– Беги, – бросила я Леандру.
По собору разнесся вопль Яростного, вызвав ветер, от которого драпировки взмыли вверх, а с люстр осыпалась пыль. Шум не причинил моим ушам никакого вреда, сдерживаемый силой Восставшего. Краем глаза я заметила, как Леандр исчез в одной из дверей в противоположном трансепте.
Досадливо вскрикнув, Божественная вскинула другую руку. Скамьи рядом со мной полыхнули огнем. Когда я нырнула за колонну, чтобы избежать летящих осколков, канделябр, закрепленный на ее боку, яростно вспыхнул взметнувшимся к своду извивающимся столбом огня. Я попятилась, и тут на моем пути взорвалась еще одна скамья. Божественная задыхалась, ее бело-золотые одеяния были испачканы кровью.
Никто не мог владеть более чем одной реликвией одновременно, даже Божественная, но она переключалась с одной на другую так быстро, что, возможно, у нее бы вполне получилось. И она оказалась невероятно сильной – я никогда раньше не слышала, чтобы реликвией Пепельного владели настолько умело. Мои щеки все еще пылали от жара.
Но в ее реликвиях были и слабые места, о чем я прекрасно знала из своего общения с Восставшим. Я подскочила к телу ризничего и дернула кадило, прикрепленное к его поясу. Как я и надеялась, благовония были зажжены; должно быть, перед смертью он заметил что-то неладное.
– Что ты делаешь? – Голос Божественной звучал расстроенно. Она замерла, сжимая в руке амулет Расколотого. – Пожалуйста, оставь его в покое.
Она не могла атаковать меня силой Расколотого, не изуродовав при этом тела ризничего. Я закончила высвобождать кадило, а затем направила на нее.
– Стой! – крикнула она, выбросив руку вперед.
Пол передо мной расколола трещина, раздробившая камень. Но эта атака оказалась недостаточно просчитанной; я лишь споткнулась, когда трещины под моими ногами устремились к святилищу, зигзагообразно поднялись по ступеням и поразили алтарь, с громким грохотом раскалываемого камня разделив его надвое. Божественная застыла с протянутой рукой, в ужасе взирая на то, что натворила. Затем я бросилась на нее, и она упала, запутавшись в мантии.
Мы вцепились друг в друга, словно пара дерущихся послушниц. Задержав дыхание, я близко поднесла кадило к ее лицу; Божественная задохнулась и закашляла от дыма. Когда она отвернула лицо, я выхватила свой кинжал. Почувствовав, как острие прижалось к ее горлу, она ослабила хватку.
– Пожалуйста, – прошептала она, охрипнув от благовоний. В ее глазах блестели слезы. – Я ждала так долго. Это нечестно, нечестно, не так все должно было произойти…
Она прервалась, отвлекшись на мелькнувшее движение. В трансепте снова появился Леандр, то и дело оглядывающийся через плечо. Словно охотясь, он быстро проследовал в противоположную сторону зала и толкнул другую дверь. Я догадалась, что возвращающиеся с процессии священнослужители перекрыли ему путь к отступлению. К этому времени они должны были уже ощутить некоторый хаос, творящийся в соборе.
У нас почти не оставалось времени. Я знала, что церковники не станут слушать нашу безумную историю только не после того, как обнаружат, что мы напали на Божественную.
Судорожно размышляя, я не успела среагировать достаточно быстро, когда Божественная вырвала руку из моей хватки. Слишком поздно заметила, что она все еще держит скипетр. Крик Яростного пронесся мимо, заставив корчиться сам воздух. На другом конце нефа Леандр упал на колени. Шкатулка выпала из его рук.
Время словно замедлилось. Я наблюдала, как реликвия подпрыгнула один раз, а затем распахнулась, рассыпав пепел святой Агнес пыльными брызгами по ковру.
Мы все затаили дыхание. Минул удар сердца. Пепел выглядел совершенно безобидно. Затем из его недр вырвалось нечто огромное и серебристое, подобно раскрывающемуся цветку или расправляющимся крыльям. Сила удара отбросила меня в сторону, как пылинку. Я приложилась головой о скамью, и зрение взорвалось белым светом.
Сквозь звон в ушах, ноющая, словно комариный писк, пробилась ниточка звука.
– Монашка, вставай, – призывал Восставший, охваченный паникой. – Вставай!
Я была не в состоянии пошевелиться. Даже моргнуть не могла. Перед носом плыли алые нити ковра, отливающие серебром.
– Монашка! – Восставший неистово тряс меня.
Волосы пошевелил прохладный ветерок. Возникло ощущение, что надо мной, лежащей на полу, оглушенной, склонилось нечто колоссальное, изучающее меня, словно насекомое. Я припомнила, как выглядел Саратиэль в иллюстрированном манускрипте, его безмятежное лицо в маске и полузакрытые глаза, его крылья. Чудовищный, но в то же время величественный – фигура, которую можно было бы отлить в бронзе над алтарным камнем, и поклоняться ей, одновременно испытывая всеобъемлющий ужас.
Восставший все еще пытался привести меня в чувство.
– Артемизия! – пронзительно прокричал он, а затем его присутствие, словно жидкий огонь, заполнило мои вены.
