Я ощутила спазм страдания, исходящий от Восставшего.
– Чего ты хочешь? – спросила я. Мне искренне хотелось знать. – Не сейчас, а после того как уничтожишь реликвию святой Евгении. – Вспомнив, что Леандр сказал мне в дормезе, добавила: – Ты вообще знаешь, чего хочешь?
В его глазах вспыхнул огонек. Я затаила дыхание. В тот же миг мне показалось, что я вижу, как Леандр смотрит на меня словно из окна огромной, разрушающейся башни, коей являлся Саратиэль. А потом он снова исчез, унесенный тенью.
– Я хочу быть свободным, – без запинки ответил он, обратив на себя вопросительный взгляд Божественной.
Неужели то, что я заметила, мне привиделось? Мое сердце колотилось с такой силой, что пульс чувствовался в каждой точке, где что-то прикасалось к коже – одежда, подушки, прислоненные к боку. Если что-то и произошло, Саратиэль, казалось, не знал об этом.
– Ты уже свободен, – произнесла я. – Что ты планируешь делать дальше? Убить всех людей в Лораэле? Тогда ты останешься один. Ты сделаешь весь мир своим реликварием.
– Осторожнее, монашка, – предупредил Восставший.
– Саратиэль? – спросила Божественная.
Вместо ответа Саратиэль осторожно притянул ее в объятия. Он прижался губами Леандра к ее кудрям. И тут комнату расколол резкий треск.
Сначала я решила, что-то упало с полки и разбилось. Затем увидела, как Божественная обмякла в руках Леандра, под каким неестественным углом склонилась ее голова.
– Я сожалею, что алтарь был разрушен, – промолвил Саратиэль, глядя через плечо в пустоту. – Это был бы достойный способ избавиться от Ратанаэля. Ратанаэль, гадкий Ратанаэль, с его мерзкой маленькой одержимостью Старой Магией. Но, признаюсь, меня почти успокаивает то, что некоторые вещи не изменились. Сейчас мир очень сильно отличается от того, что было раньше.
Каждый мой нерв пронзительно вопил в призыве действовать, бороться и бежать, когда Саратиэль пересек комнату, а шорох туфель Божественной, волочащихся по ковру, стал единственным звуком в безмолвных покоях. Он устроился на стуле напротив меня, уложив Божественную так, что ее голова оказалась прижатой к груди Леандра, почти так же, как она держала его в часовне. Ее открытые глаза остекленело смотрели в потолок. Я вспомнила, как сравнивала ее с куклой, и мне поплохело.
– Она начинала сомневаться в тебе, – догадалась я.
– И впрямь. Вероятно, мне следовало бы стараться быть более похожим на Ратанаэля. Но не уверен, что смог бы это выдержать. Я весьма сильно ненавижу людей, видишь ли. – Как бы бессознательно он положил руку на кудри Божественной и начал поглаживать их. – Все эти ночи она молилась в темноте, надеясь, что кто-нибудь ее выслушает. Как одинока она была, как неуверена. Как отчаянно пыталась утвердиться в своей роли Божественной. Ей требовалось так много поддержки, что это казалось тошнотворным. И даже тогда мне потребовались годы, чтобы убедить ее доверять мне. Сколько времени потребовалось Ратанаэлю? Дни?
Я сглотнула.
– Я не доверяла ему.
– Ну, давай же, – подстегнул он.
– Я контролировала его.
Восставший вздрогнул. Рука Леандра замерла.
– Именно в это ты и веришь? – спросил Саратиэль, как показалось, с искренним любопытством.
Я снова задалась вопросом, как много из этого испытывает Леандр: видит ли он, слышит и чувствует ли все это – тепло и тяжесть тела Божественной, мягкость ее волос, и кричит ли он где-то внутри.
– Мы пришли к соглашению, – уступила я, слыша, как жалко это прозвучало, даже когда слова слетели с моих губ.
– Соглашению, – повторил Саратиэль слегка изумленным тоном. – Будь уверена: как только ты начинаешь торговаться с Восставшим, ты уже проиграла. Единственная причина, по которой ты не являешься рабом Ратанаэля в этот самый момент, заключается в том, что он решил не делать тебя им. Он мог овладеть тобой тысячу раз – каждый миг, когда ты спала, была ранена, отвлекалась. Честно говоря, я удивлен, что он не овладел тобой случайно.
Я вдруг вспомнила, как Восставший исчез после битвы при Бонсанте. Он почти захватил мое тело, а затем остановился. Отступил. В конце концов, дух не оставил меня – по крайней мере, не так, как я думала.
– Глупый Ратанаэль, – заметил Саратиэль, наблюдая за мной глазами Леандра. – Он всегда заботился о своих человеческих сосудах.
Кровь стучала у меня в ушах.
– Так же, как ты позаботился о Габриель? – спросила я.
Казалось, что из помещения высосали весь воздух. Саратиэль застыл на месте. Мой Восставший тоже. Вопрос был рискованным, но для меня становилось все более очевидным, что его решение убить Божественную оказалось нелогичным. Она стала бы идеальным сосудом, гораздо лучшим, чем Леандр, во всех отношениях, но он предпочел остаться в его теле. И то, как он держал ее; я не думала, что он осознает, как это выглядело.
– Поэтому ты убил ее? – упорствовала я.
– Монашка, – предупредил Восставший, но теперь, когда начала, я уже не могла остановиться.
