Внутренности сжались, когда паланкин поравнялся с нашей аркой. Дым от кадильниц обжигал горло и щипал глаза. Если бы Божественная использовала какую-нибудь из своих реликвий, сомневаюсь, что Восставшему удалось бы остаться незамеченным в его нынешнем состоянии. Но как я ни ожидала, затаив дыхание, ее белое лицо не повернулось в нашу сторону. Божественная разговаривала с кем-то по другую сторону паланкина, чья личность была скрыта от меня. Кто бы это ни был, тем человеком она восхищалась. Аура одиночества, что преследовала ее в Наймсе, исчезла. Ее широко распахнутые глаза выглядели жаждущими, даже преданными. Я так и застыла в напряжении все то время, что паланкин шествовал мимо. До тех пор, пока картинка не сдвинулась, показывая фигуру, шагавшую рядом с Божественной.
Леандр.
Его взор был прикован к Божественной. Если бы он хоть на миг отвел взгляд, то увидел бы меня, стоящую в тени рядом с Чарльзом. Я знала, что мне не следует смотреть на него, дабы он не почувствовал моего присутствия, но не могла отвести глаза.
Выглядел он нехорошо. Одну руку положил на бортик паланкина, словно помогая нести его вперед, но в бледных пальцах и строгой осанке ощущалось едва заметное напряжение, свидетельствовавшее о том, что священник больше опирается на него, чтобы не хромать при ходьбе.
Теперь, не будучи в пути, он носил полное облачение клирика. Стало понятно, почему он не надевал эти одежды в дорогу. Изысканная серебряная епитрахиль[1], наброшенная на его одежды, испачкалась бы в сельской местности, как и подходящий к нему цингулум[2]. Сами одеяния были совершенно такими же, за исключением серебряного окулуса, вышитого у горла, чуть пониже воротника, яркого на фоне черной ткани, обрамленного с двух сторон епитрахилью, узор которой, как я поняла, изображал переплетающиеся цепи.
Я задумалась, скольким людям он вчера причинил боль, раз ему теперь так тяжко. И сколько еще боли причинит, преследуя меня, если узнает, что я все еще жива. Несмотря на то что ему было больно, выражение его лица оставалось спокойным и отрешенным, подобно высеченному лику святого, благочестиво взирающего со свода и не обращающего внимания на страдания внизу. Торжественно-священное спокойствие Леандра делало его скорее равным Божественной, нежели ее подчиненным.
Наконец паланкин скрылся за поворотом. Я затаила дыхание, когда песнопения стихли, сменившись голосами торговцев, предлагающих свои товары.
Но и после того, как движение возобновилось и Чарльз вывел меня обратно на улицу, я еще долго ощущала внимание Восставшего, следующее за процессией. Он остался странно настороженным, пока мы пробирались сквозь шум и вонь города, а мой взгляд был прикован к булыжникам.
– Мне нужно тебе кое-что сказать, – наконец произнес он, – но ты должна пообещать не реагировать.
Я взглянула на Чарльза, затем слегка кивнула в знак согласия.
– Я выяснил, откуда в этом городе запах Старой Магии. Монашка, он был прямо перед нами все это время. Запах исходит от священника.
Глава одиннадцать
– Я не ощущал такого сильного запаха Старой Магии со времен Скорби, – продолжал Восставший, находясь почти в восторге от происходящего. – От него прямо-таки несет ею. После возвращения в город он, должно быть, возобновил занятия. В дороге от него не пахло.
Слишком много для того, чтобы не реагировать. Я едва не споткнулась о брусчатку. Подождала, пока мимо не загрохочет телега, и заговорила, наблюдая за Чарльзом краем глаза.
– Почему ты не заметил вчера после битвы? Мне показалось, ты говорил, что был внимателен.
– Через твои чувства. Я не использовал свои. Но полагаю, что и тогда от него тоже пахло. Это тот же самый запах, что я уловил за стенами и на каждом духе, с которым мы сражались после Наймса.
Я заставила себя не оглядываться через плечо – бесполезная реакция; Леандр уже давно скрылся из виду.
– Как он это делает? Зачем?
– Не спрашивай меня. Если бы я мог читать мысли людей, то не оказался бы запертым в костяшке пальца маленькой девочки. Это у тебя мясные мозги. Почему бы тебе не воспользоваться ими?
– Но…
– Нам придется поговорить попозже, монашка. Мы почти достигли монастыря.
Я открыла было рот, чтобы спросить, откуда он знает, но, к моему разочарованию, дух уже пропал. Подняв голову, обнаружила, что мы вошли в более старую и тихую часть города, где здания были построены из одинакового серого камня, а поверхность булыжников под ногами выглядела почти гладкой. Дневной свет не померк, но мне показалось, что на улицу упала тень. В воздухе повис холодок, которого раньше не было.
Я задавалась вопросом, таким ли был Лораэль до Скорби. Вились ли повсюду слухи, шепотки. Таились ли по углам непроглядная тьма и безликий страх.