Внезапно я смогла двигаться. Рука вытянулась и ухватилась за скамью. Я подобрала под себя ноги и встала. Вот только не я управляла телом; не я подняла голову к кошмару, висевшему над головой, – к пустому лицу Саратиэля.
– Это мой человек! – прорычал Восставший через мой рот и полыхнул потоком серебряного пламени.
В тот миг, когда призрачный огонь взвился вокруг меня, затуманивая зрение, я ощутила странное спокойствие. И попыталась осмыслить увиденное.
Шесть крыльев, одни из которых были наполовину сложены, а другие расправлены, их призрачную необъятность, простирающуюся от балкона до балкона. Обгоревшие края оперения, почерневшие и скрученные. И ужасное лицо в маске, внезапно расколотой диагональной трещиной. Одна ее часть отвалилась, оставив необычайно красивые черты с одной стороны, а с другой – голый ухмыляющийся череп.
Когда пламя рассеялось, Саратиэля уже не было. В воздухе над нефом плясали серебряные угольки, гаснущие один за другим. Потревоженные драпировки вернулись на место, шелково шелестя о камень. За исключением эпицентра разрушения вокруг нас, собор выглядел до жути нетронутым и спокойным в своем мрачном величии. С витражных окон, устремленных ввысь, легко улыбаясь, на нас взирала святая Евгения.
Затем раздались голоса. Встревоженные крики. Двери собора с грохотом и стоном распахнулись, открывая взору мерцающее сияние сотен свечей, собравшихся снаружи. Боковым зрением я смутно различала шокированные лица людей, выстроившихся вдоль галереи, но не могла разглядеть их как следует. Мои глаза не смотрели в том направлении. Когда я попробовала заставить их сделать это, ничего не произошло.
Леандр пошевелился. Моя голова резко дернулась при первом признаке движения. Я смотрела, как он пытается подняться на ноги, опускается на пол, словно обессилев или забыв, как стоять, потом снова пытается.
Божественная издала слабый вскрик и поспешила к нему; подол ее окровавленной мантии сбился в грязный комок. Прижимаясь к Леандру, она помогла ему подняться.
– Это, должно быть, самый безмозглый человек, которого я когда-либо видел, – изумился Восставший с отвращением в моем голосе, вслух.
Если Божественная и услышала его реплику, то не подала и вида. Она была слишком занята тем, что нежно приподнимала голову Леандра, заглядывая ему в глаза.
– Саратиэль, – выдохнула она.
Глава двадцать пять
Никого не было поблизости, чтобы услышать, как она это произнесла. Священнослужители выстроились вдоль галерей и балконов, стояли в тенистых арках вокруг нефа, выглядывали из укрытий, словно пугливые духи после грозы.
Первой отреагировала соборная стража, выступив вперед под слаженный лязг доспехов. Божественная подняла голову и впервые заметила зрителей. Она бережно прижимала к себе голову Леандра, затерявшись в своем собственном мире.
– Не подходите! – крикнула она, задыхаясь. Мне казалось, она не притворяется, ей действительно плохо.
Свод огласил шокированный ропот. Я сразу же поняла, как окружающие воспринимают эту сцену. Священнослужители ощутили Восставшего, но решили, это был мой Восставший – его сила была слишком переплетена с силой Саратиэля, чтобы их удалось различить. Неподалеку лежал мертвый ризничий, его кадило валялось у моих ног; Божественная – вся в крови и в смятении, а Леандр, похоже, ранен. Алтарь позади нас расколот на две части. И Артемизия Наймская оказалась единственным человеком, который мог бы быть ответственным за это.
Я шагнула вперед, едва не потеряла равновесие и схватилась за спинку скамьи. По крайней мере, мне так показалось; двигаться меня заставлял Восставший, каждое действие выходило неуверенным, пока я осознавала, что собирается сделать мое тело.
Голова раскалывалась, в животе сплелся клубок из ужаса и ярости. Передо мной возник образ города в столбе серебряного пламени – душ всех солдат, священников и мирных жителей Бонсанта, угасших, словно свечи; это пламя пылало бы так ярко, что даже святые сестры в Шантлере в страхе обратили бы свои взоры на север. Тогда никто не сможет нас тронуть – ни Круг, ни Саратиэль. Мои пальцы крепко сжимали спинку скамьи, пока дерево не раскололось.
Когда-то я верила, что именно этого хотел Восставший. Теперь же чувствовала дрожь в своих руках и знала, что он боится. Я не была уверена, что делать, но все равно потянулась к нему – безмолвное предложение снова взять управление на себя, подобно протянутой руке. Восставший замешкался. Затем, в благодарном порыве, удалился.
Следующий вдох был сделан уже по моей воле. Я эксперимента ради попробовала повернуть голову, чтобы оглянуться на священнослужителей на балконе, и тело повиновалось.
Выражение ужаса на их лицах сменилось растерянностью. По собору прокатился вздох облегчения. Они больше не ощущали Восставшего.
– Они также не в силах почувствовать Саратиэля, – произнес Восставший, его присутствие ощущалось внутри меня плотным клубком эмоций. – Он скрывает себя и попытается выдать себя за священника.
Божественной удалось поднять Леандра на ноги, несмотря на то что он все еще тяжело опирался на нее.