Я все еще ощущала его голод, ярость и отчаяние от того, что он связан. Мне казалось, что если внимательно прислушаюсь к тишине, что зияла под будничной суетой монастыря, то смогу почувствовать, как он гноится во тьме своего заточения.
– Есть еще вопросы?
Голос сестры Айрис вернул меня к реальности. Нас собирались отпустить. Когда все остальные в предвкушении потянулись к двери, уже начиная шептаться между собой, раздался мой вопрос.
– Из-за чего душа становится духом Пятого Порядка?
Тишина опустилась на комнату, словно топор палача. Все повернулись, чтобы взглянуть на меня, а затем на сестру Айрис. За все годы, что мы пробыли послушницами, никто не осмелился спрашивать об этом.
Сестра Айрис поджала губы.
– Это справедливый вопрос, Артемизия, учитывая, что наш монастырь – один из немногих, где хранится высшая реликвия. Но ответить на него нелегко. Правда в том, что мы не знаем наверняка.
И снова поднялся шепот. Послушницы обменивались неуверенными взглядами. Сестра Айрис не смотрела на них. Она изучала меня, слегка нахмурившись, словно снова знала, что было у меня на уме. Мне стало интересно, рассказала ли сестра Жюльенна кому-нибудь о том, что произошло в крипте.
Когда сестра Айрис продолжила, лицо ее не выражало никаких подсказок.
– Однако вне всяких сомнений, что со времен Скорби Богиня смилостивилась, и ни один Восставший больше не оживал. – Она начертила на своем лбу четырехконечный знак окулуса – третий глаз, олицетворяющий Госпожу и ее дар Зрения. – Ученая Жозефина Биссалартская считала, что их появление связано с катаклизмом, что принесла Скорбь, – древним магическим ритуалом, проведенным Королем Воронов.
Все затаили дыхание. Все мы знали, как появилась Скорбь, но эта тема обсуждалась редко и потому носила оттенок запретности. Когда мы были младше, среди нас было популярно осмелиться стянуть книгу по истории из скриптория и прочитать вслух отрывок о Короле Воронов в темноте при свечах. Когда-то Франсин убеждала Маргариту, что если трижды произнести его имя в полночь, то можно его призвать.
Я была уверена, что сестра Айрис знает обо всем этом. Она завершила свою речь, перекрывая суровым голосом возобновившийся шепот.
– Ритуал разрушил врата Смерти и изменил законы естественного мира. Возможно, некоторые души были настолько сильно осквернены этим актом, что превратились в Восставших. Жозефина была права во многих других вопросах, – тут она устремила взгляд на перешептывающихся послушниц, – и я полагаю, что нам не стоит опасаться повторения, особенно пока все вы своевременно выполняете свои ежедневные обязанности.
Несколько недель спустя я сидела в монастыре, рассматривая белые облачка своего дыхания. Прохлада каменной скамьи просачивалась сквозь рясу и касалась бедер. Меня окружали десятки других послушниц моего возраста, и их нервная болтовня наполняла предрассветный сумрак, подобно пению птиц ранним утром. Некоторые приехали на аттестацию издалека, из Монтрпрестра, и солома в телегах, служившая им постелью, все еще виднелась в их волосах. Девушки с благоговением оглядывали монастырь и разглядывали рубин на пальце сестры Люсинды, скорее всего, гадая, действительно ли это реликвия, как утверждала послушница, сидевшая по соседству. Большинство северных монастырей были настолько малы, что лишь их настоятельницы носили реликвии, да и то только по одной. Матушка Кэтрин же носила целых три.
Маргарита сидела рядом со мной, сгорбившись и дрожа. В попытке сидеть как можно дальше от меня она едва ли не падала со скамьи на пол. Я отодвинулась, чтобы дать ей побольше места, но не думаю, что она обратила на это внимание.
– Я никогда никого не убивала, – сказала я. Вслух это прозвучало менее обнадеживающе, чем в моей голове, потому я добавила: – И никого серьезно не покалечила. По крайней мере, не навсегда. Полагаю, все они уже оправились.
Маргарита подняла глаза, и на какое-то ужасное мгновение я решила, что она действительно попытается заговорить со мной. К такому я не была готова. К моему облегчению, в этот момент появился священник; раздались звуки бодрых шагов по камню, и мы повернули головы, чтобы увидеть его величественную фигуру, вышагивающую по центру прохода. Я успела заметить надменно струящуюся черную рясу и вспышку золотых волос, прежде чем он исчез в вихре ткани в оценочном зале.
Как только дверь закрылась, благочестивая тишина, охватившая монастырь, растворилась в хихиканье.
– Девочки, – спокойно промолвила сестра Люсинда, однако приглушенный шум продолжился, даже когда в комнату позвали первую послушницу.
Хихиканье резко прекратилось, когда спустя минуту или две девушка вышла оттуда, побелевшая, с лицом, выражавшим недоумение. Сестре Люсинде пришлось взять ее за плечи и направить в сторону трапезной, где на полу были разложены соломенные тюфяки для приезжих послушниц. Спотыкаясь, девушка уткнулась лицом в ладони и расплакалась.
Все широко распахнутыми глазами смотрели, как она уходит. Маргарита наклонилась к Франсин, сидевшей на скамейке напротив нас.
