Я забралась на строительные леса и по подсказке Восставшего поставила ботинок на один из самых низких выступов каменной кладки наверху. Прилив силы поднял меня вверх, сопровождаясь покалыванием в конечностях. По стене я взлетела так, словно ничего не весила, – Восставший без труда отыскивал в темноте точки опоры.
Наверху меня ожидало еще больше статуй, стоящих бесконечными резными рядами. В Лораэле были сотни мелких святых, по одному на каждого связанного духа; я не знала всех их имен даже спустя семь лет послушничества. Пробираясь мимо, я посылала им молчаливые извинения, когда наступала ботинками на их головы и руки.
Вдоль ближайшей крыши, соединенной рядом парящих контрфорсов[4] с более высокой стеной над ней, высились гротескные изображения духов. Я ухватилась за водосточный желоб в форме Утопшего, чей оскаленный рот извергал воду во время дождя, и перегнулась через край.
От свинцовой крыши, прогретой солнцем за день, по-прежнему исходило тепло. Я глубоко вдохнула ночной воздух. Даже отсюда, сверху, ощущался слабый запах благовоний процессии. Над головой холодно сияли звезды, а далеко внизу торжественное шествие, переливающееся множеством свечей, походило на длинную ленту света, извивающуюся по улицам.
– Сюда, – подсказал Восставший.
Я пробиралась в указанном направлении на четвереньках до тех пор, пока не достигла дорожки, простирающейся за контрфорсами. Здесь мне уже не было видно процессии, обзор заслоняло нагромождение скатов крыш. Ветер стонал в темноте, проносясь сквозь множественные резные лики святых и духов. Я заметила, что Восставший задрожал, и двинулась чуть быстрее.
Дверь, к которой он меня подталкивал, оказалась не заперта. Она легко открылась на узкую, пыльную лестницу, которая, как я догадывалась, использовалась для доступа на крышу при ремонте. Стоило мне закрыть ее за собой, отгораживаясь от ветра и слабого света луны, мое сердце забилось быстрее. Я опрометью бросилась вниз, оказавшись в зале, освещаемом сквозь единственное круглое окно. Стены зала оказались увешаны старыми картинами с изображением мрачных священнослужителей, чьи сокрытые в тени глаза, казалось, осуждали меня, скорчившуюся на коленях и переводящую дыхание.
Хотелось спросить Восставшего, как он мог бояться темноты, если его органы чувств позволяли ему видеть сквозь стены, но я сомневалась, что дух был бы рад такому вопросу. Насколько могла судить, он обиделся на меня за то, что я вообще узнала его секрет.
– Я ощущаю здесь лишь одного человека с реликвией, – заметил он, как только я выпрямилась, выбросив все подобные вопросы из головы.
– Наверное, это ризничий, – предположила я.
В его обязанности входило присматривать за ценностями собора в отсутствие всех остальных.
В конце коридора была еще одна дверь. На этот раз я вышла к высокой мраморной галерее, с которой открывался вид на окутанный мраком неф. Здесь не было ламп, но огромные окна отбрасывали рассеянные лучи лунного света на коллекцию святынь, выложенных в витрине.
Я не стала приближаться к балюстраде, зная, что если сделаю это, то увижу внизу алтарь, а мне не хотелось смотреть на него снова без особой на то необходимости. Вместо этого прошла вдоль стены, наблюдая, как мое тусклое, искаженное отражение дрожит на бронзе церковного колокола, вероятно, извлеченного из какой-то важной часовни, павшей во время Скорби. Затем миновала пожелтевшие льняные одеяния святого, благоговейно хранимые под стеклом. Шагая по галерее, на полпути наткнулась на гигантское колесо повозки, каждая из спиц которого была выше моего роста. Я задержалась, чтобы прочитать надпись на табличке: «Колесо марсонского осадного орга́на».
Об осадных орга́нах мне уже доводилось читать: колоссальное сооружение из труб разного размера устанавливалось на повозку, запряженную двумя дюжинами тягловых лошадей. Его конусообразные раструбы извергали гром священного звона, что уничтожал любого духа в пределах слышимости. Несмотря на мощь, осадный орган оказался непрактичным для применения в бою, его хрупкие клапаны и мехи постоянно ломались при перемещении по дорогам Лораэля. Теперь он стоял в соборе Шантлера, навеки неподвижный и, вероятно, служивший для того, чтобы ежевечерне распугивать Теней под сводом.
Пока я стояла, разглядывая колесо, по коже пробежал холодок. У меня появилось жуткое чувство, что за пределами городских стен кишат духи, а для борьбы с ними нет ничего, кроме этой рухляди. В мозгу возникло видение древней, стонущей громады трубного органа, впервые вытащенного под небо со времен Войны Мучеников и отряхнутого от пыли – как последний рубеж защиты от наступающих мертвых. Это могло бы стать явью для Лораэля, если я потерплю неудачу.
Остаток пути до жилых помещений мы преодолели без происшествий, за исключением одного раза, когда пришлось спрятаться, чтобы избежать встречи с ризничим. Сквозь щель в дверном проеме я проследила, как он проходит мимо, бормоча ласковые слова ворону на своем плече, чьи громкие вскрики и карканье контрастировали с тихим шелестом мягких тапочек служителя. При его приближении свечи вспыхивали, а после ухода – гасли одна за другой.