Чарльз завел меня за угол, и в поле зрения появились стены монастыря, покрытые мхом. Они выглядели так, словно когда-то находились за пределами города, а затем были поглощены разросшимся Бонсантом. Монастырские ворота стояли распахнутыми, их проем был достаточно широк, чтобы рядом могли проехать сразу две повозки с трупами; беженцам помогали войти внутрь: некоторые шли без посторонней помощи, другие хромали, опираясь о плечо товарища. На импровизированной подстилке лежал человек, укутанный в одеяло – его единственная оголенная рука казалась мертвой, пурпурная от плеча до кончиков пальцев из-за скверны. Всхлипы и болезненные стоны наполняли воздух.
Когда мы достигли ворот, какой-то звук отвлек меня от размышлений. Из недр монастыря доносился настораживающий шепот, словно группа сестер лихорадочно бубнила себе под нос литании[3]. Несмотря на то что он становился все громче и громче, по мере того как мы приближались, казалось, никто больше не замечает его. Я взглянула на Чарльза, но он лишь ободряюще улыбнулся.
За порогом я не увидела ничего необычного – ничего, что могло бы объяснить этот таинственный шепот. Волосы на руках встали дыбом. Я подумала, не схожу ли с ума.
Мне казалось, что потускневшее железо монастырских ворот странно пульсирует. Воздух сгустился, стало трудно дышать. Когда их тень упала на меня, из путаницы звуков начали пробиваться отдельные голоса – одни спокойные, другие сердитые, которые словно шипели прямо мне в уши.
– Госпожа, мы просим милости для слуг Твоих…
– Сгинь, нечистый дух!
– Мы просим защиты для тех, кто находится внутри…
– Мы изгоняем тебя! Мы изгоняем тебя во тьму!
– Пусть наши молитвы противостоят злу…
– Мертвым нет здесь места!
– Пусть наша вера будет подобна железу, несмотря на то что тела наши – прах…
Меня пронзила дрожь. Шепот доносился от самих ворот. Это были голоса давно умерших сестер, что выковали ворота, их молитвы вбивались в раскаленное железо с каждым ударом молота. Живые не могли их слышать, но духи слышали. Вот чем были монастырские ворота для Мертвых.
Каждый голос вонзался в меня, словно клюв нападающего ворона. Я съежилась, чтобы защититься от их незримого натиска, упрямо продолжая идти. Пожилая женщина, которой помогали пройти мимо, бросила на меня обеспокоенный взгляд, но если и сказала что-то, то я ее не слышала.
Я вздохнула с облегчением, когда мы переступили порог. За мной последовали несколько шепотков, осуждения невидимок сыпались в мою спину подобно мокрому снегу, а затем голоса стихли. Мы оказались внутри монастыря. Передо мной возникли мрачные каменные здания, черепичные крыши, забрызганные белым вороньим пометом, и возвышающаяся вдали над ними колокольня часовни.
Только когда Чарльз остановился, изучая меня, я поняла, что он говорил со мной все это время, пока мы проходили через ворота. Его глаза расширились.
– Ты в порядке? У тебя из носа течет кровь.
Не удивившись, я прижала плащ к лицу, чтобы остановить ее.
– Такое иногда случается, – сухо сказала я. – Это моя болезнь.
– Неплохо, но меня называли и похуже, – огрызнулся Восставший, вынырнув из своей молчаливой засады.
Чарльз не выглядел убежденным.
– Думаю, мне лучше отвести тебя к одной из…
Его прервал звучный вопль.
– Я вас вижу! Вон! ВОН, если вы знаете, что для вас благо!
Голос принадлежал огромной дородной монахине, приближавшейся к нам с пугающей скоростью. Лицо ее было багровым от гнева, а серые одежды развевались подобно парусам. Сердце мое едва не остановилось. Ее руки были огромны, словно уксусные бочонки, туго обтянутые тканью. Как и матушка Кэтрин, она не носила никаких украшений, подобающих ее сану, но многочисленные реликвии, сверкающие на ее пальцах, свидетельствовали о том, что она была настоятельницей.
Я замерла, когда она приблизилась, но оказалось, ей была нужна не я. Она пронеслась мимо, и мой плащ всколыхнулся от стремительного движения. Меня до такой степени отвлекли ворота, что я не заметила притаившихся за ними двух священнослужителей, с одинаковыми выражениями неодобрения на лицах наблюдавших за тем, как беженцы просачиваются внутрь. Голубые одеяния и реликвии из лунного камня указывали на то, что это служители Круга низшего ранга – лекторы. Они отвечали за декламацию священных текстов во время церемоний. Служки подскочили, когда настоятельница налетела на них, словно разъяренный орел на соек, и заревела во всю мощь своих легких.
– Взгляните на себя, стоящих без дела, пока сестры ломают спины в служении Госпоже. И вы называете себя священнослужителями. Негодники! – Ее голос отражался от стен подобно грому. – Есть ли у вас что сказать в свое оправдание? Нет? Ни словечка? Ну, я знаю, кто вас послал. Если Ее Святейшество желает сунуть свой любопытный нос в заботу о больных, раненых и стариках в этом монастыре, скажите ей, что она может прийти сюда и получить выволочку лично!