– Тебе не кажется, что все прошло слишком быстро?
Все действительно случилось стремительно. Этого времени не было достаточно, чтобы успеть ответить даже на несколько беглых вопросов, а уж тем более пройти аттестацию. Словно священник оценил ее способности с первого взгляда. Скрытые ото всех, мои руки сжались в кулаки.
Пока быстро пустели скамейки, в монастырь прокрался рассвет. Его розовое сияние струилось по каменным стенам двора, вспыхивало в окнах и било мне по глазам. К тому времени, когда свет разлился по утрамбованной траве, где мы отрабатывали позиции, нас осталось меньше четверти. Последние послушницы выходили одна за другой, пока не остались лишь мы с Маргаритой. Когда сестра Люсинда назвала ее имя, я попыталась придумать что-нибудь ободряющее, но и в лучшие времена у меня это выходило из рук вон плохо. Я все еще пыталась подобрать слова, когда через несколько секунд дверь распахнулась, и она пронеслась мимо меня, стоящей в ожидании; ее пунцового цвета лицо было залито слезами.
Сестра Люсинда взглянула ей вслед и вздохнула. Затем кивнула мне. Я переступила порог, и мои глаза с трудом привыкали к обстановке. Теперь, когда взошло солнце, помещение казалось темным, даже несмотря на жарко натопленный очаг и несколько зажженных светильников, расставленных вокруг и отбрасывающих дрожащие отблески на зеркала и полированное дерево.
– Это та самая девушка? – спросил силуэт перед огнем.
– Да, Ваша Светлость.
Щелкнула дверная задвижка. Сестра Люсинда заперла меня внутри. Теперь я могла видеть лучше – достаточно хорошо, чтобы разглядеть священника. Его бледное, суровое лицо будто парило в темноте над высоким воротником строгой черной рясы. Он был высок, осанка безупречна, а щеки выглядели впалыми в тени острых скул. Его взгляд уже вернулся к учетной книге матушки Кэтрин, на потрепанных страницах которой теснились записи о каждой девочке, принятой в монастырь. Не поднимая глаз, формальным жестом он указал на свободный стул перед столом. На руке сверкнуло кольцо с крупным драгоценным ониксом.
– Сядь, дитя мое.
Я повиновалась, благодарная за свое вечно пустое выражение лица. Я привыкла к тому, что меня называла «дитя» седовласая матушка Кэтрин, но священнику никак не могло быть больше двадцати – почти ровесник нам, послушницам. Это объясняло хихиканье.
Он поднял голову.
– Что-то случилось? – спросил он холодным и властным тоном.
– Простите меня, отец. Вы первый мужчина, которого я увидела за семь лет. – Когда он лишь уставился на меня, уточнила: – Первый живой мужчина. Я видела множество мертвых.
Он сузил глаза, приглядываясь ко мне заново, будто я была чем-то непонятным и подозрительным, что он только что соскреб с подошвы своего ботинка.
– Правильное обращение ко мне «Ваша Светлость». Я клирик, а не аббат.
Учетная книга с шумом захлопнулась, поднимая в воздух клубы пыли.
– Артемизия, – произнес он с неодобрением в голосе.
– Это имя не давали мне при рождении, Ваша Светлость. Матушка Кэтрин выбрала его для меня, когда я прибыла в монастырь. Это имя…
– Легендарной воительницы, – перебил он, выглядя слегка раздраженным. – Да, я в курсе. Почему ты не назвала имя, данное тебе при рождении?
Я не хотела отвечать. Не была готова сказать незнакомому человеку, что не хочу носить свое имя, потому что людям, которые дали мне его, я была не нужна.
– Не могла, – произнесла наконец. – Я не разговаривала больше года после своего прибытия сюда.
Священник откинулся назад, пристально изучая меня, но – к моему облегчению – больше не задавал никаких вопросов. Вместо этого достал из своей рясы шелковый платок, с помощью которого выбрал из стопки на столе небольшую деревянную шкатулку с замысловатой резьбой. Быстро вытолкнул ее между нами, словно желая покончить с этим как можно скорее, и я увидела в зеркальной инкрустации на ее поверхности свое отражение: белое, словно труп, с неряшливой черной косой, перекинутой через одно плечо.
– Формат аттестации может показаться тебе странным поначалу, но уверяю, это очень простой процесс. – Его голос звучал скучно, с оттенком раздражения. – Все, что тебе нужно сделать, это провести рукой над шкатулкой, вот так.
Он продемонстрировал, а затем отстранился, наблюдая за мной.
Я не понимала, как это могло быть настоящим испытанием. И подозревала, что он, должно быть, смеется надо мной. С опаской я протянула левую руку вперед, не обращая внимания на то, как пристально он взглянул на мои шрамы. По мере того, как мои пальцы приближались к шкатулке, воздух становился все холоднее, как вдруг…
Я погрузилась в холодную воду; из моего горла в беззвучном крике вырвалось бульканье. Я задыхалась от вонючей речной грязи, отчаянно нуждаясь в воздухе, и не имела возможности вздохнуть. Увлекая меня вниз, вокруг моих лодыжек обвивались скользкие водоросли; и по мере того, как я погружалась на глубину, пульс, бьющийся в моих ушах, становился все медленнее и медленнее…