг на дружку и ничего не говорили. Потом она опять перевела взгляд на кипу журналов. Я отвернулся и вновь принялся в них копаться. После этого она молчала, зато я заговорил.
– А вы не из нашей долины, верно?
– Да, моя мама сюда приехала за своим папой ухаживать, за Дедулей. Ему неможется. Если пойдет на поправку, мы опять домой уедем – в Спрингхилл.
– Вы оттуда, что ли?
– Да. Вы бывали?
– Нет, я ни разу не уезжал из нашей долины.
– Ну, если куда и уедете, туда не надо. Здесь красивее.
Я удивился, что кто-то говорит, мол, долина у нас красивая. Особо о ней не задумывался, но я был счастлив разговаривать с этой девчонкой, а потому соглашался со всем, что бы она ни сказала.
Мистер Уильямз приготовил ей рецепт, не успел я найти журнал, поэтому она расплатилась и ушла. Мистер Уильямз скрылся в другой комнате. Через несколько секунд передняя дверь вновь открылась, и девчонка сунула внутрь голову.
– Я забыла сказать вам до свидания.
– О, до свидания.
– До свидания. Я еще зайду, если Дедуле понадобится новый рецепт.
Она улыбнулась и закрыла дверь. Я тоже улыбнулся – и еще улыбался, когда снова вошел Мистер Уильямз. Спросил меня, что это я улыбаюсь, но я ему ничего не ответил.
После этого я про нее все время думал. Когда по вечерам мы с Мамой слушали радио, я не слышал, что они там говорят, а если она у меня что-то спрашивала о передаче, я обычно не мог ей ничего сказать. Наконец она сообщила Тете Мэй, что стала мне совсем безразлична, и заплакала, и положила голову на кухонный стол. Я не знал, что ответить Тете Мэй, но она не стала по этому поводу поднимать шум, поскольку знала, какая сейчас Мама.
Несколько вечеров спустя мы с Тетей Мэй сидели на крыльце. Мама уже спала наверху. Тот вечер был из тех, когда Тетя Мэй не уезжала никуда с Клайдом. Мы с нею не оставались наедине уже долго, и мне хотелось поговорить. И вот мы сидели и беседовали обо всем – почти что. Городок наш рос, и мы сейчас разговаривали как раз об этом.
По всем гребням горок, где всего лишь год назад росли сосны, теперь строили дома. Некоторые – большие, но в основном – совсем маленькие, похожие на ящики. Все ветераны обзавелись нынче детьми, так что не могли больше жить со своей родней в самом городке и переселялись на горки. Некоторые даже начинали строить у подножия нашей. Когда я спускался по тропке в магазин, видно было, что закладывают маленькие фундаменты невдалеке от улицы, которую там теперь прокладывали. Но наша горка-то не застраивалась так быстро, как некоторые другие. Слишком крутой склон, чтоб на нем хорошо строить, да и глины полно, говорили. Я этим был очень доволен. Мы прожили на этой горке так долго, что мне совсем не улыбалось видеть на ней кучу таких домиков. Интересно, думал я, что с ними станет внизу у подножия, когда хлынет хороший ливень. Вот где глина по-настоящему мягкая, где вода задерживается, когда стекает оттуда, где живем мы.
Тетя Мэй смотрела на другие горки. Те, что от нас по другую сторону городка, были уже почти все в домиках – сплошь одинаковых, белых. Горка сбоку от нашей тоже застраивалась по-настоящему. Даже в темноте виден был маршрут дорог, какие по ней прокладывали, от чего она теперь напоминала крестословицу из тех, какие нас пытался заставить решать Мистер Фарни, да только никто не знал столько слов, чтобы всю ее заполнить.
Как вдруг я сказал Тете Мэй, что познакомился в лавке с девчонкой и она мне очень понравилась.
– А я уже себя спрашивала, когда же ты мне что-нибудь такое сообщишь, голубчик.
Тетя Мэй перестала покачиваться в кресле, и я не понял, рассердилась она или нет.
– Так и позвал бы ее на свидание, Дэйв? Все остальные мальчики и девочки, кого я в городке вижу, уже давно друг с дружкой ходят. Не сидеть же тебе каждый вечер тут с Мамой, как ты сидишь.
– Да я-то не прочь, а кроме того…
– Понимаю, голубчик. Но погляди, какой ты уже большой. Неестественно каждый вечер тут с нею сидеть. Мне бы не следовало этого допускать, но Клайд нам устраивает выгодные приглашения, сам понимаешь. А мы не можем ее одну дома оставлять.
– Я понимаю, Тетя Мэй, так…
– Нет-нет. Послушай меня. Тебе ж известно, что бывают вечера, когда я дома. Позови эту девочку на свидание, а уж я постараюсь в этот вечер быть дома и приглядеть за Мамой.
Тогда я ей на это ничего не сказал. Она снова принялась покачиваться.
– А если она со мной никуда не пойдет?
– Не переживай, Дэйв, пойдет. Ты мальчик пригожий. Высокий – это уж точно. Гораздо лучше выглядишь, чем те пацаны, кого я вижу в придорожной таверне, когда там пою.
– У меня денег нет, как у них, Тетя Мэй. В таверну ходить дорого. Там надо пиво брать, а чтоб туда доехать, нужна машина.
– Ну так сходи тогда в кино в городке. Сколько стоит? Тридцать центов за билет? Ну вот. Шестьдесят центов, а это же немного. Даже у меня столько есть.
Она рассмеялась, а вот мне смеяться с нею совсем не хотелось. Я же не знал, захочет ли Джо-Линн просто сходить со мной в кино.