Священнослужители жили в крыле собора, которое напомнило мне келейную в Наймсе, хотя и гораздо лучше обустроенную. Я отыскала фонарь и с его помощью заглядывала в приоткрытые двери, обнаружив, что некоторые из них вели в полноценные апартаменты с собственными гостиными и гардеробными. Восставший провел меня мимо них и еще по нескольким коридорам, где окружающая обстановка становилась заметно проще. Когда он привел меня в комнату Леандра, я сначала решила, что он ошибся.
Как и в большинстве других покоев, дверь была не заперта. Я очутилась в обычной келье с односпальной кроватью и крошечным решетчатым окошком, лишенной всяческих украшений, за исключением маленькой рукописной иконы, висевшей на стене над письменным столом, – святой Феодосии, покровительницы Шантлера. Комната выглядела нежилой, шкаф был закрыт, кровать аккуратно застелена.
Я огляделась, нахмурившись.
– Ты уверен?
– Может, она ему и не принадлежит, но он точно здесь спит. Вонь стоит такая, что не ошибешься.
Скептически настроенная, я поставила фонарь и открыла шкаф. Внутри висела одежда Леандра: два комплекта строгих черных дорожных одеяний и пустующее место для его торжественных регалий. Не обнаружилось никаких признаков того, что он делил комнату с другим священнослужителем, другом или любовницей, кого бы он навещал, выходя из своих более роскошных покоев. Комната принадлежала ему и только ему.
Как клирик, он был вправе выбрать себе любое жилье. Его бы не заставили занять эту комнату. По какой-то причине он жил здесь по своей воле.
Выбитая из колеи этой мыслью, я прощупала его рясы, которые выглядели до странности одиноко в большом пустом шкафу. Я ничего не нашла, но один раз случайно зацепилась пальцем за прореху в ткани, расположение которой совпадало с раной, полученной им от одной из ловушек в священных покоях. Судя по ее размерам, он был ранен довольно сильно. После этого я проверила ящик шкафа, где хранились белье, нижние рубашки, чулки и пара черных кожаных перчаток. Безрезультатно. По совету Восставшего я прощупала и дно ящика. По-прежнему ничего.
Мы искали под матрасом, письменным столом и за иконой святой Феодосии. Мы обшарили пол в поисках расшатанных половиц.
Я уже начала задумываться, сохранил ли он вообще страницу, а не выбросил ли ее в колодец или сжег после прочтения, – когда что-то носком ботинка, и вещица скользнула под кровать.
Это оказался самый обычный, хоть и довольно тонкий, молитвенник. Я перевернула его страницами вниз, взявшись за обложку, и потрясла, но ничего не выпало. Пролистывание ничего не дало. Листы были испещрены колонками общеизвестных молитв, а поля были заполнены заметками, выполненными четким, угловатым почерком, который, как я предполагала, принадлежал Леандру. Единственная надпись вне заметок была напутствием на форзаце обложки: «Учись усердно. До скорой встречи. – Г.». Разочарованная, я села на кровать.
Но Восставший оказался заинтересован.
– Взгляни еще раз на эти записи, – настоял он. – Те, что ближе к концу.
Ну конечно. В монастыре, передавая друг другу сообщения во время уроков, послушницы делали записи в молитвенниках и обменивались ими, пока сестры не смотрели. Когда я стала пролистывать страницы, мой взгляд зацепился за одну из фраз.
Леандр написал: «А. из Н. – не одержима? Обманута Р.? Чего он хочет? Выжидает? Массовых убийств пока не было».
– Не из-за отсутствия энтузиазма, – прокомментировал Восставший, и в тот же миг я поняла, что буква «Р» означает «Ратанаэль».
Учитывая статус Леандра, не говоря уже об исследованиях, которыми он занимался, неудивительно, что он знал имена Восставших и то, кто из них был привязан к реликвии святой Евгении. Тем не менее эта мысль обеспокоила меня.
Следующие несколько строк были заштрихованы слишком тщательно, чтобы их можно было разобрать; Восставший раздраженно фыркнул. Далее шли записи, сделанные нетвердым почерком, со множественными кляксами: «A. не обманута – добровольный союзник?». Подчеркнуто: «Контролируется?».
На этом заметки заканчивались. Внизу страницы виднелся кровавый отпечаток большого пальца. Должно быть, эти последние записи он набросал сегодня, после нашей встречи в катакомбах. Я сидела, глядя на отпечаток, и представляла, как Леандр, спотыкаясь, входит в комнату, царапает эти слова, и книга выпадает из его пальцев на пол. Не зная, что заставило меня это сделать, я откинула аккуратно застеленное покрывало с кровати.
Постельное белье было запятнано кровью. Когда я сражалась с Леандром, он уже был ранен, возможно, серьезно. Он не мог пойти к лекарю, не привлекая внимания, поэтому, должно быть, врачевал рану сам, в одиночку. Скрывал ее под безупречными рясами, под тщательно заправленной постелью. Скрыл это ото всех, кроме меня.