Кусочки мозаики становились на свои места. Я вспомнила то, о чем бредил Восставший в туннелях под городом, – то, что он говорил о святой Евгении.
– Если бы ты держал ее рядом, она могла бы предать тебя.
– Перестань раздражать его, дурочка. Он только что убил другого человека у тебя на глазах. – Теперь в голосе Восставшего звучала настоящая паника.
– Лучше убить ее, чем мучиться от ее предательства, – неумолимо продолжала я. – В этом есть смысл. Но что, если бы она тебя не предала? Что, если бы она решила остаться твоим другом?
Саратиэль по-прежнему не отвечал. Он сидел словно окаменевший, его мысли медленно скользили в немигающих глазах Леандра. Затем он сделал кое-что странное. Он издал слабый вздох, словно охваченный внезапной болью, и уткнулся головой Леандра в его же руки. После долгой паузы он зашевелился, вырвал один из волос Леандра и поднес к глазам. В свете свечей прядь сияла белизной.
– Священник, – удивленно произнес Восставший. – Он сопротивляется. Сомневаюсь, что у него хватит сил восстановить контроль, но он пытается.
Это могло стать моим шансом. Остальная часть комнаты исчезла, мое внимание сосредоточилось на Саратиэле – Саратиэле и Леандре.
– А может, ты не боялся, что Божественная тебя предаст, – продолжила я. – Может быть, все наоборот. Возможно, ты не хотел, чтобы она увидела, как ты предаешь ее.
Я понятия не имела, попала ли в цель. Саратиэль, казалось, едва слушал. Он зарылся пальцами Леандра в волосы и вырвал вторую белую прядь. Третью. Он шипел и прижимал пальцы Леандра к коже головы. Сжимал их, словно для того, чтобы вернуть ясность через боль.
Я сглотнула. Это срабатывало; мне нужно было продолжать говорить.
– Или, возможно, ты просто не мог признаться себе, что тебе может быть небезразличен человек. Это так? Ты убил ее, чтобы удостовериться, что больше никогда не появится шанса узнать об этом.
Это задело за живое. Он застыл и посмотрел на меня сквозь клетку пальцев Леандра. В глубине его опустошенных зеленых глаз я разглядела что-то знакомое. Мольбу.
– Но ты ведь узнал, не так ли? – Я слышала слова так, словно их произносил кто-то другой, пустые и холодные. – Слишком поздно.
Саратиэль – или Леандр, я не могла сказать наверняка – сделал один рваный, затрудненный вдох, затем другой. Лицо Леандра исказилось. Из его груди вырвался всхлип.
Я не смела дышать.
– Леандр?
Его лицо поднялось: бледное, лишенное эмоций, залитое слезами.
– Нет.
У меня не оставалось времени среагировать. На пол между нами с тяжелым стуком упало тело Божественной. Не обращая на это внимания, Саратиэль рванулся вперед, чтобы схватить меня, в плоть моих рук впились ногти Леандра. Он склонил голову ко мне, развернув лицо к моему уху.
– Мне не нужно, чтобы заговорила ты, – произнес он, и дыхание Леандра обожгло мою шею. – Ратанаэль сделает это за тебя. Правда, Ратанаэль? Я помещу твой сосуд в маленькую темную комнату и посмотрю, сколько времени тебе понадобится, чтобы сойти с ума и прокричать правду. Или, возможно, попробую что-нибудь другое. Отрежу все пальцы твоего сосуда, один за другим. Затем нос. Вырежу глаза. Может, это не заставит ее заговорить. А тебя?
В дверь постучали. Саратиэль остановился, задыхаясь.
– Что? – спросил он, все еще склонившись надо мной.
– Поиски… – заикаясь, произнес кто-то с другой стороны двери. – Мы нашли человека, желающего говорить с Божественной.
Саратиэль не предпринял никаких видимых усилий, чтобы успокоиться. Он просто стал спокоен, словно закрыл пару ставней перед лицом Леандра. Жутко похожий на него, вставая, он разгладил свою черную рясу. Пересекая комнату, аккуратно перешагнул через распростертое тело Божественной.
– Божественную не следует беспокоить, – произнес он. – Она отдыхает. Я встречусь с ними в зале.
Когда он выскользнул за дверь, я подкралась и приложила ухо к дереву. И услышала за дверью знакомый плаксивый, дрожащий голос. Маргарита.
– Я знаю, где он, – рыдала она. – Я могу отвести вас к реликварию.
Глава двадцать семь
Я не знала, куда мы направляемся. Пока шли по собору, Маргарита не смотрела на меня, ее залитое слезами лицо было опущено. Время от времени я слышала сопение и спрашивала себя, не обидел ли ее кто-нибудь.
Маргариту увели на допрос, а меня возвратили в башню, чтобы еще несколько часов я провела в ожидании… Наблюдая, как красное пятно рассвета исчезает над горизонтом за решеткой окна, представляя, как ее пытают, и рисуя в голове картины, как силы Божественной направляются к реликварию святой Евгении и уничтожают его сотнями различных способов.
– Прости, – жалобно повторяла она, когда ее уводили прочь, – мне жаль.
Теперь я ощущала себя так, словно шла на казнь. Оковы отягощали мои запястья подобно жерновам. Вокруг меня маршировали солдаты городской стражи, окруженные ротой тяжеловооруженной стражи собора, их совместные шаги гулко отражались от стен.