– Ты считаешь, она со мной пойдет, если я ее приглашу, Тетя Мэй?
– Думаю, пойдет. Как бы то ни было, за спрос в лоб не бьют.
Со слов Тети Мэй получалось легко, но Джо-Линн я какое-то время никуда не приглашал. Выждал, пока она еще пару раз в лавку не зайдет, а потом позвал. Она ответила, что могла бы, и я удивился.
Тем вечером, когда мы с нею отправились на свидание, Тетя Мэй осталась дома с Мамой. Я знал, что в тот вечер у Клайда для них была хорошая работа, но Тетя Мэй сказала, что до этого места почти семьдесят миль ехать, поэтому она б лучше не стала. Я надел цветастую рубашку, которую купил себе в городке, и Папкины хорошие штаны, что он покупал еще до войны. Когда из дому уходил, Мама их на мне заметила и сказала, что, кажется, их где-то уже видела. Но Тетя Мэй ей ответила, что они новые, и я им обеим пожелал спокойной ночи.
Джо-Линн ждала меня в городке на Главной. Сказала, лучше будет, если мы с ней где-нибудь встретимся, а заходить за нею к дедушке не стоит. Он не хочет, чтоб я куда-то ходила, сказала она, и так могут быть неприятности. Мне-то без разницы. Я был рад, что не нужно с ним знакомиться – да и с ее матерью.
Она стояла на том углу, где и обещала. Мне показалось, что выглядит она очень хорошо. Волосы себе перевязала сзади зеленой лентой, а сама надела платье в цветочек и сандалии. От помады, какой она накрасилась, губы у нее вечером смотрелись темными, багровыми. Вечер стоял жаркий, и по Главной разгуливало множество народу. Некоторые мужчины, проходившие по тому перекрестку, где она стояла, оборачивались, миновав ее, и смотрели на нее. Женщины тоже на нее глядели, потому что была она не такая, как они, – и еще они знали, что она в городке чужая, и, наверное, не понимали, откуда она. Ветерок, налетавший по Главной, немного колыхал ей юбку и ленту в волосах. Мне понравилось, как у него это получается.
Увидев меня, она улыбнулась. Мы постояли немного и поговорили, а потом двинулись в кинотеатр, в двух кварталах оттуда. С некоторыми людьми, кого знал, я здоровался, в основном знал их по аптечной лавке, а вот Джо-Линн ни с кем тут знакома не была. Но все на нас смотрели, поскольку считали, что я все время сижу на горке с Мамой.
Не помню, что за кино показывали. Из тех дешевых, какие всегда крутят по вечерам в субботу, с гангстерами или ковбоями. Некоторые, кто со мной учился в школе, а теперь поступил в старшие классы, сидели в зале тоже с девчонками. Я знал, что они всегда ходят сюда по субботам, а потом едут в таверну, где танцуют и пьют. Увидев их, я пожалел, что у меня нет машины, чтоб и мы тоже могли туда поехать. Все рассказывали, как там здорово.
В кино было жарко, а пахло как всегда. Старые вентиляторы, которыми охлаждали зал, так шумели, что иногда не было слышно артистов. Вся мелкая детвора заняла там первые два ряда и сидела шагах в трех от экрана. Никогда про них особенно не задумывался, а сегодня они мне мешали – вечно бегали взад-вперед по проходу, болтали и швырялись всяким в экран. Жалко, что брат шерифа не придет, не заберет их и не выставит, но по субботам он вечером брал больше за билет, и если он их выгонит, придется им деньги возвращать.
Предплечьем Джо-Линн касалась меня. Я никак не мог сосредоточиться на фильме, но все время смотрел на экран. Артисты двигались по нему и разговаривали, и стреляли друг в друга, но я не понимал, о чем вообще это кино. Разок посмотрел на Джо-Линн. На губы ей падал белый свет с экрана, и они были влажными – я не знал почему. Она не заметила, что я на нее гляжу. По-прежнему смотрела кино. Я перевел взгляд с ее лица туда, где ее предплечье касалась моего. Оно было белым и на ощупь – мягким и гладким. Немного погодя я взял ее за руку, висевшую с подлокотника кресла, и стал держать. Она даже на меня не взглянула, но сжала мою кисть пальцами, и я удивился.
Кино закончилось, и все принялись вставать. Только детвора на первом и втором рядах осталась на своих местах, но они всегда приходили на два фильма сразу. Они лупили друг дружку и орали, и я не понимал, куда смотрят их матери. Мы с Джо-Линн встали. Рука у меня была вся влажная от того, что я так долго держал ее руку. Я вытер ладонь о Папкины старые штаны, и на них осталось пятно, поэтому я его прикрывал рукой, пока мы наружу не вышли.
Оказавшись на улице, Джо-Линн сказала, что кино, по ее мнению, хорошее. Я ответил, что мне тоже понравилось, и спросил, куда она теперь хочет пойти. Мне хотелось отвести ее в ресторан, но она ответила, что ее дедушке не нравится, если она возвращается домой слишком поздно. Сказала, что лучше уж мы просто прогуляемся.
Ветерок еще дул по-прежнему, и стало чуть прохладнее. Мы двинулись туда, где она жила. Я держал ее за руку, а она ничего не говорила. Только опять сжала мою ладонь, как делала в кино. Мы с ней поговорили немного про фильм. Почти ничего из него я не помнил, а потому просто кивал всему, что она говорила, и со всем соглашался. Поговорив про это, она сказала, что рада тому, что я ее пригласил, поскольку она уже устала сидеть каждый вечер у дедушки. Я не стал сообщать ей, как удивился, когда она ответила, что пойдет, и не стал дальше распространяться.